Туркменистан является вторым после России производителем и экспортером газа на постсоветском пространстве. По официальным данным, потенциальные запасы газа составляют 22 трлн. м3 (5-е место в мире). За первое полугодие 2006 году добыто 33,68 млрд. м3, из них поставлено в РФ около 21 млрд. м3. В 2007 году планируется добыть 71,1 млрд. м3 газа. Республика имеет амбициозные планы к 2030 году добывать ежегодно 250 млрд. м3 газа. Замминистра промышленности и энергетики Андрей Реус перед визитом Путина в Туркмению сообщил журналистам, что в 2007 – 2009 годах Россия будет закупать до 50 млрд. м3 туркменского газа: "В 2007, 2008, и возможно в 2009 годах, мы получим около 50 млрд. м3", – сказал он. Реус сообщил, что к 2028 году Россия может получать до 90 млрд. м3 газа из Туркмении[75].
Обеспечить Туркменистану свободу внешнеполитического маневра и выбора экономических партнеров должны были концепции «постоянного нейтралитета» и «открытых дверей»[76]. Нейтральный статус означал неучастие в вооруженных конфликтах, неприсоединение к военным и военно-политическим союзам. Западными наблюдателями нейтралитет Туркменистана воспринимался преимущественно как «серьезный политический шаг по выводу страны из сферы российского влияния»[77]. Нейтралитет, однако, позволял Туркменистану поддерживать на высоком уровне торгово-экономические связи с Ираном и, во второй половине 1990-х годов, сотрудничать с пришедшим к власти в Кабуле исламским движением «Талибан». Развивая отношения с южными соседями и Турцией, Туркменистан смог одновременно устраниться от участия в попытках создания системы коллективной безопасности в постсоветской Центральной Азии под эгидой России и не попасть под влияние усиливающегося в военно-политическом отношении Узбекистана[78].
Основными целями внешней политики Узбекистана стали укрепление независимости и суверенитета республики и политическое преобладание в Центральной Азии. Внешнеполитические амбиции Ташкента подкреплялись рядом факторов: самым большим в регионе населением, наличием в соседних странах крупных узбекских диаспор или районов компактного проживания узбеков, «центральным» географическим положением (Узбекистан граничит со всеми республиками постсоветской Центральной Азии и Афганистаном и отделен их территориями от России, Китая и Ирана). Республике удалось избежать обвального экономического спада, достичь к середине 1990-х годов самообеспечения энергоресурсами и создать боеспособную национальную армию, самую сильную в регионе.
Ташкент заявил об ответственности Узбекистана за всех этнических узбеков и включил в военную доктрину тезис о возможности применения вооруженных сил за пределами республики. Президент И. Каримов провозгласил «лозунг о едином Туркестане», ядром которого, несомненно, призвана была стать «самая социально и экономически развитая страна в регионе» – Узбекистан[79]. Со второй половины 1990-х годов Каримов неизменно противодействовал политике России в регионе, а его выступления и работы изобиловали предостережениями об опасностях «великодержавного шовинизма» и «реанимации старой имперской системы»[80]. Ташкент также в целом успешно противостоял угрозе исламского экстремизма и поддерживал стабильность во взрывоопасном районе Ферганской долины. В результате распространенный на Западе образ страны с жестким авторитарным режимом и многочисленными нарушениями прав человека был заслонен репутацией Узбекистана – регионального «оплота стабильности», самостоятельно стоящего на пути радикального ислама и наркотрафика[81].
Таким образом, формирующиеся национальные интересы и внешнеполитические цели центрально-азиатских государств были, таким образом, весьма различны и зачастую противоречили друг другу. Однако общим для правящих кругов всех пяти стран было стремление диверсифицировать внешние связи, чтобы расширить пространство внешнеполитического маневра и укрепить суверенитет и независимость своих республик. Несмотря на выбор различных путей экономических преобразований, все новые независимые государства Центральной Азии нуждались в росте экспортных поступлений, расширении импорта и привлечении иностранных инвестиций и технологий. Можно согласиться с кыргызским политологом и дипломатом А. Джекшенкуловым, говорящим о «стратегии интеграции стран Центральной Азии в мировое сообщество» как о единой для региона[82], если понимать «интеграцию» в широком смысле слова и учитывать наличие нескольких вариантов такой стратегии.
Изучение процессов на южном фланге СНГ будет неполным без учета влияния на него ситуации в Афганистане. Особенно большое воздействие испытывают три граничащие с ним страны – Таджикистан, Узбекистан и Туркменистан. Вызвано это, во-первых, протяженностью границ. Так, граница Афганистана с Таджикистаном протянулась на 1309 км, с Узбекистаном – на 156 км, а граница с Туркменистаном составляет 854 км[83].
