Молодой царь стал снаряжать на Запад невиданное у нас великое посольство. 6 декабря 1696 года думный дьяк объявил царскую волю об этом в Посольском приказе. Во главе посольства были поставлены Лефорт, сибирский наместник боярин Головин и думный дьяк Возницын. Свита их состояла из 200 человек, в числе коих было 30 "волонтеров", отправлявшихся с целью изучения морского дела. Десятником во втором их десятке был дворянин Петр Михайлов, т. е. сам государь. На целых полтора года он покинул Москву и Россию. Такое отсутствие, как и временное регентство, составляли нечто невиданное и неслыханное на Руси. Мы не станем описывать путешествие Петра за границей, по Германии, Голландии, Англии и Австрии, не будем пересказывать, как он изучал там военное, а особенно морское дело и разные отрасли техники, чтобы все это пересадить в свою Россию, вместе с западно-европейскими обычаями и некоторыми новыми образовательными и правительственными учреждениями. Что цель великого посольства и самого путешествия царя была учебная, - это показывает печать, которою он запечатывал свои письма в Москву. На приводимой здесь этой достопамятной печати был изображен молодой плотник, окруженный корабельными инструментами и военными орудиями, с выразительной надписью: "Аз бо семь в чину учимых и учащих мя требую".
Но это путешествие царя за границу, укреплявшее его планы о преобразованиях в России на западный лад, неожиданно закончено было в Вене, откуда предполагалась поездка еще в Италию, потому что получены были тревожные вести о новом стрелецком бунте, который привел к уничтожению стрелецкого войска, существовавшего у нас со времен Иоанна IV.
Царь возвратился в Москву 25 августа 1698 года и отправился не в Кремль, а в село Преображенское, и в тот же день побывал в Немецкой слободе. На другой день, рано утром, в Преображенский дворец бояре пришли поклониться государю. Он ласково приветствовал, обнимал и целовал их и рассказывал о своем заграничном путешествии. Но на этом же приеме сразу показал всем, что начинает эру преобразований России, и именно с внешности бояр. К неописанному их изумлению, он собственноручно обстригал им ножницами бороды. Сначала он остриг генералиссимуса Шеина, потом кесаря Ромодановского, а затем и других вельмож. Пощажены были только бороды у боярина Стрешнева и князя Черкасского... Это было началом преобразований, которые столь многое изменили на Руси и так много дали ей нового. Но систематическое их проведение останавливается сначала страшным розыском, по упомянутому стрелецкому бунту, а потом приготовлениями к Великой Северной войне со Швецией, ради возвращения России Балтийских берегов.
Москва не без ужаса увидела развязку последнего стрелецкого бунта. Еще до отъезда царя был раскрыт заговор на его жизнь стрелецкого полковника Циклера, Алексея Соковнина, сочувствовавшего раскольникам, и Федора Пушкина, не хотевшего посылать своих сыновей за границу. Казнь их совершилась 4 марта 1697 года в Преображенском, причем тело дяди царевны Софьи, Ивана Милославского, было выкопано из могилы и привезено туда на свиньях. Гроб его был поставлен у плах казнимых, и, когда им секли головы, кровь их лилась на труп Милославского. Гнев Петра отразился на стрелецком войске: тотчас после этого стрельцы были сняты с дворцовых и кремлевских караулов и вместо них поставлены служилые люди, Преображенские и семеновские солдаты. После взятия Азова часть стрельцов была отправлена на южные границы для их охраны, другие же - на польско-литовскую окраину. Стрельцы были сильно недовольны этим, как и устанавливавшимися в Москве порядками, особенно новыми войсками и подъемом значения здесь иностранцев. Среди волновавшихся на западе стрельцов пошли злонамеренные толки, что государя за морем не стало, а сына его Алексея Петровича хотят удушить бояре; только и думы было у стрельцов - идти к Москве, бояр перебить, Кукуй с немцами разорить и т. д. Со всем этим сплетались сношения с заключенной в Новодевичьем монастыре царевной Софьей. Стрельцы двинулись на Москву. Но Гордон, Шеин и князь Кольцо-Мосальский пошли против них с войсками, и они были разбиты под Новым Иерусалимом. По распоряжению временного правительства 56 стрельцов были казнены. Но возвратившийся в Москву Петр остался этим недоволен, главным образом потому, что сделанный розыск не раскрыл участия в этом мятежном деле руки Софьи. Около середины сентября 1698 года, под личным наблюдением государя, начался в Преображенском новый, более строгий розыск. Суровые и при Алексее Михайловиче розыски сделались теперь грозными. В Преображенском работало до 14 застенков. Патриарх Адриан для смягчения гнева Петра отправился туда с иконой Богоматери. Государь, увидев патриарха, сказал ему: "К чему эта икона? Разве твое дело приходить сюда? Уходи скорее и поставь икону на свое место. Быть может, я побольше тебя почитаю Бога и Пресвятую Его Матерь. Я исполняю свою обязанность и делаю богоугодное дело, когда защищаю народ и казню злодеев, против него умышлявших". Не станем описывать известные подробности беспощадного наказания стрельцов. Достаточно сказать, что число казненных в сентябре и октябре доходило до тысячи. Трупы казненных долгое время оставались на местах казней. Немало стрельцов повешено было под окнами кельи царевны Софьи в Новодевичьем монастыре с челобитными в руках. Известно, что она содержалась здесь под строгим присмотром до своей смерти в 1704 году и была погребена здесь. Ее могли навещать сестры только в Светлое Воскресенье и в храмовой праздник монастыря (28 июля).
