Лутфалла посоветовал Хакимову "прибыть к Хусейну правоверным, но просвещенным мусульманином. Непременно должен установить личную связь с Хусейном и таким образом избежать каких бы то ни было посредников (включая Мининдела)", о панарабском движении "говорить только с самим Хусейном" (видимо, это у российского дипломата, действительно, было самой важной темой) и особенно "проводить летний жаркий сезон в Таифе, являющемся летней резиденцией короля, и где необходимо установить связи между моей семьей и семьей Хусейна".
Хакимов делает первые выводы:
1. "Наличие среди хиджазских арабов двух политических группировок: 1) группа халифатистов, добивающихся Хусейну звания халифа, и 2) группа пан-арабистов, стремящихся к созданию независимого арабского государства.
II. Возможность выбора Мекки моей резиденцией в случае, если в настоящей обстановке удастся наладить нормальные связи с Хусейном".
2 октября 1924 г. в Москву прибыл Лутфалла. Прием, оказанный эмиру, свидетельствовал о серьезности намерений советского руководства по развитию отношений с хиджазским шерифом. Эмир был принят председателем ЦИКа Михаилом Калининым. Его поместили в отеле "Савой" в центре Москвы. Ссылаясь на гостеприимство, оказанное в Хиджазе российской миссии, Лутфалла не только не платил за проживание в отеле, но и задерживал оплату ресторанных счетов. Было принято решение не требовать оплаты проживания посланника Хиджаза.
В беседах с официальными представителями в Москве Лутфалла предложил свою теорию политического треугольника. По его мнению, мировая политика должна была ориентироваться на три опорных пункта: Москва, Пекин, Багдад. Если эти три пункта удастся объединить, Москва стала бы неуязвимой в борьбе с мировым империализмом.
Сотрудничество России с арабами Лутфалла, по отзыву зав. подотделом Ближнего востока НКИД Сергея Пастухова, представлял "в самых фантастических формах вплоть до создания единой государственной с нами организации или нашей военной поддержки армии добровольцев, которую Лутфалла хочет организовать на Кавказе и с которой он намерен освободить от иностранного ига не то Сирию, не то Месопотамию". Кроме того, Лутфалла пытался убедить советских собеседников взять в свои руки халифатское движение и максимально использовать в советской политике на Востоке религиозный фактор.
Пастухов пояснил эмиру, что, в соответствии со своими принципами, Москва не могла использовать в политике религиозные факторы, а ее политика на Востоке "основана на сочувствии к национально-освободительным движениям, на поддержке этих движений теми средствами, которыми на этот предмет располагаем".
"В Аравии мы заинтересованы в национальном объединении арабов, - писал Пастухов, - в создании единого и сильного арабского государства".
Представители НКИД соглашались с мнением Лутфаллы, что основным очагом арабского движения явится не Хиджаз, а "более северные и культурные местности вроде Сирии и Палестины".
В 1924 г. шериф Хусейн провозгласил себя главой исламского халифата., ликвидированного в Турции, послав письмо Чичерину для уведомления правительства Советской Росии. Как полагает саудовский исследователь Фахд ас-Самари, Москва вследствие этого установила дипломатические отношения с Хиджазом, использовав ухудшившиеся отношения Хиджаза с Англией.
В числе сотрудников советского генерального консульства в Джидде были первый секретарь Моисей Аксельрод, позднее также работавший на советскую разведку, а также второй секретарь Наум Белкин.
Позиция шерифа Хусейна, видимо, объяснялась его обидой на англичан и стремлением показать Лондону, что он может найти и других союзников, способных угрожать британским интересам. Учитывая негативное отношение Хусейна к Октябрьской революции, вряд ли можно предположить, что он планировал союз с Москвой всерьез и надолго.
Советские дипломаты, исходя из масштабов развернутой Ибн Саудом против хашимитов войны, отдавали себе отчет о непрочности положения шерифа Хусейна и уже тогда думали о резервных ходах. Но Пастухов информирует генконсула о необходимости сохранять дружеские отношения с Лутфаллой, памятуя о том, что "если даже перестанет существовать государство Хиджаза и прекратится миссия Лутфаллы, он нам может быть полезен в Хиджазе как человек, связанный с арабским национальным движением". Москва также сделала вывод о скрыто враждебном отношении эмира к туркам.
Кроме того, советская дипломатия совершенно очевидно боялась оказаться в позиции сторонника проигрывающей стороны и начала готовиться к возможной смене декораций.
