При Иоанне III, после двухсотлетнего существования, Москва вступает в новый период своего исторического бытия. Становясь из великокняжеской столицы - царской, хотя этот государь и не принял еще царского титула, она, в соответствие своему внутреннему могуществу и всероссийскому значению, изменила многое в своей внешности: новые величавые стены и бойницы Кремля, новый первопрестольный собор Успения, вновь выстроенная усыпальница государей - храм архангела Михаила, невиданная каменная Грановитая палата и другие палаты государя, множество новых церквей и домов белокаменных, новый государственный герб на печатях и монетах и многое другое - все это возвещало новую историческую эпоху. Но эта новизна не резала глаз своим отличием от великокняжеской старины: она не знаменовала какого-нибудь крутого внутреннего переворота в духе и сердце России вроде реформы Петра 1, а просто накопление внутренних сил Москвы органически, в прежнем историческом национальном духе, переродило ее внешность. Старая скорлупа, старая кожа ее сошла, и органически выросла, соответственно размерам и силам выросшего организма, новая оболочка, новые покровы того же тела.
Сам Иоанн III, как ни обильно его знаменитое правление событиями, в сущности не предпринимал ничего нового, а только продолжал дело своих предшественников, московских князей - собирателей Руси. Заканчивая установление на Руси единства, присоединяя к Москве Новгород, обратившийся почти в независимое, полуреспубликанское государство, Тверь, некоторые Рязанские уделы, приобретая русские земли за рубежом Северо-восточной Руси, в пределах Литвы, он ничего не делал такого, чего не было на уме Иоанна Калиты. Ведь сын его Семеон, владея лишь небольшой частью удельных земель, уже стал называть себя великим князем всея Руси. Растоптав ханскую басму и прогнав сарайских послов, что знаменовало восстановление независимости Руси и конец монгольского ига, Иоанн III осуществил только то, что было на уме не одного Димитрия Донского, поднявшего меч против орды, а и на уме Юрия Московского, еще низко кланявшегося ордынцам.
Иоанн III не хотел, чтобы Русь напоминала удельное время с его вечными усобицами, а являл себя на Руси первым единодержавцем, самодержцем и царем, по образу византийских императоров. Но то, что он заставил привезенный в Москву вечевой колокол Великого Новгорода сзывать с кремлевской колокольни народ не на своевольные веча, а на церковные службы, что он грозно заставлял молчать пред собой больших княжеских дружинников думцев, - не было в Москве новшеством. Ведь недаром московские князья, уже в лице Василия II наименовавшие себя господарями, еще до него так заботливо передавали шапку и бармы Мономаха из рода в род, и еще сын Калиты Симеон Гордый в духовном завещании своем заповедал своему преемнику заботиться о том, чтобы "свеща не погасла". Эта свеча зажжена была еще на горах киевских Владимиром Святым; она горела при Ярославле Мудром, который, устраивая в матери градов русских, но подобию Византии, Святую Софию и Золотые ворота, придавал ему вид нового Цареграда; свет этой свечи отражался и на Мономаховой шапке на голове Владимира Всеволодовича и таился на голове Александра Невского...
Московские же князья среди усобиц и под грозой Золотой орды должны были также таить под спудом этот свет, дабы бури его не угасили. Но не против их мыслей и преданий было то, что хранитель и исполнитель их заветов Иоанн III, вместо упавшего Киева и при отце его завоеванной турками Византии, стал делать из Москвы для Руси мать ее градов, а для всего восточного мира новый Цареград. Женившись на греческой царевне Софии Палеолог, он стал считать себя наследником не только преданий, но и самих ее земель и принял герб греческой империи - двуглавого орла, который очень дружно сжился с московским гербом-Георгием Победоносцем, поражающим змия. Так и на Западе стали смотреть на Иоанна III и на Россию: начали возлагать на нас миссию изгнания из Европы турок, которая была не по плечу германо-римской империи, именуемой Священной и принявшей такой же орлиный византийский герб. В это время у нас стало слагаться верование, что Русь водворится в седмихолмном Цареграде и снимет магометанский полумесяц со Св. Софии.
