А.С. Пушкин и естественно-научная картина его времени (стр. 1 из 3)

Н.Н.БАРАБАНОВ, методист ОНМЦ, учитель физики школы № 175, г. Москва

О многом из перечисленного будет сказано подробно, однако подчеркнем: Пушкин не только изучал те проблемы и тех авторов, которых называет В.Брюсов, но и принимал активное участие в популяризации естественнонаучных знаний. Именно в пушкинском «Современнике» были опубликованы три статьи русского дипломата, князя П.Б.Козловского, названия и тематика которых говорят о многом.

«Разбор парижского ежегодника» – статья, где автор не только отдал дань уважения «Письмам к немецкой принцессе» Леонардо Эйлера, первой научно-популярной книге по физике, изданной в России, но и подробно проанализировал статью Ф.Араго о комете Галлея, прошедшей перигелий в середине ноября 1835 г.

«О надежде» – первое в России научно-популярное изложение основ математической теории вероятностей, основанное на работах в этой области Лапласа и д’Аламбера.

«Краткое начертание теории паровых машин», опубликованное уже после гибели поэта. Заказал статью Пушкин Козловскому за несколько дней до дуэли, и оснований для этого было достаточно. В январе 1837 г. начались технические испытания первой в России железной дороги, соединявшей Петербург с Царским Селом (официальное открытие состоялось 30 октября 1837 г.); об этих испытаниях сообщала в те дни петербургская газета «Северная пчела». Более того, уже в конце 20-х гг. прошлого века для жителей Петербурга повседневностью стали пароходы, на одном из них в мае 1828 г. Пушкин в обществе П.А.Вяземского и знаменитого изобретателя П.Л.Шиллинга ездил из столицы в Кронштадт. Правда, названия паровых средств передвижения отличались от нынешних: пароходами назывались паровозы, а то, что мы сейчас называем пароходом, имело два наименования: стимбоут (лодка на паровой тяге) либо пироскаф (именно такое название мы встречаем в прозаическом отрывке Пушкина «Участь моя решена» 1830 г.). Об отношениях Пушкина и Шиллинга будет не раз упомянуто, а пока отметим: именно тогда, в 1828 г., писалась оконченная в ноябре седьмая глава «Евгения Онегина», строфа XXXIII которой читается как прославление отечественного научно-технического прогресса, даже несмотря на ироничность концовки:

Когда благому просвещенью

Отдвинем более границ,

(Со временем по расчисленью

философических таблиц,

Лет чрез пятьсот) дороги, верно,

У нас изменятся безмерно:

Шоссе Россию здесь и тут,

Соединив, пересекут,

Мосты чугунные чрез воды

Шагнут широкою дугой,

Раздвинем горы, под водой

Пророем дерзостные своды,

И заведет крещеный мир

На каждой станции трактир.

Об интересе Пушкина к естественнонаучной тематике говорит и подбор книг в его личной библиотеке, хотя некоторые так и остались неразрезанными. В их числе (на русском и иностранных языках) есть работы Лапласа по теории вероятностей, «Разговоры о множественности миров» Фонтенеля, изданные в Петербурге в 1740 г., и даже научные труды современника Пушкина, академика В.В.Петрова – крупнейшего русского физика-экспериментатора в области исследования электрических явлений. Имеются труды Д.Гершеля, сына великого астронома В.Гершеля, который первым сумел оценить мощность теплового излучения Солнца... Вспоминаются слова младшего современника Пушкина, русского писателя В.Ф.Одоевского: «...ни одно из таинств науки им не было забыто». Это относится не только к издательско-просветительской, но и к собственно литературной деятельности Пушкина, и потому характеристика ее представляется объективно необходимой именно в естественнонаучном аспекте.

В литературном наследии Пушкина-лицеиста сохранилась относящаяся к 1813 г. неоконченная шуточная поэма «Монах». Сюжет ее таков. Старого монаха по имени Панкратий совращает дьявол. Спасение от греха одно – молитва, и она помогает. Но то, кому и как уподоблен старый монах четырнадцатилетним автором поэмы, выглядит, на первый взгляд, прямо скажем, неожиданно.

Из бедного седого простяка

Панкратий вдруг в Невтоны

претворился.

Обдумывал, смотрел, сличал,

смекнул

И в радости свой опрокинул

стул.

И, как мудрец, кем Сиракуз

спасался,

По улице бежавший бос и гол,

Открытием своим он

восхищался

И громко всем кричал:

«Нашел! нашел!»

Уподобление старого монаха Ньютону и Архимеду выглядит смешным, но за этим озорством Пушкина-лицеиста стоят вещи достаточно серьезные. Во-первых, в третьей строчке дана краткая характеристика научного метода познания мира. Во-вторых, общеизвестно, что воспитанники Царскосельского лицея получали образование, имевшее ярко выраженную гуманитарную направленность: в частности, они были знакомы с эстетикой Просвещения XVIII в. с ее стремлением к объединению науки и художественной литературы в целях максимально полного раскрытия естественнонаучной картины мироздания. В российской литературе XVIII в. эта тенденция присутствует в литературном творчестве М.В.Ломоносова, а также Н.М.Карамзина, испытавшего влияние английской «научной поэзии», в частности Дж. Томсона, находившейся, в свою очередь, под сильнейшим воздействием «Оптики» Ньютона (1704 г.).

