Совершенно так же, как для Leiter — Leiter, для Stock— Stock непосредственный контекст будет служить дифференцирующим средством для понимания и восприятия омонимических знаков-слов.
Мы рассмотрели, таким образом, ответ на первый вопрос, напрашивающийся, если признать, что омонимы — плод случайного совпадения — и омонимы — плод дивергентного развития — представляют собой абсолютно разные вещи, даже не 'сравнимые' между собой. На вопрос, чем же они различаются в современном языке, мы не смогли дать вразумительный ответ; мы смогли, напротив, отметить лишь черты формального сходства в отношениях между членами этих пар.
Возникает и другая неясность: если отказать многозначному слову в том, что оно может, развивая свою полисемантичность, распасться на две лексические единицы, два различных слова, то придется признать, что представители разных крупных классов слов (разных частей речи) окажутся одним словом. Ср.: нем. derDank 'благодарность'—имя существительное и dank 'благодаря'— предлог, das — указательное местоимение среднего рода и dass—изъяснительный союз 'что'; англ. awork 'дело'—имя существительное и towork 'работать'—глагол. Логически к такого рода заключению и приходит В. И. Абаев: «...нельзя относить к омонимии... лексико-семантическую полисемию, когда слово, в зависимости от синтаксического употребления, выступает в роли то одной, то другой части речи....»
Однако члены приведенных словесных пар, примеры, на которые можно было бы умножить, характеризуются и совершенно разными грамматическими категориями, и совершенно разной синтаксической и лексической валентностью. Кроме того, если признать два слова, прочно входящие в разные лексико-грамматические классы, одним словом, то позволительно будет спросить: а для чего же существует разделение на части речи, имеет ли оно под собой какое-либо основание и не излишне ли оно вообще?
Мы приходим, таким образом, к убеждению: то выделение омонимов, с которого мы начали свое рассмотрение, несмотря на видимую четкость и простоту, скрывает в себе противоречия столь серьезные, что согласиться с данной точкой зрения не представляется возможным.
Перейдем теперь к рассмотрению другой точки зрения на омонимы, согласно которой таковыми считаются не только искони разные и совпавшие по своей внешней форме слова, но и большая группа слов многозначных, в которых отдельные значения настолько далеко разошлись, что дали жизнь новым словам. Основной трудностью в определении и выделении группы омонимов из большого семейства многозначных слов, иначе говоря в распределении слов по разрядам «полисемия» и «омонимия», является тут неопределенность самого критерия «далеко разошедшиеся значения», «разрыв семантических связей». Понятие «разрыв семантических связей» является прежде всего субъективным и, кроме того, абсолютно не лингвистическим. Недаром в терминологии лексикологов, защищающих эту позицию, .мы встречаем такие выражения, как «восприниматься», «ощущаться», «чувствоваться», «впечатление» и т. п., т. е. термины скорее психологии, чем лингвистики. Ср., например: «Однако не подлежит сомнению, что man и man ('человек' и 'мужчина') воспринимаются как теснейшим образом связанные между собой»; «Наряду с такими единицами в языке, однако. обнаруживаются и такие, как spring 'весна', spring 'пружина' и springs 'источник, родник'. Здесь уже явно нет никакой осмысленной связи между данными единицами, и одинаковость их звучания производит впечатление случайности»; «Значения полисемантического слова образуют известную систему, связь между элементами которой ясно ощущается говорящими.. .».
Какое лингвистическое понятие заключено в подобных высказываниях? Можно ли на нем строить лингвистическую теорию и объявлять при этом, что ее положения «не подлежат сомнению»? Выделенные на нелингвистических основаниях омонимические пары часто, естественно, нелегко будет защитить. Прекрасную иллюстрацию этому мы можем видеть в той непоследовательности и противоречивости лексикографических трудов, которые были правильно и зло раскритикованы В. И. Абаевым в его уже неоднократно цитированной статье. Автор ее недоумевает, почему, например, здоровый 'обладающий здоровьем' и здоровый 'крепкий, сильный' следует считать омонимами, а крепкий в смысле 'твердый' и крепкий о содержании спирта в вине — нет? Почему изменить в смысле 'переменить' и изменить в смысле 'нарушить верность' трактуются как два разных слова, а верный 'правильный' и верный 'преданный'— как одно? Червяк 'червь' и червяк 'винт с особой нарезкой' считаются омонимами, а корень растения, корень в математике и корень в лингвистике—одним многозначным словом. В. И. Абаев называет такое понимание омонимии «царством субъективности», а основным аргументом защитников такого понимания — «мне кажется». Характерно, что В. В. Виноградов, примыкающий к этой, назовем ее второй, концепции омонимов, в одной из своих статей, переходя к конкретной критике распределения значений в словаре Ушакова, оперирует преимущественно не понятием «связанности» или «несвязанности» значений, а лингвистическим понятием «разной системы форм». Например: рассесться 'оседая, дать трещины' он считает словом, отдельным от рассесться в значениях 1) 'сесть, расположиться' и 2) 'развалиться', потому что первое имеет параллель несовершенного вида расседаться, а не рассаживаться, как последнее.