Вторым обстоятельством, определяющим близость указанных центрально-азиатских стран к их южному соседу, является то, что упомянутая граница разделяет родственные народы. На северо-востоке Афганистана в долинах рек Панджшер и Саланг компактно проживают представители второй по численности народности этой страны – таджиков. Афганский Горный Бадахшан населяют около 100 тысяч памирцев (памири), которых часто называют горными таджиками и считают субэтнической группой, но которые на самом деле являются несколькими самостоятельными народностями (рушанцы, шугнанцы, ишкашимцы и другие), родственными соответствующим народностям Республики Таджикистан. Центральные районы Северного Афганистана вдоль границ с Узбекистаном занимают 1,5 – 2 млн. узбеков (около 9 % населения Афганистана), а его северо-западные районы у границы с Туркменистаном – до 500 тыс. туркмен[84].
Отсюда историческая, культурная и языковая общность народов по обе стороны границы. Сближению способствует и сохранение семейно-родственных связей. В 1920-е гг. около 0,5 млн. жителей Восточной Бухары бежали в Афганистан[85]. В результате только среди узбеков к концу 1970-х годов насчитывалось 250 тыс. эмигрантов из советской Средней Азии и их потомков.
Указанные обстоятельства усиливали влияние событий в Афганистане на южный фланг СНГ, прежде всего на Таджикистан и Узбекистан. Рассмотрим подробнее обстоятельства и характер этого воздействия.
Краткий анализ основных сторон афганского конфликта позволяет прийти к выводу, что именно в этнонациональном характере противоборства коренятся причины его продолжения в 90-е годы XX века и возможного обострения в будущем.
В таком случае, если этнические мотивы продолжения борьбы преобладали над религиозными, то ни о каком проникновении талибов за пределы Афганистана не могло быть и речи. И действительно, после того как талибы появляются в Афганистане, то есть в 1995 – 1996 гг., интенсивность приграничных боевых действий в Таджикистане резко уменьшается и возрастает внутри республики[86]. Дело в том, что талибы в то время не поддерживали таджикскую оппозицию, а оказывавшие ей ранее помощь президент Исламского государства Афганистан Б. Раббани и министр обороны А. Масуд (убит в сентябре 2001 г. террористами-смертниками) теперь вынуждены были думать о собственном выживании. В конце сентября 1996 г. талибы захватывают Кабул. Прекращение поддержки со стороны Афганистана вынудило таджикскую оппозицию подписать в декабре того же года в Москве протокол по межтаджикскому урегулированию. В конце 1996 г. талибы вышли к границам Туркменистана, в конце 1998 г. – Узбекистана, в 2000 г. – Таджикистана, однако никаких эксцессов на границе не происходило. Власти Исламского Эмирата Афганистан неоднократно заявляли, что они будут уважать территориальную целостность соседних государств и существующие в них политические системы, но требуют адекватного отношения с их стороны и к себе[87]. Талибы с самого начала ориентировались не на разрушение, а на укрепление бывшей афгано-советской границы и по той причине, что, только предотвратив объединение центрально-азиатских таджиков, узбеков и туркменов, можно рассчитывать на возвращение пуштунам ведущей роли в Афганистане[88].
Созданная в 1928 г. организация «Братья-мусульмане» всегда уделяла большое внимание Советскому Союзу. В 1980-е гг. ее плацдармом на советском направлении являлся Афганистан. В этой стране представители «Джамиат аль-Ихван аль-Муслимун» вели активную работу еще с начала 1950-х гг., когда было установлено сотрудничество между теологическим факультетом Кабульского университета и каирским университетом Аль-Азхар. Уже тогда университет превратился в центр местного исламистского движения. В 1972 (1973) году руководителем местной организации «Братья-мусульмане» был избран входивший в руководство «Мусульманской молодежи» еще в середине 1960-х гг. профессор-богослов Б. Раббани, а его заместителем – А.Р. Саяф[89].
Во время борьбы с советскими войсками «Ихван аль-Муслимун» щедро финансировала афганских моджахедов и особенно созданное в середине 1970-х гг. Б. Раббани «Исламское общество Афганистана» (ИОА). Тогда же было решено использовать инфраструктуру ИОА в провинции Бадахшан (на северо-востоке Афганистана) для установления связей с исламским подпольем Таджикистана и Узбекистана. Первые контакты с представителями улемов Ферганской долины, находившихся в оппозиции Среднеазиатскому духовному управлению мусульман, отмечались еще во второй половине 1970-х гг. А уже в первой половине 1980-х через горные тропы Памира был налажен перевоз исламистской литературы на советскую территорию. Кроме этого неофициальные исламские лидеры Таджикистана, Узбекистана и Киргизии стали получать финансовую помощь, а с конца 1980-х – и оружие. В этот же период исламисты установили контакты с мусульманами Кавказа, в том числе с духовными деятелями вайнахского происхождения, проживавшими в Средней Азии, такими как аварец Ахмед-кади Ахтаев (в конце 1980-х принял участие в создании Всесоюзной исламской партии возрождения и ее дагестанского отделения, а в 1990-е гг. стал лидером ваххабитского движения Дагестана) и чеченец Мухаммад-Хусейн-хаджи Алсабеков (в декабре 1994 г. уже в качестве муфтия Ичкерии призвал чеченский народ к газавату)[90].