Рассматривая присму,

Желая то увидеть,

Что Нютонову душу

Толико занимало –

Что Нютоново око

В восторге созерцало, –

пишет Карамзин, признаваясь, что:

...Нютонова дара

Совсем я не имею;

Что мне нельзя проникнуть

В состав чудесный света,

Дробить лучей седмичных

Великого светила.

На творчество же Дж.Томсона Карамзин прямо ссылается в «Анакреонтических стихах»* (1789 г.). Не знать творчества Карамзина лицеисты не могли – для них он был живым классиком, тем более что первый том «Истории государства Российского» вышел в свет в 1816 г., т.е. когда Пушкину было семнадцать лет.

Этими особенностями лицейского образования объясняется неоднозначность отношения Пушкина к проблеме взаимосвязи научного и художественного способов познания мира. С одной стороны, преклонение перед Ломоносовым, стремившимся эти способы объединить. С другой стороны, в проекте предисловия к последним главам «Евгения Онегина» Пушкин пишет: «...между тем как понятия, труды, открытия великих представителей старинной астрономии, физики, медицины и философии состарились и каждый день заменяются другими – произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны». Однако даже в этом противопоставлении исключительно ценной является пушкинская мысль о неизбежности обновления естественнонаучных знаний. Другое дело, что «отмена» старой научной информации, как это было, например, при переходе в астрономии от системы Птолемея к системе Коперника, происходит отнюдь не всегда.

В процессе развития физики в ХХ в. ни ньютоновская механика, ни максвелловская теория электромагнитного поля «отменены» не были, а были указаны границы их применимости. В пушкинскую же эпоху проблема определения границ применимости физических теорий не ставилась – до необходимости рассматривать подобные вопросы тогда было еще далеко.

Для понимания пушкинских слов существенно также следующее. В истории российской естественнонаучной мысли 20–30-е гг. XIX в. являются одним из наиболее приметных периодов. В математике в те годы были сформулированы основные положения неевклидовой геометрии (изложены впервые Н.И.Лобачевским в речи в Казанском университете в 1826 г.). К этому же времени относятся работы М.В.Остроградского по преобразованию тройного интеграла в двойной (опубликованы в 1831 г.). В 1827 г. русский астроном В.Я.Струве, как о том свидетельствует отчет императорской Санкт-петербургской академии наук, завершил работы по измерению дуги земного меридиана и «представил публике как первый плод своих наблюдений посредством Фраунгоферова телескопа роспись 3112 двойных звезд, из коих 2392 были до того времени неизвестны». А в 1835 г. Струве приступил к измерениям расстояний до звезд, это при том, что методика определения звездных параллаксов еще не была разработана.

Как узнавал Пушкин о естественнонаучных открытиях своего времени? Отчасти из сообщений в прессе, отчасти из книг, посильных его восприятию, из бесед с людьми, его окружавшими. Кроме князя П.Б.Козловского, Пушкин прекрасно знал офицера И.Е.Великопольского, единоутробная сестра которого, Варвара Алексеевна, стала в октябре 1832 г. женой Н.И.Лобачевского, – именно ему адресована эпиграмма 1829 г. («Поэт-игрок, о Беверлей-Гораций...»). Однако оценить значение Лобачевского для отечественной и мировой математики великий поэт явно не мог. Поэтому, оказавшись в сентябре 1833 г. в Казани проездом по пути в Оренбург, куда он ехал собирать материалы по истории пугачевского бунта, Пушкин с Лобачевским, скорее всего, не познакомился. Известно, что он был принят профессором медицины Казанского университета К.Ф.Фуксом, в доме которого Лобачевский бывал неоднократно. Пушкин же, принимая приглашение Фукса (познакомил их тогда в Казани Е.А.Баратынский) и желая иметь содержательный разговор (в том числе и на естественнонаучные темы), попросил хозяина дома, чтобы в этот вечер никаких других гостей не было...

О новейших достижениях физики того времени Пушкин мог узнавать также из личного общения с П.Л.Шиллингом – знаменитым изобретателем, которого современники называли «русским Калиостро», создателем первого электромагнитного телеграфного аппарата. Его Пушкин знал очень хорошо и изобретения Шиллинга вполне мог видеть в действии, тем более что телеграф Шиллинга не только соединил в 1832 г. Зимний дворец со зданием Министерства путей сообщения, но и демонстрировался всем желающим.

Действовал он следующим образом. Сигналы передавались при помощи шести мультипликаторов – шести пар магнитных стрелок, вращающихся в горизонтальной плоскости (рис. 1). В каждой паре одна стрелка вращалась внутри витков, а вторая – над витками проводника, по которому подавался сигнал. В верхней части подвесов были закреплены диски, одна сторона которых была белой, а другая – черной.