Летом 1924 г. Ибн Сауд объявил джихад против Хиджаза, с энтузиазмом встреченный ихванами. Напуганный успехами Ибн Сауда, шериф Хусейн в октябре 1924 г. был вынужден передать трон своему сыну Али, однако это не остановило войну между Хиджазом и Недждом. Теперь уже, как можно видеть из письма Чичерина, Москва считала движение Ибн Сауда вполне антибританским, хотя еще недавно рассчитывала на антибританский потенциал Хусейна. Прямым диссонансом этому письму был тезис, содержащийся в письме Чичерина Хакимову от 1 ноября 1924 г.: "Нападение Ибн Сауда на Хиджаз было спровоцировано Англией, которая этим путем хотела поставить на колени Хусейна, начавшего выходить из повиновения и пытавшегося добиться от Англии выполнения ею обещаний 1915 г. В связи с продолжающимся антианглийским движением в Египте перспектива образования в Палестине арабского правительства, к тому же зависимого от Хиджаза, стала пугать Англию. Крушение сионизма в Палестине в конечном счете привело бы к тому, что арабские националисты Египта и Палестины подали бы друг другу руку. Этот политический мост через Суэцкий канал мог поставить Англию в чрезвычайно затруднительное положение".
Складывается впечатление, что НКИДовцы либо плохо представляли себе, кто именно из аравийских владык невзлюбил англичан, либо их не столь сильно заботила степень антибританизма возможных партнеров, а вывод об антианглийских чувствах того или иного политика был нужен прежде всего для того, чтобы убедить Кремль в обоснованности ориентаций, выработанных на основе гораздо более прагматических оценок. Кроме того, за всем стояла уверенность кремлевских дипломатов в неизбежности падения колониальной системы.
Нельзя не видеть, что в переписке Чичерина вообще отсутствуют какие-либо идеологические установки, увязки с разжиганием революции в Палестине и Египте, над чем напряженно работал Коминтерн. Своего рода дуализм внешней политики СССР, в рамках которой прагматические государственные задачи соседствовали с чисто идеологическими императивами большевистского движения, закладывался уже в те годы. Было ясно, что советское руководство не имело иллюзий по поводу возможности разгорания революции в Аравии, однако оно хорошо понимало выгодность курса на поддержку арабского интеграционистского движения, способного ослабить господство Англии на Ближнем Востоке. Противодействие Англии было одним из главных определяющих факторов внешнеполитического курса Москвы в Аравии.
Прагматизм был особенно характерен для подхода Г.Чичерина. Однако и он не был свободен от романтических представлений о потенциале мусульманской интеграции. "Наши интересы в арабском вопросе, пишет наркоминдел, - сводятся к объединению арабских земель в единое целое". Чичерин также говорит о возможности турецко-ваххабитского сближения "в некое мусульманское движение, направленное против западного империализма". "Итак, временное равновесие, созданное Англией на Аравийском полуострове, поколеблено, - делает вывод нарком. - Идея панарабизма начинает как-будто возрождаться в новом центре-Неджде. Это создает для англичан новые затруднения, которые осложняются неурегулированным еще вопросом о Мосуле. Такое положение соответствует не только нашим, но и турецким интересам. Наша политика в Аравии должна по-прежнему основываться на национальном моменте, на стремлении арабов к объединению в единое государство".
В то время и Коминтерн, исходя из якобы антианглийской, антиколониальной направленности движения ваххабитов, с энтузиазмом воспринимал военные успехи Ибн Сауда. На одном из заседаний Исполкома Коминтерна в 1924 г. обсуждалось положение в Аравии. Участники заседания назвали короля Абдель Азиза вождем крупного национального движения, победа которого в Хиджазе даст возможность поднять мусульман на революционную борьбу против английского колониализма. Коминтерн поддержал как короля Абдель Азиза, так и имама Яхью, назвав их вождями, стремящимися к противодействию английскому влиянию, которым надо помочь"12а.
В сентябре 1924 г. ихваны и регулярное войско Абдель Азиза Ибн Сауда овладели Таифом, затем вошли в Мекку.
Опасаясь за будущее советско-хиджазских отношений, руководство НКИД стремилось не только установить контакты с Ибн Саудом и заручиться его поддержкой на случай, если он захватит Джидду, но и продолжать нейтралитет, а на определенном этапе выступить с посреднической миссией. Кроме того, также обеспечить "привязку" России к Хиджазу путем декларирования стремления защищать интересы российских (советских) граждан, как постоянно проживающих в Хиджазе, так и посещающих его во время паломничества. Несмотря на интриги английских представителей, пугавших местные власти тем, что путем регистрации своих граждан в Хиджазе российские представители развернут здесь подрывную работу, регистрацию все же удалось провести.
В письме Чичерину от 5 ноября 1924 г. Хакимов дает весьма негативную оценку итогам правления Хусейна в Аравии. Показательно, что автор письма как бы исходит из того, что задача формирования "арабского объединительного движения" является для советской дипломатии наиболее приоритетной: "Нищенская бедность страны, ничего не могущей обещать и в будущем, политическая и культурная отсталость; все это не покрывается одним нахождением святых городов и их хранителей-потомков пророка для того, чтобы Хиджаз мог успешно возглавлять арабо-объединительное движение". На основании этой оценки генконсул делает обескураживающий вывод: "Таким образом наша основная тактика - арабо-объединительное движение как задача, связанная с нашим пребыванием в Хиджазе, мне кажется, теряет или потеряет свое значение".