В целом вторую концепцию проблемы омонимии и многозначности можно оценить следующим образом: с нашей точки зрения, она правильно включает в число омонимов пары слов,. обособившихся в результате сильного расхождения отдельных значений многозначного слова. Такие новообразующиеся пары ничем не отличаются на каждой данной стадии развития языка от тех, которые возникли благодаря случайному сближению их фонетического облика. И те и другие характеризуются тем, что они звучат одинаково, а обозначают разное, что графически и морфологически они последовательно не различаются (хотя тенденция такого различения в языках наличествует), зато всегда ведут себя по-разному в предложении и имеют разную лексическую сочетаемость. Вместе с тем сторонники второй теории, преодолев ограниченность первой, не сумели найти верного и при этом обязательно данного в языке критерия для определения того, когда же момент разрыва семантических связей, и тем самым материальной оболочки, слова можно считать наступившим.
Дискуссия, последовавшая за статьей В. И. Абаева, показала, что этот вопрос сейчас является самым больным. Для сторонников «этимологической» теории омонимов он — острейшее оружие нападения, для сторонников теории «семантической» — слабое место в обороне. В своем выступлении на упомянутой дискуссии В. И. Абаев бросил замечательные слова: «Наука не может строиться на чутье. Она должна строиться на знании».
Из сказанного следует, по-видимому, что необходимо найти такой способ определения и оценки «семантических» омонимов, который вытекал бы из непосредственного рассмотрения конкретных фактов языка, а не являлся бы по существу умозрительным и тем самым экстралингвистическим.
Обратимся теперь к современной прикладной лингвистике и посмотрим, как решается в работах этого направления вопрос о полисемии и омонимии. Приходится отметить, что в литературе такого характера нет и следа той страстной и бурной полемики на тему: что считать омонимами, а что—полисемантичным словом, того интереса к теоретической стороне вопроса о тождестве слова, которые мы встречаем в работах более традиционного направления.
В статьях по машинному переводу (МП) и на аналогичную тематику, как правило, принимается то определение омонимов, которое «удобнее», т. е. практичнее, и лучше служит при решении той или иной проблемы. Это и естественно: для практических задач МП теоретическое решение вопроса о «пределе многозначности» и т. п. по существу не может принести особой пользы.
Различие между омонимией и полисемией не проводится. так как «для машины безразлично, имеется ли какая-нибудь смысловая связь между двумя возможными переводами данного слова или нет». По ходу дела в таких статьях упоминаются понятия «омонимия», «полисемия», по точного наполнения они не получают. Ср. упоминание о случаях омонимии (rock 'скала' и rock 'качаться') и полисемии (rod 'стержень' и rod 'розга') в только что цитированной брошюре или указание Н. А. Мельчука на то, что одно слово может входить в разные группы тезауруса, например омонимы брак 'дефект'—брак 'супружество' или же многозначное слово голод 'чувство'— голод 'бедствие'. Термины эти употребляются в данных случаях как бы механически; фактически же, когда речь идет об омонимии как специальной проблеме машинного перевода, то, судя по определениям, ей даваемым, всякая многозначность для удобства называется омонимией. Так, например, омонимией с точки зрения машинного перевода считается, «когда одна и та же последовательность элементов (например, букв) должна для получения удовлетворительного перевода перерабатываться по-разному». Ср. также другое определение: «... единица называется омонимичной, если из нее па данном этапе анализа не может быть получено однозначной информации». Приведем еще и такое высказывание: «Если слово имеет несколько значений, то для теории класса удобнее считать каждое такое значение отдельным словом, т. е. омонимизировать эти значения».
Хотя вопрос о разграничении омонимии и многозначности не интересует прикладную лингвистику, сама проблема многозначности стоит в центре ее. интересов. Почти все отмечают и необыкновенную сложность, и первостепенную важность этой проблемы: «Многозначность слов — одна из самых трудных проблем машинного перевола»,—говорит Лукьянова. Сложность и практическую актуальность проблемы отмечает К. Гарпер, указывая, что 43% слов русского научного текста оказываются лексически полисемантнчными, не говоря уже о синтаксическои многозначности. Естественно, что трудности, которые возникают для механического перевола в связи с полисемией слов и конструкций, толкают теорию на поиски средств устранения многозначности. И то, что казалось поначалу непреоборимой сложностью, начинает проясняться под настойчивым воздействием научной мысли.