Введение
В курсовой работе предложено применить теорию стечения обстоятельств развития для выясненияпричин и механизмов спадов или подъемов украинской экономики, названы главные черты этой теории; рассмотрена специфика современного кризиса и возможностиее отворачивания в прошлые периоды; охарактеризован неолиберализм как источник мирового кризиса – нарушены проблемы сферы ценностей относительно экономикибудущего; отражены особенности нового прагматизма, которые представляют собой принцип решения практических заданий, свободный от любых идеологем.
Дискуссия по статье академика В. Гейца, посвященная идеологии модернизации и выяснению роли либерально-демократических начал в обновлении общества, свидетельствует о пристальном внимании украинских ученых к фундаментальным вопросам его реформирования. Обсуждаемые проблемы сложны и многоаспектны. Следует подчеркнуть необходимость рассматривать неолиберализм в связи с мировым кризисом и его уроками. Без этого оценка неолиберализма не может быть достаточно обоснованной. Вместе с тем в политике модернизации экономики Украины полезно было бы использовать систему воззрений, которая будет изложена в курсовой работе.
1. Специфика современного кризиса
Мы имеем дело с чем-то гораздо более серьезным, чем простое временное нарушение уровня хозяйственной активности и абсолютное падение производства, традиционно измеряемое с помощью ВВП.
Действительно, в планетарном масштабе это самый обширный кризис за послевоенный период. Тем не менее как в интеллектуальном, так и в политическом смысле недопустимым упрощением было бы свести все события только к падению производства. При усреднении, что экономисты делают с большим удовольствием, кризис можно считать в принципе завершенным, потому что уже в IV квартале 2009 г. наметился рост экономики. Но, к сожалению, кризис продолжается, поскольку выходит далеко за узко понимаемую сферу производства.
Первое десятилетие XXI в. началось с улучшения конъюнктуры и при довольно приличном темпе экономического роста. Валовой мировой продукт (ВМП) вырос за первые 3 года в сумме на 9,6%, то есть в среднем по 3,1% в год (в 2001, 2002 и 2003 годах, соответственно, на 2,4, 3,0 и 3,9%). Это ускорение наблюдалось и в последующий период. Так, в 2005–2007 гг. ВМП увеличился на 15,5%, то есть в среднем за год немногим более 4,9% (в 2005,2006 и 2007 годах, соответственно, на 4,9,5,0 и 4,9%). В пересчете на жителя Земли, – а население планеты сейчас превышает 6 миллиардов, что в 2 раза больше, чем в 1960 г., и в 3 раза больше, чем 200 лет тому назад, – это самый высокий темп в зафиксированной статистически истории человечества. Потом наступили замедление и кризис в течение 3 лет (2008–2010), когда ВМП увеличился на 4,9%, то есть в среднем на 1,6% в год (в 2008, 2009 и 2010 годах, соответственно, на 3,0–1,1 и 3,1%). Таким образом, прирост за 3 кризисных года составил столько же, сколько за 1 докризисный год. Добавим, что такой показатель означает рост производства на душу населения лишь на стагнационные 0,5% в год.
Человек несведущий непременно спросил бы: зачем столько шума из-за того, что лишь в 2009 г. уровень производства упал всего на 1%? Ведь на фоне десятилетия, за которое он увеличился на 40%, однопроцентное падение представляется несущественным, если не едва заметным. К тому же уже в середине октября 2009 г. индекс Доу-Джонса снова выправился и превысил 10000, то есть, казалось бы, прощай кризис, потому что биржевые котировки снова продемонстрировали рост. И тем не менее дело обстоит иначе. Почему?
Во-первых, приведенные выше показатели по годам касаются динамики ВМП в среднем для всего мира. А мир этот, как известно, необычайно разнообразен. Достаточно вспомнить, что, если мировое производство росло в первые 3 года десятилетия в среднем на 3,1% в год, то для группы богатых стран, наиболее развитых экономик, с населением чуть менее 1 млрд. чел., этот показатель составил только 1,6%, адля «развивающихся стран», – впрочем, в данной работе это определение можно приводить без кавычек, – где живут 5,8 млрд. чел., он равен 4,3%. В 2005–2007 гг. зафиксированы, соответственно, 2,8 и 7,7%, а в кризисные годы «ножницы» расходятся еще больше: соответственно, -0,5% и +4,3%. Мировая экономическая система меняется, причем к лучшему, потому что сокращаются громадные различия между высокоразвитыми и относительно отсталыми странами в уровнях производства и жизни. Кризис сокращает этот разрыв, что следует признать положительным явлением. Если, скажем, в 2000 г. китайский ВВП на душу населения (по ППС) составлял лишь 6,7% от американского уровня (соответственно, 2377 и 35252 дол.), то в 2010 г. это соотношение достигло 15% (7200 и 47400 дол.).