Супруга Петра, царица Евдокия, уже после его смерти закончила свою иноческую жизнь в том же монастыре. Вслед за Софьей была пострижена и царевна Марфа. Скоро последовало уничтожение самого стрелецкого войска, - "скасовано было",-по выражению Петра, - 10 полков; у них отобрано было оружие, и стрельцы разосланы были по городам, откуда поведено было не отпускать их без "проездных листов" и где они обратились в простых посадских.
Теперь проследим те преобразования, коими отметил Петр I в Москве конец XVII и начало XVIII столетия.
Мы видели, что бритье бороды и ношение иностранной одежды у нас замечалось еще при Алексее Михайловиче, и уже слышались теоретические оправдания этих новшеств. Так, Юрий Крижанич говорит, что "русский строй власов, брады и платья является непристойным и непригожим к храбрости"; в характере русского платья он не находит "резвости" и "свободы" и советует следовать примеру "наиплеменитых европцев".
В 1681 году царь Феодор Алексеевич издал указ - всему синклиту, служилым и приказным людям носить короткие кафтаны вместо прежних длинных охабней и однорядок, и запретил в этих одеждах являться в Кремль. Многие стали брить себе бороды и подстригать волосы. Но приверженцы русских обычаев восставали против этого. Так, патриарх Иоаким, сильно порицая обычай брадобрития, говорил, что он, после запрещения при царе Алексее Михайловиче, "паки ныне нача губити образ, от Бога мужу дарованный". Он даже отлучал от Церкви не только тех, кто брил бороды, но и тех, кто с брадобрейцами общение имел. Преемник Иоакима патриарх Адриан издал послание против брадобрития, - "еретического безобразия, уподоблявшего человека котам и псам". Несмотря на это, Петр и до отъезда за границу уже в Москве одевался в немецкое платье. Но за границей он редко надевал русское платье, а по возвращении в Москву уже совсем не надевал его.
Через пять дней по приезде своем государь был на пиру у боярина Шеина. Гостей было множество; некоторые явились бритыми, но немало было и бородачей. Среди всеобщего веселья царский шут, с ножницами в руках, хватал за бороду то того, то другого и мигом ее обрезал. Три дня спустя, на ассамблее у Лефорта, где было немало дам, уже не было видно бородачей.
Дошла очередь и до русских кафтанов. По рассказу одного иностранца, Петр в феврале 1699 года на одном пиру, заметив, что у некоторых из гостей были, по тогдашнему обычаю, очень длинные рукава, взял ножницы, обрезал рукава и сказал, что такое платье мешает работать, что такими рукавами легко задеть и опрокинуть что-либо. До нас не дошли первые законодательные акты относительно брадобрития. Но уже в 1698 году установлена была бородовая пошлина. Впоследствии (1705 года) платили за бороду: люди гостинной сотни 100 рублей; бояре, служилые люди и торговые - второй статьи 60 рублей; посадские люди, ямщики, извозчики и т. д. - 30 рублей. С крестьян при въезде в город брали по 2 деньги за бороду. Стоимость рубля в то время была очень значительна: за рубль можно было купить две четверти ржи. Уплатившим пошлину выдавались особые бородовые знаки. Воспроизводим один из таких знаков с надписями: "с бороды пошлина взята", "борода лишняя тягота". Приверженцы старины отрезанную бороду носили под сорочкой на груди и приказывали класть ее с собою в гроб...
Первый дошедший до нас указ о ношении иностранной одежды относится к январю 1700 года. В этом акте приказано: "боярам, окольничим, думным и ближним людям, стольникам, дворянам московским и всех чинов людям в Москве и в городех носить платья - венгерские кафтаны - верхние, длиною по подвязку, а исподние - короче верхних, тем же подобием". До масленицы каждый должен побеспокоиться о приобретении такого платья. Летом все должны носить немецкое платье. И женщины высших классов должны участвовать в этой бытовой перемене, а также являться на ассамблеи для танцев и других увеселений.
Но русские люди с трудом и неохотой расставались со своей национальной одеждой. Царю докладывали уже в том же году, что надобно возобновить указы о платье, хотя бы "с пристрастием", потому что думают, что все будет по-прежнему. Пришлось повторять указы, выставлять на улицах чучела в немецких, венгерских, французских и других платьях и прямо запрещать носить и продавать в лавках русское платье. С ослушников брали пошлину в воротах, с пеших 40 копеек, с конных по 2 рубля с человека.