В XI классе, чтобы подобрать ключи к постижению «Котлована» или «Чевенгура», мы предлагаем взять для работы рассказ «Усомнившийся Макар», текст менее объемный, но содержащий в себе все особенности неповторимого платоновского стиля.
Стержневым моментом при первоначальном домашнем чтении учащимися рассказа стало задание — проследить движение сюжета, основанное на раскрытии смысла метафорической антитезы «умная голова — пустые руки» (Лев Чумовой, «молочный начальник», «ученый писец», «профсоюзный начальник», «научный человек», рябой Петр и Макар) и «порожняя голова — умные руки» (Макар, а в финале — «прочие трудящиеся массы»). Несложным, но чрезвычайно эффектным поисковым моментом в работе с текстом представляется задание — обратить внимание на количество повторяющихся с различными оттенками слов «голова — руки» и сопутствующих им эпитетов. Это позволило учащимся на собственном опыте убедиться в насыщенности текста этими доминантными словами. Они отметили также их всевозрастающую сатирическую выразительность от легкого юмора, колкой иронии до сарказма кульминационного эпизода фантастического сна Макара и поистине страшного пророческого финала, в котором «умные руки» Макара и «пустая голова» Льва Чумового и «думающего за всех работающих пролетариев» рябого Петра объединились в борьбе «за ленинское и общебедняцкое дело» и засели в учреждении рядом, чтобы «думать для государства», отчего трудящиеся перестали ходить в учреждение и «стали думать за себя на квартирах».
Так, уже на уровне сюжета школьники осмыслили глубину тревоги писателя, предупреждавшего современников об опасности деления людей на думающих за всех и работающих, об угрозе утверждения государственной системы, где личность не будет ничего значить, где во имя «целостных масштабов» будут принесены в жертву «миллионы живых жизней».
Следующий этап — работа над стилем. На наш вопрос: «Какой фольклорный жанр по манере повествования напоминает рассказ?» — учащиеся без труда ответили: сказку. Аргументов достаточно: это и герой, ищущий правду и напоминающий сказочного Ивана-дурака, и постоянные многочисленные повторы, проигрывания одной и той же ситуации, и лексика (трамвайная хозяйка, уличное помойное ведро, городской овраг, ущелья дома и пр.), и интонационный строй фразы («Досидел Макар на кирпичах до вечера и проследил поочередно, как солнце угасло, как огни зажглись, как воробьи исчезли с навоза на покой»).
Затем переходим к сопоставительному анализу рассказа «Усомнившийся Макар» и повести «Котлован». Начнем с задания: сравнить главных героев — Макара Ганушкина и Вощева. В результате работы с текстом учащиеся приходят к выводу, что оба героя выделяются «среди прочих трудящихся масс» тем, что это люди думающие, сомневающиеся, мучительно ищущие ответы на вопросы, которые в 30-е годы обсуждать и подвергать сомнению не полагалось. Цитируем текст (эти примеры можно продолжить, текст перенасыщен подобными рассуждениями автора и героев): Лев Чумовой говорит Макару: «Ты не человек, ты — единоличник! Я тебя сейчас кругом оштрафую, чтобы ты знал, как думать!» («Усомнившийся Макар»). «Администрация говорит, что ты стоял и думал среди производства,— сказали в завкоме». «В увольнительном документе ему написали, что он устраняется с производства вследствие роста слабосильности в нем и задумчивости среди общего роста темпа труда» («Котлован»).
«Макар лег на государственную койку и затих от сомнения, что всю жизнь занимался непролетарским делом»... Свое страдание и сомнение Макар обращает к научному человеку. «Что мне делать в жизни, чтоб я себе и другим был нужен?» («Усомнившийся Макар»).
«— О чем ты думал, товарищ Вощев?
—О плане жизни.
—Завод работает по готовому плану треста. А план личной жизни ты бы мог проработать в клубе или красном уголке» («Котлован»).
Сравнивая содержание этих произведений, учащиеся отмечают их несомненное единство: это и один из ведущих мотивов дороги, и рассказ о большом строительстве «общепролетарского дома» и закладке здания (разрастающийся до гигантских размеров котлован), и жуткие картины раскулачивания и всеобщей коллективизации деревни и пр.
Если в рассказе читатель останавливается перед фантастической картиной новых планов, зреющих в голове думающего за всех трудящихся вождя, в мертвых глазах которого «отражались миллионы живых жизней», то в «Котловане» рассказывается о недельном пребывании героев в деревне, где они осуществляют эти планы.
Читаем отрывки из «Котлована», повествующие о происходящих в колхозе имени Генеральной Линии событиях, где пролетарии (Вощев, Чиклин, Козлов и другие) и активист «общественных работ по выполнению государственных постановлений и любых кампаний», накапливая «энтузиазм несокрушимого действия», мобилизуют колхоз «на похоронное шествие, чтобы все почувствовали торжественность смерти во время развивающегося светлого момента обобществления имущества», на сколачивание бревен в один блок с целью «точного исполнения мероприятия по сплошной коллективизации и ликвидации посредством сплава на плоту кулака как класса».