Не противоречили заветам московских князей и стремления Иоанна III завести сношения с западными государствами. Сознавая величие и могущество своего государства, желая занять для него подобающее место в системе государств Европы, он с многочисленными целями вел эти сношения, пользуясь для этого и иностранцами, и своими русскими дипломатами, каковыми у него, кроме греков и немцев, были Григорий Истома, Федор Курицын, Алексей Голохвастов, Михайла Плещеев, Михайла Еропкин, Власий Герасимов, Семен Толбузин и другие. Москва в это время видела у себя много чужестранных посольств и сама отправляла в чужие страны свои дипломатические миссии. У нас в эту пору завязались дипломатические отношения с германским императором, Папой Римским, датским и венгерским королями, венецианским дожем, турецким султаном, персидским шахом и другими. Примечателен дух и тон этих отношений; общаясь с ним, иностранные послы уже величают Иоанна царем и цезарем. Государь всея Руси давал иностранным послам довольно резко чувствовать свое недовольство, если они допускали что-либо хоть сколько-нибудь несовместное с достоинством России. Когда германский посол Поп-пель предложил московскому государю выхлопотать у императора королевский титул, Иоанн сказал: "Мы, Божиею милостию, государь на своей земле изначала, от первых своих прародителей, и по-ставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы, и просим Бога, чтобы и впредь дал Бог и нам и нашим детям до века так быть, как мы теперь есть государи в своей земле, а поставления ни от кого не хотели и теперь не хотим". В переговорах с Феодором Курицыным Поппель заговорил, чтобы государь отдал свою дочь или за маркграфа Баденского, или за курфюрста Саксонского. Отправляя свое ответное посольство к германскому императору (грека Трахониата и при нем двоих русских), с подарками (собольи и горностаевые шубы), государь по поводу этого сватовства велел сказать, что московскому государю отдавать дочь свою за какого-нибудь маркграфа непригоже, потому что с давних лет прародители московского государя были в приятельстве и любви со знатнейшими римскими царями, которые Рим отдали папам, а сами царствовали в Византии; но, если бы захотел посватать дочь государя сын цезаря (впоследствии император Максимилиан 1), то наш посол должен был изъявить надежду, что государь захочет вступить в такое дело с цезарем. Брак этот не состоялся; но Максимилиан отправил в Москву посольство и просил здесь белых соколов и кречетов, которых и получил. Не имея другого подходящего жениха, Иоанн выдал дочь за своего подданного, князя Василия Холмского, сына победителя новгородцев на Шелони, а сына своего Василия женил на Софье Юрьевне Сабуровой, которая была вызвана в Москву на смотрины в числе 1500 лучших девиц всего государства. Другая дочь его выдана была за великого князя литовского; но отец выговорил, чтобы она отнюдь не меняла своей православной веры на папизм, не была принуждаема ходить в костел, была венчана по православному обряду, носила бы и в Литве русскую одежду и имела русских слуг*. Сына своего Иоанна он женил на дочери волошского господаря Елене. Вообще Иоанн III высоко держал себя перед иностранными государями. Мелкие из них писали ему очень почтительные грамоты. Так, князь Иверской земли (Грузии) Александр называл Иоанна "звездой христианского мира, всесветлым и грозным государем, справедливой управой всем князьям" и т. д. С иностранцами в Москве обращались строго, а иногда с достойной порицания беспощадной жестокостью; так, доктора Леона, родом еврея, не вылечившего государева сына, князя Иоанна Молодого, казнили, а другого врача, Антона, не вылечившего одного татарского царевича, выдали его родственникам, а те ножом зарезали несчастного на Москве-реке, по выражению того времени, "как овцу". Напуганный этим, знаменитый итальянский зодчий Аристотель Фиоравенти хотел уехать из Москвы, но его здесь удержали насильно.
Мы не имеем в виду излагать внешние факты правления Иоанна III и, как ни интересны перипетии падения вечевого Новгорода, свержения татарского ига, борьбы с Литвой и прочее - обратимся к бытовым сценам этого примечательного времени и к тому, что составляет историю Москвы как города.
Наша столица в эту пору впервые видела особого рода более торжественное, чем прежде, поставление первосвятителя - митрополита всея Руси, затем, подобное царскому, посажение на престол и венчание шапкой Мономаха государева внука и, наконец, казни еретиков.
Когда сочувствовавший занесенной к нам из Новгорода жидовской ереси митрополит Зосима был вынужден отказаться от митрополии, причем всенародно положил свой омофор на престол в Успенском соборе, великий князь созвал в Москве собор епископов, и они, вероятно, не без влияния Иоанна, избрали в митрополиты игумена Троицкого монастыря Симона (1496 г.). Иван Васильевич пред хиротонией в Успенском соборе лично и торжественно принял участие в его наречении. При этом государь обратился к избранному со следующей речью: "Всемогущая и животворящая Святая Троица, дающая нам всея Руси государство, подает тебе сий святый великий престол архиерейства, митрополию всея Руси, рукоположением и освящением святых отец - архиепископов и епископов Русского царства, и жезл пастырства, отче, восприими и на седалище старейшинства, во имя Господа Иисуса и Его Пречистыя Матери, взыди и моли Бога и Пречистую Его Матерь о нас и о наших детях и о всем православии, и подаст ти Бог здравие и долголетство". Поставляемый в митрополиты отвечал следующей речью: "Всемогущая и вседержащая десница Вышняго да сохранит Богом поставленное царство твое, Самодержавный Государь и Владыко! Мирно да будет и многолетно твое государство и победно, со всеми повинующимися тебе и с христолюбивыми воинствами, да пребывает в век века; во вся дни живота здрав, здрав, здрав буди, добро твоя, животоносен, Владыка, - -Самодержец, многолетен".