В начале 1930 года омахровцы подготовили проект декларации РАПХ и выступили с ним на заседании изосектора Коммунистической Академии в здании на Волхонке, рядом с Музеем изобразительных искусств. На заседание пришел и Владимир Владимирович Маяковский. Он сидел рядом с председательствующим с Иваном Людвиговичем Мацей, по другую сторону от него место занял Кацман Е. Я и мои друзья из «Молодого Октября» сидели против Маяковского по другую сторону стола. Сообщение делал и зачитывал декларацию Вяземский Л. Владимир Владимирович все время рисовал окурком, обмакивая его в чернильницу.
Декларация представляла из себя набор демагогических, вульганизаторских положений, во многом воскресавших уже битые лозунги и положения Пролеткульта. Одним из первых выступил Маяковский.
Вслед за Маяковским выступил и я, резко раскритиковав многие положения декларации. В то время я был членом «Молодого Октября», организации, стоявшей на более «левых» позициях, чем другие художественные общества и группы. Я помню, как на одном из собраний группы мы внесли предложение в сектор искусства Наркомпроса о том, чтобы в Большом театре, в этом оплоте, по нашему мнению, консервативного «дворянского» искусства, не менее чем два раза в неделю показывали бы кинофильмы. Основной состав «Октября состоял из художников-плакатистов, книжников, производственников. Председателем «Октября» был Новицкий П.И., в руководстве состояли Моор Д.С. и Дейнека А.А. Мы стояли за искусство жизнестроения, за участие художников в создании рационально-конструктивных вещей, за непримиримую борьбу с украшательством и мещанством в быту и в искусстве.
Мы непрерывно выпускали свои декларации, которые немедленно подвергались разгрому со стороны организовавшегося в мае 1931 года РАПХ. Он все более набирал силу и практически руководил уже всей художественной жизнью страны. В основном это была борьба слабых художников с талантливыми и ищущими советскими художниками , прикрытая демагогическими и вульганизаторскими рассуждениями и теориями. У меня до сих пор сохранилось много листочков с выписками из статей и докладов. Были показательны их выступления против каких-либо анализов художественной формы и каких-либо разговоров о художественном качестве. В одной из статей наиболее часто выступавшей в печати среди лидеров РАПХ Вяземский Л. писал так: «Художественное качество – вещь очень спорная, «надклассовое» гиперинтеллигентское мерило, за которым скрываются длинные уши буржуазного художника. За интеллигентским писком защитников гегемонии «формального» момента в творчестве художников слышишь теперь если не враждебность, то полную отрешенность буржуазного и мелкобуржуазного художника от творческой энергии строителей социализма.
Рапковцы требовали от художников работать методами «диалектического реализма», основанного, по их мнению, на одновременном показе в произведении всех сторон изображаемого явления и выполненного коллективно. «Нужно решительно переделать методы работы художника, - писал Илья Лукомский, состоявший в руководстве РАПХ, - Нужно коллективизировать его работу и труд (…) Работающий над темой реконструкции сельского хозяйства не сумеет решить своей задачи, не задев проблемы развития тяжелой индустрии, культурной революции и еще целого ряда вопросов».
Очень важным считали рапховцы требование о плакатности живописи, что привело к упадку искусства у многих художников, поддавшихся этому требованию, в этот период. Плакатность в станковой живописи была следствием прямолинейности в решении темы, упрощенности художественной формы и языка.
Под разными предлогами рапховцы выступали против пейзажной живописи, особенно против лирического пейзажа. В одной из статей в журнале «Искусство в массы» мы могли прочитать, в частности, и такое: «Нам нужен пейзаж, выражающий всей силой живописного образа творческую устремленность атакующего класса. Словом, у нас не может быть места пейзажу, воспевающему минутные переживания и настроения индивидуума». Рапховцы говорили, что, конечно, «можно рисовать и море, и улицу, и даже набережную (вообще пейзаж), но чтоб это все-таки – это требование нашего времени – было бы прежде всего социально насыщено и политически злободневно».
Не только в своих журналах «Искусство в массы» и «За пролетарское искусство», но и войдя в руководство других художественных органов, рапховцы часто не сами, а через подставных лиц расправлялись с не угодными им художниками. так, про группу «13», в которой участвовали такие яркие и талантливые художники, как Кузьмин Н., Маврина Т., Удальцова Н., Милашевский В., Сафонова А и другие, «Бригада художников писала, что «13» не только чудаки, блаженно впавшие в детство, а столь же контрреволюционная группа, как и всякие иные юродивые от сектантов до кулаков, чью идеологию они выявляют». Такого рода политические обвинения, приводящие нередко к коренным изменениям в жизни многих художников, были повседневной практикой в художественной жизни тех лет и касались многих из нас, не согласных с вульгаризаторскими взглядами и теориями рапховцев.