В результате этой деятельности — мертвая деревня, в пустых домах которой гуляет ветер, а в кузнице трудится медведь и рычит песню, «девушки же и подростки жили как чужие в деревне, словно томились любовью к чему-то дальнему».
Символом бессмысленного движения к светлому будущему, в которое людей отправляют целыми эшелонами, символом жестокости, крушения вековых устоев жизни является в финале повести гротескный образ «правильного пролетарского старика» медведя-молотобойца, который «крушил железо как врага жизни, будто если нет кулаков, так медведь есть один на свете», о ком члены колхоза говорили: «Вот грех-то: все теперь лопнет! Все железо в скважинах будет! А тронуть его нельзя — скажут, бедняк, пролетариат, индустриализация!»
Мысли, идеи, которые высказывает автор и его герои, находятся в сложных отношениях между собой, в постоянном взаимодействии, движении, притяжении и отталкивании, зачастую они вступают в противоречия с делами, поступками, разбиваются в прах при соприкосновении с действительностью. Безусловно, нет никакой возможности рассмотреть хотя бы часть этих микротекстов. Но попытаться проанализировать Иекоторые из них необходимо. Так, к примеру, можно проследить, как взаимодействует слово и дело одного из самых противоречивых героев повести — землекопа Чиклина, который по разным поводам как бы Мимоходом замечает «Мертвые, тоже люди»^ «Каждый человек мертвым бывает, если его замучивают»; «Мертвых тоже много, как и живых, им не скучно между собою»; «Все мертвые люди особенные». И многие действия этого «неученого человека» совпадают с тцким взглядом на мир. Это и его любовь к девочке Насте, забота о ней, внимание к окружающим,'; скорбь по умершим.] Но в то же время именно \ от Чиклина получает удар в голову, а затем в живот мужик с желтыми глазами. Это Чиклин старательно вяжет плот, «чтобы кулацкий сектор ехал по речке в море и далее». На пару с медведем-кузнецом он ходит по «прочным» избам раскулачивать крестьян. Когда же умерла девочка Настя, Чиклину «захотелось рыть землю». «В этих действиях он хотел забыть сейчас свой ум». «Теперь надо еще шире и глубже рыть котлован»,— говорит он Вощеву. «Колхоз шел вслед за ним и не переставал рыть землю; все бедные и средние мужики работали с таким усердием жизни, будто хотели спастись навеки в пропасти котлована». Таким безысходно страшным символом завершается повествование. В последнем абзаце «Котлована» читаем: «Отдохнув, Чиклин взял Настю на руки и бережно понес ее класть в камень и закапывать». Здесь уместно процитировать слова самого А. Платонова о «Котловане»: «Автор мог ошибиться, изобразив в виде смерти девочки гибель социалистического поколения, но эта ошибка произошла от излишней тревоги за нечто любимое, потеря чего равносильна разрушению не только всего прошлого, но и будущего»!
Прежде чем перейти к работе над стилем повести «Котлован», предлагаем учащимся разные точки зрения исследователей языка писателя. Примерное слово учителя:
—О языке Андрея Платонова писали много: то как о своеобразном эстетском языке, то как о языке-маске, языке-юродстве, языке-кривлянье. Но чаще всего им восторгались, его красотой, гибкостью, выразительностью. Большинство пишущих отмечало сложность, загадочность фразы писателя. «...Слово Платонова до конца не будет разгадано никогда». Исследователи творчества А Платонова подчеркивают неповторимость, «особый язык», непохожесть его ни на какой другой. «У Платонова — свои слова, лишь ему присущая манера соединять их, своя неповторимая интонация». Пишут о «варварской гармонии фразы», о синтаксисе, подобном движению валунов по склону, о «недоговоренности и избыточности речи», о «неправильной гибкости», «прекрасном косноязычии», «шероховатости» и т. п.
Итак, странное, загадочное, возвышающее, эстетское, юродствующее, косноязычное, избыточное, слово-ребенок и слово-старик одновременно, какой-то необыкновенный сплав и т. д. ...Какое же оно — слово Андрея Платонова? Вслушиваясь и вникая в смысл платоновских метафор, образов, символов, вглядываясь в мир платоновских утопий, сатирических картин, читая и перечитывая страницы его удивительных книг, глубже и полнее через диалог с его временем начинаем понимать время собственное. Как говорил М. Бахтин, «не во всякую эпоху возможно прямое авторское слово», ибо такое слово предполагает наличие «авторитетных и отстоявшихся идеологических оценок». И поэтому литература этих эпох выражает авторские мысли и оценки, преломляя их в «чужом слове».