Тарутинская организаторская деятельность Кутузова была таким подвигом ума и энергии, явилась таким могучим фактором грядущих побед, что она одна могла бы увенчать его лаврами замечательнейшего военного организатора.(31,450)
Кутузов начал немедленно укреплять свою тарутинскую позицию и сделал ее неприступной. Затем Кутузов непрерывно пополнял свою армию, в которой уже перед тарутинским сражением насчитывалось до 120 тысяч человек. Особое внимание уделялось организации ополчения. После Бородина Кутузов мог определенно приравнивать ополчение к таким войскам, которые после сравнительно краткого обучения могли считаться частью регулярной армии. Деятельно собирались запасы. Артиллерия у Кутузова к концу тарутинского периода была гораздо сильнее, чем у Наполеона. По минимальным подсчетам, у русских было от 600 до 622 орудий, у Наполеона - около 350-360. При этом у Кутузова была хорошо снабжена конница, а у Наполеона не хватало лошадей даже для свободной перевозки пушек. Конница французов вынуждена была все более и более спешиваться. Деятельно готовился переход от активной обороны к предстоявшему выступлению.
При таких-то условиях 6 (18) октября 1812 г. Кутузов начал и выиграл бой, разгромив большой наблюдательный отряд Мюрата. Это была победа еще пока только начинавшегося контрнаступления... Победа первая, но не последняя!
Через несколько дней Малоярославец показал Наполеону, какова возникшая в Тарутине армия. Организовывалась и усиливалась под зорким наблюдением главнокомандующего и партизанская сила.
Бой под Малоярославцем имел колоссальное значение в истории контрнаступления. По своему значению в истории войны он стоит непосредственно вслед за Бородином. После восьми отчаянных атак и сожжения Малоярославца Наполеон оказался перед грозной альтернативой: либо решиться на генеральный бой, либо сейчас же, с калужских путей, ведших на юг, сворачивать на северо-запад, к Смоленску. Он не решился идти в Калугу. Кутузов стал перед ним стеной.
Губительные для Наполеона последствия Бородина и затем стоянки в Москве были условиями, сделавшими для него уже совсем невозможной надежду на победу в большом сражении над окрепшей и прекрасно организованной кутузовской армией, как это показали Тарутино и Малоярославец.(35,395)
Самой убийственной для французов чертой кутузовского контрнаступления оказалась его непрерывность. Со дня на день у Кутузова крепла уверенность, что его план непрерывного контрнаступления, безусловно, исполним и потому опасные сюрпризы со стороны Наполеона мало возможны, так как Наполеону уже не оторваться от преследования и не создать внезапно нужный кулак для ответного удара. Есть факты, неопровержимо доказывающие, что уже в Малоярославце, т.е. в самом начале контрнаступления, Кутузов был совершенно убежден в полном успехе затеянной им грандиозной операции. Нужно предварительно напомнить, что нельзя себе представить человека, который был бы до такой степени, как Кутузов, лишен самоуверенности, пренебрежения к противнику и какого бы то ни было намека на самохвальство.
Кутузов был великим полководцем и поэтому думал не только о победоносных приказах и блеске приблизившегося полного торжества, но и о многом таком, о чем склонен забывать кое-кто из позднейших историков. В декабре русская армия подходила к Вильне, и Кутузов не хотел, чтобы исполнилась мечта Наполеона, чтобы в Литве началось восстание против русских. Он знал, что наполеоновские эмиссары вели в Литве агитацию против русской армии. Кутузов принял серьезные меры к тому, чтобы между армией и местным населением были сохранены нормальные отношения.
В Вильне должен был решиться вопрос громадного значения - продолжать ли немедленно военные действия, преследуя отступавшие за Неман жалкие остатки почти совсем уничтоженных, разгромленных французских сил, или остановиться и дать русской армии, очень пострадавшей во время блистательно закончившего войну контрнаступления, отдохнуть и оправиться.(35, 423)
Силу государственной организации, созданной на развалинах разрушенного революцией феодального строя во Франции, он знал не хуже Н.П. Румянцева или М.М. Сперанского, но в отличие от них обоих и тех, кто около них группировался, Кутузов не верил в прочность и жизнеспособность международной политической комбинации, созданной двумя императорами в Тильзите. Киевскому или виленскому губернатору, совсем отстраненному после Тильзита от вопросов высшей политики, не приходилось ни разу высказываться принципиально по существу дела, потому что его никто об этом не спрашивал. Но как только он стал в 1811 г. главнокомандующим дунайской армией, он повел и военные и дипломатические дела так, как можно и должно было их вести, имея в виду не Константинополь, а в отдаленном будущем Париж. Всякий мир с Наполеоном оказался бы перемирием, каковым оказался мир и союз Тильзитский. Предстояли долгие, кровавые войны…
С очень пошатнувшимся здоровьем кончал Кутузов свой победоносный поход 1812 г. Тяжкой рабочей страдой была для него эта война. Обожание и безусловное доверие солдат, совсем особый дар повелевать, делая это так, чтобы повеление звучало ласковой просьбой, обаяние ума и влекущее благородство характера, - словом, все то, что в Кутузове покоряло людей начиная с первых же лет его жизни, очень конечно, помогало Кутузову при всей его усталости, при всех приступах недомогания, которые он искусно скрывал от окружающих, нести невероятно тяжелый груз труда и ответственности.(31,145)
Русский народ, победивший Наполеона и ниспровергший затем его хищническую империю, нашел в Кутузове достойного представителя.
