Материалы совещания прежде всего подтверждают, что стена замышлялась не как «антифашистский защитный вал» против «агрессии с Запада», а как орудие против граждан ГДР, стремившихся на Запад. Ульбрихт сказал по этому поводу на совещании следующее: «Сохранение высокой конъюнктуры в Западной Германии и экономическое развитие в социалистическом лагере не позволяют рассчитывать на то, что ГДР в недалеком будущем догонит Западную Германию по уровню жизни населения. В интересах существования и развития ГДР необходимы поэтому действенные меры для пресечения вербовки из нашей республики… Необходимо, чтобы в свое время государственная граница ГДР, проходящая через Берлин, была закрыта и чтобы граждане ГДР могли переходить за границу только при наличии соответствующего разрешения на выезд или, поскольку это касается посещения гражданами ГДР Западного Берлина, с особым пропуском».
Как можно понять из контекста, закрытие границы предполагалось осуществить после заключения мирного договора, когда в условиях прогнозировавшегося обострения международной обстановки и эмбарго против ГДР со стороны Запада экономическое положение там должно было бы ухудшиться настолько, что поток беженцев стал бы лавинообразным и неуправляемым.
Однако уже и в начале августа 1961 года бегство на Запад приняло именно такой характер. Потому вполне логично прозвучала реплика польского лидера Гомулки: «…Стоит ли ждать принятия мер, целью которых является закрытие доступа с территории ГДР в Западный Берлин? Не принять ли уже сегодня решающие меры в этой области?» Гомулка, правда, оговорился, что эти меры должны были носить временный характер, но на какое именно время они рассчитывались? Единственным критерием, который мог быть применен при решении вопроса об их отмене, было бы ухудшение конъюнктуры в ФРГ и улучшение экономических показателей социалистического лагеря, а таковое вовсе не прогнозировалось. Словом, стена, вне зависимости от риторики, мыслилась как постоянный элемент системы.
В стенограмме совещания приведенное выше высказывание Гомулки – единственное, которое можно понять как намек на скорое закрытие границы. Материалы, таким образом, не дают прямого ответа на те вопросы, которые и ныне остаются историческими загадками. Когда было принято решение о возведении Берлинской стены? Кто был его инициатором? Было ли это решение единственно возможным? Однако некоторую косвенную информацию для ответа на эти вопросы получить, полагаем, можно. Начнем с последнего.
Альтернативы возведению стены имелись и рассматривались. Но все они были далеки от реальности, означали непозволительную для ситуации «холодной войны» «потерю лица» либо для одной, либо для другой стороны. К примеру, предлагавшийся Западом компромисс в виде восстановления четырехстороннего статуса всего Берлина, упомянутый в докладе Ульбрихта, вовсе не был компромиссом с его точки зрения: он означал утрату ГДР своей столицы при сохранении для немцев возможности свободно уходить на Запад. С другой стороны, рекомендованные им самим в качестве компромисса меры типа ликвидации центра воздушных сообщений в Западном Берлине или закрытия всех западноберлинских аэродромов (что должно было предотвратить установление «воздушного моста», как это было в 1948–1949 гг.), не имели, конечно, никаких шансов быть принятыми западной стороной.
Теоретически был возможен такой вариант, при котором социалистический лагерь взял бы на себя роль донора, который подпитывал бы экономику ГДР, компенсируя, в частности, потери рабочей силы в результате бегства на Запад. Надо сказать, что Ульбрихт выдвинул и практическое предложение в этом плане, поставив вопрос о командировке в ГДР 50 тыс. рабочих и специалистов из СССР и Болгарии, а Хрущев в ответ пообещал прислать даже 100 тыс. с оптимистическим прогнозом насчет того, что они женятся на немках и посодействуют созданию интернационалистской идиллии. Советский лидер вообще довольно активно развивал в своей речи тему о необходимости «поддержать жизненный уровень в ГДР», «тем более что будет открытый город». Впрочем, добавил он, «если даже будет и закрытая ГДР», все равно надо ей помогать и не допускать в ней снижения жизненного уровня. Трудно сказать, рассматривал ли Хрущев серьезно вариант «открытого города», то есть сохранения открытой границы в Берлине. Контекст речи вроде бы говорит в пользу положительного ответа на этот вопрос, из чего, казалось бы, следует, что еще за 10 дней до 13 августа решение о возведении стены не было им принято, однако делать такой вывод из одной-единственной фразы вряд ли можно.
При рассмотрении же общего контекста выступлений на совещании бросается в глаза, что никто из союзников ГДР по социалистическому лагерю не проявил особой готовности удовлетворить какие-либо конкретные просьбы ГДР о помощи (хотя в абстрактном плане все были «за», особенно представители тех стран, которых ни о чем конкретном не просили). Вопрос о посылке рабочих и специалистов в ГДР как-то сам по себе ушел в тень; кстати, и 100 тыс. их вряд ли помогли бы: по расчетам Госплана ГДР, утечка рабочей силы при открытой границе в 1962 году должна была составить 185 тыс. человек.
