«Из Турции, Ирана и нашей Средней Азии идет все мировое богатство дынь».
«По богатству эндемичных видов... Китай выделяется среди других очагов».
«В отношении некоторых растений, как картофель, вскрытые виды и разновидности буквально революционизируют наши представления об исходном селекционном материале».
«О том, что Индия является родиной риса, свидетельствует определенно наличие здесь ряда дцких видов его, нахождение здесь обыкновенного риса в диком состоянии и в качестве сорняка».
А восклицание Вавилова в связи со всем увиденным на стыке Америк: «Пекло творения!»
Но ведь кому из ботаников не известно, что обилие внутривидовых разновидностей бывает не только от пестроты условий среды, но и как следствие гибридизации! В данном случае свершавшейся не на селекционных делянках под строгим надзором научной целесообразности, а без всякого надзора и где попало, под влиянием геологической мобильности и при полном попустительстве главного творца— природы.
Эта мысль находит подтверждение у Вавилова. Еще раз заглянем в его записи:
«В происхождении ряда видов культурных растений, по-видимому, значительную роль играла отдаленная гибридизация».
Но здесь возникает вот какой вопрос. Понятно, когда об этом процессе говорят в связи с каким-нибудь перекрестноопыляющимся видом, скажем, в связи с кукурузой. Здесь уверенно можно перебирать варианты давних случаев общения не самых близких родственников, вроде * теосинте и трипсакум. А как быть с самоопылителями вроде пшеницы? Разве у них возможна естественная гибридизация? Ведь каждое растение здесь в течение многих поколений опыляет самое себя.
Оказывается, и здесь природа не очень уж строга, случаи самопроизвольных скрещиваний между сортами не раз отмечали селекционеры. Но это всего лишь между сортами. Однако вот что обнаружил во время своих экспериментов известный советский пшеничник Алексей *, Павлович Шехурдин. Он стремился вывести такой сорт, который хорошо бы родил и давал отменного качества муку для саратовских калачей. Поэтому и предпринял межвидовую гибридизацию — опыт по тем временам (а было это в 1912 г.) исключительно смелый: скрестил твердую пшеницу (имеющую стекловидное зерно) с мягкой (довольно плодовитой). Трудность такого «брака» прежде всего в том, что у твердой — 28 хромосом, а у мягкой — 42.
Своей цели Шехурдин в конце концов добился, вывел знаменитую саррубру. Но здесь речь о другом. Среди потомков этого «неравного брака» саратовский селекционер обнаружил, кроме твердой и мягкой, ряд видов пшеницы, которые не только непосредственно не участвовали в предпринятом скрещивании, но и вообще не использовались им в работе — таких семян у него просто не было. И вот, словно выскочив из ниоткуда, они сидели на его делянках (цифры в скобках — число хромосом): английская (28), полба (28), карликовая (42), однозерняяка (14), спелта (42).
Об удивительном факте Шехурдин написал в своей статье, опубликованной в сборнике п© селекции и семеноводству. Но видимо, ему тогда, в 1937 г., не очень поверили, решили, что напутал: сообщение показалось его коллегам совершенно невероятным.
Прошла треть века. Другой известный советский селекционер, академик Павел Пантелеймонович Лукья« ненко, в поисках исходного материала для нового сорта тоже скрестил твердую пшениду с мягкой. И тоже поразительный фейерверк. Уже во втором поколении наряду с «законными детьми» своих родителей посыпались карликовая, английская пшеницы, полба, спелта... Понятно, что и на сей раз ни один из этих видов «зримо» не участвовал в искусственной гибридизации.
Откуда же они взялись? Остается одно: в роду то ли твердой, то ли мягкой были пришельцы из других видов пшеницы, признаки которых надолго «законсервировались». Иными словами, и та и другая — скорее всего потомки естественных межвидовых гибридов. А начинались эти, по-видимому, многократные скрещивания, надо думать, в ту эпоху, когда прародину современной пшеницы сотрясали геологические катаклизмы.
Не раз, стремясь осмыслить механизмы, работавшие в «пеклах творения», Вавилов находил подтверждение также и полиплоидии. С каждой экспедицией он получал все больше фактов того, что многие культурные растения и ближайшие к ним дикие виды представляют собой именно полиплоидные ряды по числу хромосом.
— Пшеницы,, овес, хлопчатник, плодовые, табак,— говорил он,— делятся на виды, различающиеся по числу хромосом в кратных отношениях.
В каких-то случаях он видел результат простого удвоения одних и тех же хромосом, а в других оно становилось обеспечением тиражирования межвидовых гибридов. И приводил пример с табаком. Обыкновенный табак возник от естественного скрещивания диких видов — сильвестрис и русби, обитающих в Южноамериканских Андах. Удвоение хромосом сделало межвидовой гибрид плодовитым.
При этом ученый считал нужным обязательно оговориться, что явление это не общее, но все же весьма распространенное.