Любимец народа, любимец армии, национальный русский герой умер в ореоле немеркнущей славы.
Корифей военного искусства, первоклассный дипломат, замечательный государственный деятель – Кутузов, прежде всего, был русским патриотом. Там, где речь шла о России и ее военной чести, о русском народе и его спасении, - там Кутузов был всегда несокрушимо тверд и умел настоять на своем. Умел даже резко и публично оборвать царя, как он это сделал с Александром перед очищением Праценских высот в день Аустерлица. Оттого-то царь и придворные, военные и штатские блюдолизы, как русские, так и иностранные, и ненавидели старого фельдмаршала и боялись его. Их вражда к нему особенно усиливалась, потому что они прекрасно знали, что в трудную минуту все-таки придется идти на поклон к этому хилому старику с выбитым глазом и молить его о спасении и что позвать его заставит русский народ. «Иди, спасай! - Ты встал и спас»,— народ обратился к Кутузову с этими словами задолго до Пушкина.
Четвертый экспериментальный урок «Агамемнон Европы» был посвящен последним годам жизни Александра 1 и Наполеона Бонапарта и основан на следующем материале:
«Самое невероятное из всех возможных решений, - так расценил А.З. Манфред решение Наполеона доверить свою участь Англии.(19, 245) Правда, сам Наполеон объяснял свой выбор вполне логично: «Мне было бы неловко отдаться в руки кого-либо из монархов, столицы которых я завоевывал. Это и побудило меня довериться Англии». Но современники, особенно в самой Англии, были озадачены.
Английские власти не сразу сообразили, как быть с врагом, страшнее которого Англия не имела за всю свою историю и о котором теперь, когда оп так просто оказался в ее руках, британцы хотели знать все: «На кого он похож? Человек ли это? Всегда ли его руки в крови?» Веллингтон предложил, английское правительство юридически мотивировало, а все союзные державы одобрили решение сослать Наполеона как «пленника Европы» пожизненно за тридевять земель, на остров Святой Елены, под караул Англии и наблюдение комиссаров от России, Австрии и Пруссии.
Ссыльный император был поселен в глубине острова на горном плато, в старом, плохо отремонтированном деревянном доме под названием Лонгвуд, который, по признанию английского историка В. Слоона, смог бы считаться пригодным разве для пленного вожака зулусов. С первого до последнего дня жизни на острове он круглосуточно и всечасно ощущал над собой неусыпный надзор, усугубившийся с апреля 1816 г., когда губернатором острова вместо адмирала д. Кокбэрна, который был в меру старателен и только, стал генерал Гудсон Лоу. Этот, по компетентному мнению его бывшего начальника А. Веллингтона, «кретин» был буквально помешан на мысли о возможном побеге Наполеона и принимал фантастически строгие меры к предотвращению оного.
Почти 3 тыс. солдат были расставлены вдоль шестикилометровой каменной стены, которая окружает Лонгвуд и примыкающую к нему часть плато, так, чтобы они видели друг друга.(36,254) По ту сторону стены Наполеон мог гулять только в сопровождении английского офицера, причем вторая, внешняя цепь дозорных с каждого из холмов вокруг Лонгвуда оповещали внутренние посты сигнальными флажками обо всех перемещениях «пленника Европы».
Главным занятием императора в течение всех шести лет его второй ссылки был литературный труд. Он написал обзор собственной государственной и военной деятельности, ряд сочинений по специальным вопросам истории войн, о походах Юлия Цезаря, А. Тюренна, Фридриха Великого, литературные заметки о творчестве Вергилия, Расина, Вольтера. Кроме того, Лас-Казас и Монтолон, а также Бертран, О’Мира, Марашан, оставили записи разговоров с Наполеоном и воспоминания о нем, что образует в сумме богатейший и ценнейший как в историографическом, так и в литературном отношении, мемориал Святой Елены. То, что в этом мемориале записано со слов Наполеона, наиболее значимо по содержанию, глубине и блеску мыслей, но наиболее всего субъективно.
В мемориале Святой Елены Наполеон оставил много колоритных характеристик современников - друзей и близких, соратников и врагов. Александра 1 он хоть и язвил за двуличие, признал «самым способным из европейских правителей». Когда Бертран сказал Наполеону, что Александр сделал много для Парижа, без него англичане разграбили бы столицу Франции, а пруссаки сожгли бы ее, Наполеон улыбнулся: «Если бы я не был Наполеоном, то хотел бы быть Александром».(32,378)