Великий князь достроил заложенный при Иоанне III дворец, украсил его и поселился в нем 7 мая 1508 года. По объяснению И. Е. Забелина, между Грановитой палатой и Благовещенским собором находилась Средняя палата, к коей примыкало Красное крыльцо. Далее шла Столовая палата, с особой лестницей на Спасов двор. Постельные или жилые хоромы и княгинина половина примыкали к церкви Рождества Богородицы и были на том самом месте, где теперь Теремный дворец. Ров, шедший вокруг кремлевских стен, государь приказал Алевизу Фрязину обложить камнем и кирпичом и выкопать при впадении Неглинной в Москву-реку, за Боровицкими воротами, пруд, названный Лебединым, потому что на нем плавали лебеди. Здесь была построена каменная мельница, и вода из пруда проводилась во рвы. У каждых ворот перекинуты были мосты, носившие имена соответствующих башен. Вообще Кремль, со всех сторон опоясанный водой, в то время выглядел красивее, чем теперь.
С этого княжения начинается особое почитание Фроловских, или Спасских, ворот. Это было в нашествие на Москву татар в 1521 году. По свидетельству стольника Лызлова, занесенному в Минею, слепая инокиня Вознесенского монастыря имела во время этого нашествия видение: при колокольном звоне, из Кремля, через Фроловские ворота, видела она, вышли почивающие в соборах святители, неся икону Владимирской Божией Матери. Навстречу им (из Китай-города) вышли Сергий Радонежский и Варлаам Хутынский и спросили святителей, куда они идут? Те ответили, что Господь повелел им уйти из града сего, потому что люди презрели страх Божий и о заповедях вознерадели, за это он предаст Русскую землю иноплеменникам. Преподобные стали просить святителей помолиться милосердному Богу о прощении грешных москвичей. Святители вняли их просьбе, вознесли вместе с ними молитвы Всевышнему и воротились назад в Кремль в свои гробницы. В предвратной иконе Фроловских ворот изображены святые в молитвенном положении у ног Спасителя. С этого времени, как полагают, и начинается то почитание Спасских ворот, в силу которого все проходящие через них обязаны снимать свои шапки. Василий III мыслил ставить град (крепостные стены) вокруг большого посада (впоследствии Китай-города), но не успел осуществить этого.
Москва в это время росла в своем объеме и числе жителей. После уничтожения веча в Пскове оттуда было переселено в Москву 300 семейств, кои были водворены на Варварке, близ церкви Георгия Великомученика, и эта местность стала называться Псковской горой. Приводим печать Пскова. Возникла в Москве за рекой и новая слобода "Наливки". Происхождение ее барон Герберштейн объясняет так: Василий III подтвердил запрещение своего отца относительно пьянства и вольной продажи вина, пива и меда; но так как это запрещение не распространялось на великокняжеских телохранителей, то он выстроил для них за рекой особую слободу "Наливки" (от слова наливай). Вообще за это время Москва значительно выросла в своем объеме и населении. По современным свидетельствам, всех дворов в Москве было 41500, а жителей более 100 тысяч. Улицы при Василии III на ночь запирались рогатками. Выходить на улицу дозволялось только по крайней необходимости, и то с фонарем.
Москва в это правление продолжала развиваться и в других различных отношениях: и в сфере техники, и в сфере образования, и в самом быту своем. Особенно процветала живопись, находившаяся в руках чисто русских мастеров, тогда как зодчеством еще владели иностранцы. Об успехах живописного искусства в Москве свидетельствуют недавно очищенные от позднейших наслоений примечательные фрески Благовещенского собора. В это время впервые упоминается производившаяся в Москве реставрация древнейших икон, коей занимался митрополит Варлаам, сам нечуждый иконописания. Так, в Успенском соборе реставрирован был знаменитый образ Владимирской Божией Матери, писанный евангелистом Лукою, и на него, по повелению великого князя, сделан был новый киот, украшенный московскими ювелирами. Даже древние, но обветшавшие иконы Владимира-Залесского обновлялись в Москве, причем названный митрополит принимал в этом участие собственноручною работою. Как мы сказали, в это время архитектура находилась в руках иностранцев, но они должны были строить в русском и византийском стилях, а совсем не в западных. Чеканка монеты, как и серебряное дело, продолжали развиваться; пушечное, литейное и пороховое дело велось по-прежнему; но с порохом вышла беда: на Успенском враге, на дворе, где приготовляли зелье (порох), в 1531 году произошел взрыв и пожар, отчего погибло 200 рабочих.
