Именно на этой базе, на наш взгляд, возникла «комсомольская экономика», которой столь большое значение придает О.Крыштановская.[[9]] Однако, поддерживая подобные предпринимательские инициативы, высокопоставленные сотрудники партийного и хозяйственного аппарата отнюдь не считали, что тем самым они отдают власть или формируют для себя запасные аэродромы. Они полагали, что командные рычаги останутся в их руках - как это было в период НЭПа. «Комсомольская» же экономика нужна была им как вариант «откупа» по отношению к более молодым коллегам, так как в советской системе отсутствовал нормальный механизм смены поколений номенклатуры. Другой вопрос, что представители высшей номенклатурной элиты, занятые внутрикорпоративной борьбой и просто не обладавшие достаточными знаниями, не представляли себе реальных последствий тех действий и мер, которые были санкционированы ими с подачи «комсомольцев-предпринимателей».
К 1989-1990 году управление страной в основном перешло в руки младшего поколения номенклатуры. Одновременно во власть частично пришли идеалистичные представители старшего поколения интеллигенции. С этого периода, на наш взгляд, между младшим поколением номенклатуры и приближенными к власти верхними слоями младшего поколения интеллигенции начинается своего рода соревнование за контроль над советским наследством.
Именно к этому периоду относится избирательное акционирование крупных предприятий, разрешение так называемой аренды с выкупом для средних и небольших предприятий, а также трансформация отраслевых министерств и ведомств в концерны и ассоциации - что действительно отражало стремление номенклатуры сохранить за собой реальную власть, получив контроль над собственностью. Однако лишь в редких случаях эти АО, концерны и ассоциации превратились в реально функционирующие крупные бизнес-структуры - просто в силу того, что представители советской номенклатуры (включая ее младшее поколение) в основной своей массе не умели вести бизнес. В этом отношении характерна судьба большинства «красных директоров», которые на начальном этапе приватизации, как правило, смогли сохранить контроль над своими предприятиями, однако затем потеряли его - поскольку не смогли управлять этими предприятиями в новых, рыночных условиях. [[10]]
Таким образом, младшее поколение номенклатуры скорее ориентировалось на постепенную, «ползучую» трансформацию старой системы. Напротив, более образованное и более энергичное молодое поколение интеллигенции для достижения своих целей сделало ставку на радикальный слом существующего режима. При этом, опираясь на близость к российским властям, эта элитная группа смогла использовать новые возможности в интересах развития своего бизнеса, а в дальнейшем - для закрепления своих политических позиций. И если августовский путч 1991 года можно рассматривать как последнюю попытку сопротивления со стороны старшего поколения номенклатуры, то с расстрелом Белого дома и роспуском Верховного совета РСФСР осенью 1993 года советская номенклатура как влиятельная социальная группа, на наш взгляд, фактически была отстранена от политической власти на федеральном уровне. Этого, однако, не произошло в большинстве регионов, поскольку верхушка интеллигенция традиционно была сконцентрирована в Москве и других крупных городах. И в регионах во многих случаях власть до сих пор остается в руках представителей старой партийно-хозяйственной элиты.
Однако существенно то, что как в центре, так и в регионах новые люди, пришедшие во власть в начале 1990-х годов под лозунгами демократических и рыночных реформ, на практике руководствовались собственными, сугубо частными интересами. И резкое ослабление государства в этот период времени было отнюдь не случайным. Оно позволяло новой правящей элите устранить старые механизмы централизованного контроля, которые раньше еще как-то сдерживали свободу действий старой советской номенклатуры, и одновременно институционально (в рамках приватизации) упрочить свои позиции. При всех различиях во взглядах на политику реформ в данном вопросе позиции младшего поколения советской интеллигенции и младшего поколения советской номенклатуры вполне совпадали - обе группы были заинтересованы в скорейшем получении контроля над тем имуществом, которым управлял старый советский бюрократический аппарат. И государство не должно было помешать им в этом.
Таким образом, в отличие от стран Восточной Европы и Прибалтики интеллигенция в России не представляла собой контр-элиты, которая могла бы придти на смену партийно-хозяйственной номенклатуре и привнести с собой новые ценности и идеалы. В отличие же от Китая в России в период радикальных политических и экономических преобразований уже отсутствовала дееспособная старая элита.