Выходило, что возведение стены оказывалось единственным выходом из положения. (Дискуссионным остается вопрос о том, что привело к этой ситуации: изначальная дефектность экономической модели, существовавшей в восточной зоне и ГДР, в сравнении с моделью ФРГ или волюнтаристские акции руководства СССР и ГДР – тот же «берлинский ультиматум», развязавший «войну нервов», плюс проведенная в I960 г. сплошная коллективизация в ГДР, вновь, как и в 1953 г., спровоцировавшая кризис снабжения). Вариант «стены» имел и то преимущество, что реакция на него Запада прогнозировалась в принципе верно – как максимально мягкая. Выше уже говорилось, что «сигналы» с американской стороны давали понять СССР и ГДР, что следует предпринять в Берлине. Если нужно было официальное подтверждение этим намекам, то его дала речь Кеннеди 26 июля: принцип свободы передвижения между западными и восточными секторами Берлина он не назвал в числе трех «необходимых элементов» американской позиции по берлинской проблеме. Эти три «необходимых компонента» включали в себя «свободу доступа», «присутствие западных войск» и «жизнеспособность» (т.е. поддержание прочных связей, в том числе экономических, Западного Берлина с ФРГ).
Можно предположить, что дата этой речи может служить нижней границей того промежутка времени, в течение которого было принято решение о закрытии границы в Берлине. Выбор даты 13 августа был произведен, видимо, с тем расчетом, чтобы упредить начало прогнозировавшегося с 15 августа «экономического наступления» Запада против ГДР (трудно сказать, что стояло за этим прогнозом).
Вряд ли можно сказать, что среди лидеров социалистического лагеря были какие-то противоречия или имелись какие-то нюансы по вопросу об акции 13 августа. Отдавая в своей речи предпочтение более жестким вариантам, Ульбрихт стремился главным образом произвести эффект на присутствовавших на совещании китайских представителей (этим же объяснялся и преувеличенно воинственный стиль речи Хрущева), и, конечно, Гомулка не был единственным, кто понимал, что время не терпит. Сам факт, что по вопросу о закрытии границы ГДР не было никакой дискуссии, свидетельствует о наличии консенсуса (хотя, по-видимому, определение точных сроков проведения акции было оставлено на усмотрение советской стороны – такова была стандартная практика в социалистическом лагере).
После венской встречи Хрущева и Кеннеди в июне 1961 года кривая напряженности снова пошла вверх. 13 августа началось возведение Берлинской стены. Последовали протесты западных держав, конфронтация доходила до прямого противостояния танков советской и американской армий в непосредственной близости друг от друга. Но после всего этого кризис пошел на убыль. По существу, все закончилось заявлением Хрущева на VI съезде СЕПГ (январь 1963 г.) о том, что заключение мирного договора не является более особо срочной задачей.
Сталинская и хрущевская авантюры (соответственно 1948–1949 и 1958–1963 гг.) обнаруживали разительное сходство. Это касалось и мотивов, и представлений о реакции «противника», и последствий, полностью противоположных ожидавшимся.
Вначале о мотивах. Как в 1948 году, так и десять лет спустя с советской стороны вовсе не имелось в виду «выгнать союзников» из Берлина, «захватить» его западную часть. В обоих вариантах имела место оборонительная реакция на то, что воспринималось как вызывающая политика Запада: в первом случае – на форсирование создания ФРГ, во втором – на форсирование ее атомного вооружения. Это была и реакция на утерю центристской альтернативы – в данном случае на то, что Аденауэр не захотел (или не смог) вновь, как в 1955 году в Москве, продемонстрировать самостоятельность. (Напомним: советская сторона в то время, очевидно, не знала, что Аденауэр незадолго до того вступил в серьезный конфликт с США и НАТО, когда речь зашла о планах размещения на территории ФРГ ракет средней дальности, направленных против СССР, и одержал победу – ракеты не были размещены). Впрочем, проблема предотвращения расползания ядерного оружия, что могло произойти, в частности, в результате подключения к «ядерному клубу» ФРГ, действительно в то время становилась одной из самых первоочередных, и какая-либо советская инициатива, способствующая решению этой проблемы, была бы вполне уместна.
Хрущеву приписывается такое объяснение его неожиданного демарша 10 ноября 1958 г.: «Я им врежу в пах, и они сразу завопят». Ручаться за аутентичность этого высказывания нельзя, однако несомненно, что, как и в 1948 году, проблема Западного Берлина и путей доступа к нему была избрана как объект советского, мягко говоря, внимания не из-за того, что с ней было связано что-то существенное в плане собственной безопасности или в плане решения германского вопроса, а действительно потому, что это было самое чувствительное место для Запада. Разумеется, использование слабостей и уязвимых позиций у другой стороны – это азбука дипломатии. Но есть и другая азбучная истина: надо учитывать и сильные моменты в позиции другой стороны, нельзя загонять партнера в угол; нужно следить за логикой аргументов и инициатив, делая и те и другие максимально убедительными и приемлемыми для мирового общественного мнения.