И опять возвращался к впечатлениям и открытиям своих недавних экспедиций.
— В Передней Азии мы обнаружили явление естественной полиплоидии среди пшениц, а также среди многих видов дикой флоры, особенно в альпийской и субальпийской зонах.
Вот такие вполне реальные, хотя и незримые нитисвязывают вавиловские центры с дрейфом континентов, со многими его катаклизмами кайнозойской эры.
Впрочем, так ли уж жестки в данном случае временные рамки? Неужели ничего подобного не происходило в более ранние эпохи или, наоборот, в более близкие к нам?
Берингия. Ее не стоит искать в атласах. Такой страны нет. Но есть узкий Берингов пролив, соединяющий Тихий океан с Северным Ледовитым и отделяющий Северную Америку от Азии. И еще есть палеогеографичес-кое понятие «Берингия», связанное опять-таки со сближением материков. С недавних пор ее считают и ботаническим открытием.
Регион включает в себя Чукотку, часть Аляски, остров Врангеля. Еще 3 млн. лет назад все они были единой сушей. И с той поры Берингов пролив неоднократно затоплялся и осушивался вновь. На его дне до сих пор вздымается ступенчатая возвышенность, часть которой выходит на поверхность. Это острова Ратманова и Крузенштерна, остров-скала Фаруэй. Подводная возвышенность связана также с прибрежными поднятиями как Чукотки, так и аляскинского полуострова Сьюард. Все это — развалины «моста», который в последний раз был сухопутным 14 тыс. лет назад. Считается, к слову сказать, что именно по нему человек проник из Азии в Америку.
Ну а чем вызван интерес ботаников к Берингии? Здесь обнаружился активный очаг видообразования. Сотрудники Ленинградского ботанического института АН СССР нашли на острове, Врангеля сообщества растений, типичные скорее для степей, чем для тундры. Это реликты обитателей Берингии. На Чукотке же, как выяснилось, вообще самая богатая в пределах Арктики флора с большим числом видов, нигде больше не встречающихся. Внутри них, конечно, обилие разновидностей.
Думается, Берингия может служить новейшим подтверждением того, что локализация районов формообразования либо имеет тектоническую основу, либо возникает в результате колебаний уровня океана.
Так не раздвинуть ли временные рамки в другую сторону? Может, аналогичные мастерские природы, приуроченные к местам геологических катастроф, были и вмезозое, и в палеозое, вообще, с той поры, когда жизнь шагнула на сушу?
Поищем ответ в двух местах. У педантичных палеонтологов, поглощенных опознанием остатков давно исчезнувшей флоры. И опять же у тех, кто кропотливо восстанавливает картины былого расположения материков.
...Большинство людей ничего не знает об Ангариде. Ее, как и Берингии, тоже нет в составе современных государств. И никогда не было, ибо населяли ту страну не племена и народы, а сообщества эндемичных растений, к тому же ныне вымерших. Там, конечно, были и животные, но когда говорят об этой территории далекого прошлого, то прежде всего имеют в виду именно ее растительный _мир. И даже называют палеофлористической областью позднего палеозоя — эпохи, отстоящей от нас на 230—350 млн. лет.
Представление о существовании Ангариды появилось у геологов еще в конце прошлого века. Его заложили небольшие палеонтологические коллекции, собранные в разных местах Сибири, главным образом в Кузбасском, Печорском и Тунгусском угольных бассейнах. Но лишь много позже удалось разобраться, что в коллекциях оказались смешанными образцы, относящиеся к разным временам. Так стал вырисовываться облик более поздней (юрской) ангарской флоры и более ранней (пермо-карбоновой). Последнюю поначалу ошибочно признали почти целиком аналогичной растительному миру Европы и южных материков той же эпохи.
Об этом подробно лет 10 назад писал в одной из своих интересных книг советский палеонтолог Сергей Викторович Мейен, с которым, как вы помните, мы уже встречались. Он же и исправил ошибку, доказав, что в действительности наука имеет здесь дело с самобытной флорой, не выходившей за пределы Ангариды. А имевшиеся одновременно и сходства и различия он объяснил тем, что хотя «ангарская и еврамерийская флоры десятки миллионов лет эволюционировали независимо, все же некоторые изменения совершались в них параллельно».
То же следует из его описания ангарской флоры того времени. После исчезновения зарослей плаунов раннего карбона их место заняли другие растения. Сначала главным образом папоротники, напоминавшие формойлистьев европейские виды. Затем кордаиты — крупные деревья с древесиной, похожей на древесину хвойных. И тоже с «европейскими» листьями. А вот органы размножения у них были совсем иными. Они скорее напоминали шишки тех хвойных, что широко распространились лишь 100 млн. лет спустя. В этом отношении сибирские кордаиты как бы опережали свое время.
Соображение ученого о судьбах ангарской флоры настолько примечательно, что его стоит здесь привести. Он в недоумении.