В Китае к моменту начала экономических реформ в конце 1970-х годов коммунистический строй существовал меньше 30 лет. И там не было такого кризиса идеологии, такой внутренней коррозии государства и такой деморализации элиты, которые наблюдались в СССР уже в конце 70-х - начале 80-х годов и которые, на наш взгляд, стали одной из причин стремительного распада советской системы. При этом, несмотря на усиливающуюся коррупцию и возрастающую степень социальной дифференциации в обществе, китайская партийно-государственная элита по-прежнему остается достаточно консолидированной и в значительной мере ориентируется на реализацию национальных интересов. Этому также может способствовать иное культурное наследие, своеобразная культурная самодостаточность Китая. В отличие от России, которая в течение нескольких столетий стремилась догнать развитые страны, Китай рассматривал Европу и США, скорее, как «другой мир» - с другими ценностями и идеалами, непереносимыми на китайскую почву. При этом ощущение собственного культурного превосходства позволяло Китаю спокойно заимствовать у других наций любые технические достижения и организационно-управленческие новшества. [[11]]
В целом, на наш взгляд, параллели с Китаем были бы возможны, если бы рыночная трансформация началась в СССР в период Н.С.Хрущева - когда государство было существенно более прочным, а верхние слои элиты еще были способны руководствоваться не только частными, но и общественными интересами. Однако даже тогда в СССР вероятность выбора нынешней траектории «китайских» реформ, по нашему мнению, была незначительной.
Как отмечает А.Федоровский, в КНР к концу 1970х годов в результате внутриполитических потрясений и дезорганизации экономической жизни, вызванных «культурной революцией», административно-государственные институты в равной степени оказались неспособными эффективно выполнять традиционные командно-распределительные функции и противодействовать реформам. При этом часть лидеров КПК во главе с Дэн Сяопином еще была представлена революционерами первого поколения, которые имели большой политический опыт и были способны гибко реагировать на происходящие события, отказываясь при необходимости от идеологических догм. Напротив, СССР вышел из второй мировой войны с окрепшим бюрократическим аппаратом, превратившимся в самодовлеющую силу. При этом репрессии конца 1930х и последовавший за ним «негативный отбор» кадров привели к тому, что в высшем советском руководстве в 1950е годы доминировали малообразованные догматики. [[12]]
Вот и завершился четвертый год нового века и нового тысячелетия. Но, когда думаешь о быстро текущем времени, мысли возвращаются в недавно минувший ХХ век. И, думается, так будет еще долго. Прошедший век даже для бурной истории нашей Родины, да и всего мира в целом, навсегда останется в памяти временем величайших потрясений. Этот век начался тектоническими толчками двух буржуазных революций 1905-1907 и февраля 1917 годов, основательно встряхнувшими Россию, а затем в октябре 1917 года триумфом величайшей революции в истории человечества, до основания потрясшей уже не только Россию, но и весь мир. Однако удивительно, редкостно и огорчительно то, что и завершился ХХ век опять же сокрушительными и потрясающими событиями в России, имеющими такое же значение для всего мира, но уже контрреволюционного толка.
Как в первом, так и во втором потрясении весьма заметную роль играла интеллигенция. Этот факт невольно наталкивает на размышления о том, почему российская интеллигенция, которая в начале ХХ века была основным носителем революционной идеологиии, не захотела принять Октябрьскую социалистическую революцию, а затем, когда в стране возникла, казалось бы, принципиально новая, социалистическая интеллигенция, то именно она стала могильщицей социализма в нашей стране.
Ну, что касается дореволюционной интеллигенции, то с ней все более или менее понятно. Вся ее «революционность» исчерпалась уже на буржуазно-демократическом этапе российской революции. Октябрьскую социалистическую революцию она, в большинстве своем, не восприняла. Более того, порой проявляла по отношению к ней откровенную враждебность. Этим самым она подчеркнула социально-политическую принадлежность основной своей массы к категории средней и мелкой буржуазии. Не случаен и ее исход за рубежи страны в ходе и после Гражданской войны. В тот период пределы Советской России покинули около двух миллионов представителей российской интеллигенции. И это вполне объяснимо.
Дело в том, что, в силу специфических российских обстоятельств, интеллигенция страны начала формироваться в ХIХ веке в основном из дворянской и чиновничьей среды с определенной примесью выходцев из купечества и зарождающейся национальной буржуазии. Ее никогда не было много. Она была тончайшим слоем в социальной структуре России. И не удивительно, что такая интеллигенция, активно поддержав борьбу против самодержавия в России, тем самым выразила свою солидарность с интересами национальной буржуазии. И не более того. И именно поэтому она оказалась контрреволюционна на социалистическом этапе борьбы. [[13]]