Руководство РАПХ добилось расслоения почти во всех художественных обществах и группах, вносило раздор среди художников и создало обстановку, почти невозможную для творческой работы многих художников и особенно для мастеров, обладающих цельной и давно сформировавшейся индивидуальностью.
Однако, несмотря на грубое давление, лишение заказов, неотступное критиканское преследование художников, именно в эти годы возникло целое движение в художественной среде, внутренне противостоящее вульгаризаторству и политиканству рапховцев и основанное на индивидуально-лирическом и романтическом восприятии жизни. Это были в основном молодые художники, влюбленные в такую живопись, которая способна была бы выразить самые простые и поэтические явления природы, их собственные внутренние переживания событий, фактов и явлений окружающей их жизни.
Я вспоминаю, что как-то при обсуждении одной небольшой выставки я обратил внимание присутствующих на небольшую работу Левы Аронова, изображающую вечер в Парке культуры и отдыха, где еле мерцающая в темной зелени кустов и деревьев беловато-бледная статуя придавала особую поэтичность всей изображенной сцене с мелькающими тут и там фигурками людей. Вся работа была пронизана состоянием покоя, гораздо более говоря о счастье людей, чем многие громогласные театрально-напыщенные сцены в картинах иных художников. Нельзя не вспомнить семейные сценки Левы Зевина, портреты Миши Дрбросердова и Давида Рубинштейна, бурные и всегда оригинальные работы Ефима Давидовича и Романа Семашкевича, поэтические жанровые сцены Саши Шипицина, картины Миши Гуревича, Вани Ивановского, Вали Прагера, натюрморты Жени Малеиной, пейзажи Арона Ржезникова, Саши Глускина, Славы Барто, Левы Соловьева, Павла Иванова, Ивана Дмитриева, Пети Толкачева и особенно мощные темпераментные волжские и подмосковные пейзажи Саши Морозова, который на многие годы стал мне ближайшим другом и о произведениях которого я с большой охотой писал статьи, а в 1969 году написал и монографию.
Эта плеяда молодых художников, только небольшую часть которой я перечислил, скоро была сметена обострившейся в печати и в художественной среде борьбой с «формализмом», а в действительности со всеми теми, чье творчество не попадало в искусственно создаваемой громогласно-помпезный стиль с изображением всегда подчеркнутого бодрых, улыбчивых, стандартных, деловито заседающих или бодро шествующих людей.
Должен сказать, что только сейчас, через сорок с лишним лет, с большим трудом и невосполненными потерями восстанавливаются многие имена из этой плеяды лириков и романтиков первой половины тридцатых годов, о которых я в свое время немало писал и которым по мере сил помогал; восстанавливались и восстанавливаются усилиями таких деятелей, как увы, ныне покойный директор Каракалпакского художественного музея в городе Нукусе Игорь Савицкий или московский искусствовед Ольга Ройтенберг.
В самый накал борьбы разных художественных группировок, и, особенно, борьбы с вульгаризаторством, мещанством, администрированием и бюрократизмом, для многих из нас оставался путеводной звездой Маяковский и его поэзия, его беспощадно-сатирическая драмотургия. В образах Присыпкина и Победоносикова в пьесах «Клоп» и «Баня» сосредоточились, казалось на все пороки закрепившейся бюрократии, все чванство, глупость, мещанство жаждущих власти мелких людишек, буржуазных перерожденцев. Многих конкретных представителей новой бюрократии и мещанства разоблачала на своих страницах «Комсомолка», но в пьесах Маяковского и в постановках Мейерхольда они получали такое предельно яркое и полное воплощение, что мы снова и снова ходили на эти спектакли, аплодируя до боли в руках Ильинскому, Штрауху, блестяще воплощавшим сатирические образы.
Когда готовилась к постановке «Баня», Владимир Владимирович одновременно готовил и свою замечательную выставку «20 лет работы». Мы с моим другом Лешей Решетовым несколько раз ходили на нее, рассматривая книги, плакаты, рукописи и многочисленные записки, которые присылали ему слушатели диспутов и выступлений поэта. Однажды мы застали на выставке самого Маяковского и подошли к нему. Узнав, что мы художники, он просил нас высказаться о его рисунках в «Окнах РОСТА». Мы сначала довольно подробно и благожелательно разбирать их, чем он очень заинтересовался, но его вскоре позвали, и он условился встретиться с нами еще раз на выставке. Увы, эта встреча не состоялась, а через месяц с небольшим, однажды, когда мы занимались с Лешей в его комнате, к нам пришел распространитель подписных изданий, который приносил нам книги, и возбужденно рассказал, что несколько часов тому назад застрелился Маяковский.