Образованность в Москве развивалась в прежнем церковном направлении. В это время продолжали писать Иосиф Волоцкой, Вассиан Патрикеев, и по-прежнему велись летописи. Искусство письма и украшения его орнаментами и миниатюрами делало новые успехи. Но в это время немало появляется русских, особенно служивших в Посольском приказе, знающих латинский и другие иностранные языки. Кроме того, в Москву вызывается ученый афонский инок Максим грек, учившийся в Италии и Франции и стоявший на высоте образования эпохи возрождения наук и искусств. Он писал против жидовствующих, против папизма или собственно против немчина Николая, который был придворным врачом и делал попытки латинской пропаганды, а также против ереси лютеровой и армянского зловерья и прочего.
Успехи в культуре Москвы заметны и в развитии ее торговли. Иностранцы вывозили отсюда дорогие меха, кожи, воск, лес и другие продукты. Количество денег в Москве увеличилось. Московские купцы в это время стали ездить вместо Казанской ярмарки на Макарьевскую, возникшую, по распоряжению Василия III, в Нижегородской области, близ монастыря св. Макария.
Самый быт московский совершенствовался, в особенности в придворной жизни. В торжественных случаях, например, при выходах в соборы, при приемах послов, государь являлся во всем блеске царской обстановки, окруженный большой свитой. Около него находились рынды, красивые молодые бояре в белых атласных кафтанах, опушенных дорогим соболем.
Иностранные послы поражались величию государя и России. Как видно из описания Москвы германского посла барона Герберштейна, наши служилые люди не хотели прежде него снять шапку или сойти с коня, чтобы не сделать и этим порухи для чести государевой. На те улицы, по которым проезжал посол, а особенно в Кремль, скликался народ, чтобы иностранец мог видеть, как многолюдна наша столица. Посла окружали приставники так, чтобы он сам ничего не мог вызнать и высмотреть.
Аудиенции послу в Грановитой палате происходили при самой внушительной и роскошной обстановке. После одного такого приема германское посольство получило приглашение к обеду. Когда иностранцев ввели в обеденную залу, государь и бояре в богатых золотых одеяниях уже сидели за столами, которые были расставлены вокруг залы; посередине находилась горка, обремененная золотыми и серебряными чашами и кубками искусной работы. Великий князь сидел за особым столом; ближе к нему помещались его братья, за ними следовали бояре и другие придворные, по степени своей знатности и милости государевой. Перед началом обеда государь, если хотел кому оказать почет, посылал хлеб, а еще почетней была посылка от него соли. Посылались также блюда с кушаньями, причем надобно было вставать и кланяться государю и на все стороны. Первым блюдом подавались жареные лебеди и журавли; приправою служили сметана, моченые груши и соленые огурцы. Вначале подавали водку, а потом мальвазию, греческое вино и меды. Слуги, разносившие кушанья и напитки, были одеты в изящные терлики, украшенные жемчугом и дорогими каменьями, чего не бывало в прежние княжения. Обед продолжался несколько часов. Таково было русское хлебосольство в Москве.
Василий III много заботился и о войске. При нем оно простиралось до 150000. Каждые два года производилась перепись ратных людей. Он первый завел у себя конную артиллерию. От его времени осталось в Кремле несколько больших пушек, вылитых итальянскими мастерами.