Во-вторых, современный кризис – это больше кризис перераспределения, чем производства. Действительно, колебания ВВП ощутимы, но колебания, в том числе и абсолютные падения, размеров потребления, а особенно инвестиций, намного сильнее. Велики региональные и отраслевые различия: нарушения в большей степени коснулись Западной Европы, чем Северной Америки, а Восточная Европа пострадала больше, чем Западная. Говоря о пертурбациях в сфере распределения в американской (впрочем, не только американской) экономике, можно отметить, что на этот раз кризис оказался гораздо более ощутимым для Уолл-стрит, чем для Мэйн-стрит, то есть для финансового сектора, а не для наемного труда, салариата. Или иными словами: он в большей степени затрагивает так называемые белые воротнички, чем синие.Значительно сильнее кризис бьет по автомобилестроению, чем по пищевой промышленности. Последствия перераспределения, – в масштабах как всего мира, так и отдельных народнохозяйственных комплексов, – серьезно различаются.
В-третьих, тенденции на финансовых рынках, в том числе и положительные, выражающиеся в росте котировок, нельзя считать автоматическим показателем возврата экономики к «нормальному» состоянию (допуская, что такое состояние вообще существует). Происходит нечто противоположное: поскольку спекуляции на этих рынках носят иррациональный характер и возник чрезмерный отрыв финансового сектора от реального, тенденции могут быть проявлением, а то и одной из причин кризисов производства.
В-четвертых, потрясения в сфере производства и обращения влекут за собой падение занятости, которое в принципе автоматически сопровождается ростом безработицы. Она продолжает расти и в фазе выхода мировой экономики из рецессии. Можно предположить, что на рубеже 2009–2010 гг. безработных в мире насчитывалось приблизительно на 60–80 млн. больше, чем полтора года назад. И их армия продолжает расти, причем не только в тех странах, которые преодолели рецессию или переживают ее, но и в тех, которые по разным причинам избежали падения производства. Таким образом, безработица растет в США и Германии, Китае и Индии. Уровень безработицы в США – самый высокий за 25 лет и, похоже, как и в Евросоюзе, находится на психологическом пороге 10%. В Польше, которой формально удалось пережить кризисный период без абсолютного снижения производства, безработных по сравнению с началом 2008 г. примерно на 250 тыс. больше. При этом важно, что изменения на рынке занятости довольно хаотичны и затрагивают отдельные секторы гораздо сильнее, чем всю экономику; особенно это касается отраслей, работающих на экспорт, а также строительства и автомобилестроения. На рынке труда происходит радикальное перераспределение, что имеет как экономические, так и социальные последствия.
В-пятых (и это, по-видимому, самое важное), нынешний кризис носит фундаментальный характер. Это не просто еще один, хотя и очень наглядный и интересный пример кризиса конъюнктуры, не первый и не последний в бурной истории рыночного хозяйства. Это системный кризис современного капитализма, а точнее – его неолиберальной мутации, которая стала преобладать в течение жизни последнего поколения в значительной части мира. А если это так, то одного лишь ухода от негативных тенденций в сфере производства, то есть от дна рецессии, и возвращения на путь роста отнюдь не достаточно, чтобы говорить о завершении кризиса.
2. Можно ли было предотвратить кризис?
Часто спрашивают: можно ли было не допустить нынешний кризис? Если вопрос ставить в таком общем виде, то адекватного ответа не найти, поскольку необходимо указать время, которым мы располагали, то есть ту временную ретроспективу, когда нынешнего кризиса можно было бы избежать. Вопрос сложен еще и потому, что требуется сказать не только о том, когда, но и как следовало действовать.
Ответ прозвучит по-разному, если задавать различный временной горизонт – 3 года, 13 или 30 лет. Итакой подход делает понятнее сущность нынешнего кризиса, обнажая его причины, механизм и последствия. Это очень полезно и в плане уроков на будущее, предложений о предотвращении грядущих коллизий, которые отстоят от нас на такие же отрезки. Ибо надо понять, что день нынешний – не что иное, как будущее прошлого.
Понятно, что 3 года назад мировой кризис уже был неизбежен. Степень оторванности финансового сектора от реальной экономики, в которой производятся необходимые для жизни – и для процесса воспроизводства – товары и услуги, была так велика, что необходимая коррекция для сокращения этого разрыва могла быть только кризисной, шоковой. Чего политика не может сделать заранее, то должен сделать кризис после. Только обходится это очень дорого.
Разрушение базовых ценностей экономической деятельности (не везде, но во многих сегментах экономически взаимозависимого мира, и особенно в его центре, которым остаются США) 3 года назад достигло такой стадии, что не было политических сил, которые в рамках существовавших институтов смогли бы направить экономику на путь бескризисного развития. Слишком сильна была неравновесность в масштабах всего мирового хозяйства. Мир как таковой, в сущности, – единое замкнутое хозяйство, но, несмотря на масштабные процессы глобализации, планетарное хозяйство, скорее, делится на примерно 200 национальных экономик, нежели состоит из десятка с небольшим крупных интеграционных образований вроде развитого Евросоюза или институционально отсталого СНГ.