Великий князь любил тешиться охотою на мокрую, или водяную, и верховую птицу с соколами и кречетами, и псовую на зайцев и другую дичь. В "Царственной книге" находится миниатюра, изображающая поездку Василия III на охоту. Немецкие послы были приглашены на заячью охоту, которая происходила близ Москвы, на одной покрытой кустарником заповедной поляне, где в изобилии водились зайцы. Сюда, кроме того, приносили еще зайцев и во время охоты выпускали их из мешков. Великий князь сидел на богато убранном аргамаке; голова Василия III была покрыта шапкой, с поднятыми на лбу и на затылке козырьками, на которых качались золотые пластинки наподобие перьев; на нем был род терлика, вышитого золотом; на поясе висели кинжал и два ножа, а сзади разукрашенная золотом палица, вроде кистеня. Справа ехал бывший казанский царь Шиг-Алей с колчаном и налучником за плечами, а с боку два молодых князя, из которых один держал секиру с рукоятью из слоновой кости, а другой - булаву или шестопер. Всадников было до трехсот. Сперва спустил свою собаку Шиг-Алей, а затем и другие охотники и меж них великий князь. Зайцев было затравлено до 300. По окончании охоты все отправились в шатры, раскинутые около какой-то деревянной башни. Князь угощал охотников вареньями и печеньями, а также миндалем, орехами, сластями и напитками...
Государь, хотя и был ласков, не терпел противоречий, редко собирал боярскую думу и сам решал дела, причем присутствовали двое дьяков - Шигона Поджогин и Меньшой Путятин.
Семейная жизнь Василия III сложилась несчастливо и не чужда была трагических подробностей. Супруга его Соломония, из рода Сабуровых, в двадцатилетнее свое замужество была бездетна. Великий князь печалился об этом, сознавая государственную важность прямого престолонаследия от отца к сыну и по естественному желанию иметь детей. Это отражалось на великой княгине. Она прибегала к знахаркам: призывала к себе женку Стефаниду, прозванием рязанку, и какую-то черницу безносую; первая заговаривала воду, которою велела великой княгине смачивать себя и белье государя; вторая заговаривала масло и мед для натиранья. Но это не помогало, и великий князь все скорбел. Во время объезда своих областей однажды увидал государь на дереве птичье гнездо и сказал: "Горе мне! Кому уподобляюсь? Ни птицам небесным, ни зверям земным, ни рыбам: все они плодовиты... И земле сей не уподобился я, ибо земля во всякое время приносит плоды свои". В Москве государь говорил боярам со слезами: "Кому по мне царствовать на Русской земле? Братьям ли? Но они и своих уделов устроить не умеют", Некоторые бояре сказали на это: "Великий государь! Неплодную смоковницу посекают и измещут из виноградника". Но развод не был одобрен ни митрополитом Варлаамом, ни восточными патриархами и встретил осуждение у Максима-грека, Вассиана Патрикеева и многих других. Митрополит был низложен. Максим-грек и Вассиан, обвиненные, что хулили русских чудотворцев, называя их "смутотворцами" за то, что имели села и крестьян, а также и за то, что будто испортили своим исправлением церковные книги, - поплатились заточением. На многих бояр легла опала. Соломония в ноябре 1525 года была силою приведена в наш Рождественский монастырь; сам митрополит обрезал ей волосы; надели на нее монашескую мантию и нарекли ей имя Софии, а потом она была отправлена в суздальский Покровский женский монастырь. Герберштейн, повторяя рассказы врагов этого развода, говорит, что Соло-мония сопротивлялась постригу; дворецкий Иван Юрьевич Шигона будто при этом ударил ее; а насильственно постригаемая сказала: "Бог отомстит моему гонителю". Мало того, враждебная сторона утверждала, что Соломония родила в монастыре сына Юрия и, с затаенною местью, в духе ее, воспитала его.