Аналогично религиозно-церковному характеру воспитания и обучения, господствовавшему в средние века в Западной Европе, первый период русской педагогии, хронологически почти совпавший с ним (с религиозно-церковным воспитанием на Западе) и находившийся под его влиянием, был также религиозно-церковным. И наша жизнь и наша педагогия тогда находились под влиянием сперва православного Востока (Византии), а потом и латинского Запада; для существования самостоятельной науки педагогики тогда еще не было достаточной общей культурной почвы: не было ни науки, ни искусства; обучение было пассивно, и в сущности история педагогики того времени есть история педагогической практики.
Период допетровской педагогики делится на педагогику домонгольского и послемонгольского времени. с подразделением второго отдела, в свою очередь, на педагогику в Московской и в Юго-Западной Руси.
Характер образования - религиозно-церковный - в данный период определялся обстоятельствами зарождения у нас грамотности и государственности вообще: начало последней совпадает с принятием нами христианства и элементов грамотности.
Вместе с принятием христианства к нам пришла из Византии и азбука, изобретенная первоучителями славянскими (святыми Кириллом и Мефодием), и богослужебные книги, и грамотность вообще, ибо тогда древне-болгарский язык - язык богослужебных книг - и наш славянский были очень близки друг к другу 1). Поэтому первые известия об отдаче детей в книжное учение одновременны с известиями об утверждении христианства в Киеве и Новгороде: по словам летописца, вскоре после крещения киевлян Владимир "послав поча поимати нарочита чади дети и даяти нача на книжное учение"; из этих детей готовили будущих церковнослужителей. Словом, обучение в древней Руси, как и весь уклад тогдашней жизни, отличалось религиозно-церковным характером. Но наши предки не были подготовлены, как и их современники на Западе, к надлежащему восприятию христианства. Подобно последним, они, во-первых, усвоили его грубо, с чисто-внешней, обрядовой стороны, упустив его духовную, идеальнейшую сторону; во-вторых, новая вера перешла к нам с чертами сильно подчеркнутого и специально монашеского аскетизма: христианство поразило ум наших предков преимущественно своим учением ο тщете и ничтожестве земной жизни, которая доселе была единственным предметом их вожделений. Таким образом, религиозно-церковная жизнь в древней Руси сводилась преимущественно к обрядности, и вера превращалась в обрядоверие; а это повело к тому, что на практике у нас, как и на Западе в средневековье, выработалась воспитательная традиция характера, по духу противоположного христианству: вместо прогрессивного роста и развития личности вообще, а личности ребенка в частности, она задавливается обрядом, грубою силою церковнослужителей, церковью - личность всецело подчинялась церкви в школе и в жизни.
Оправдание такому положению вещей давали патриархальная суровость семейных начал на Руси и содержание образования, почерпаемого по преимуществу из книг ветхого завета и из святых отцов церкви, склонных к аскетике. Лишь такую, в сущности внешнюю, набожность ценили тогда взрослые: этому они стремились научить и подрастающие поколения. Ближайшею целью обучения, - кроме обучения правилам веры и нравственности, как их понимали тогда, - являлась прежде всего задача на место прибывших греков и южных славян создать кадр своих, русских церковнослужителей. Родители насильно набираемых, будучи не утверждены достаточно в новой вере, оплакивали их, как мертвецов.
1) Эту близость нельзя понимать, как тождественность: славянский богослужебный язык был далеко не вполне понятен русским, ибо наши предки говорили не на нем; нередко последний казался им даже чуждым, и потому богослужение не всегда было вразумительным.
Такое обучение, даваемое вопреки воли родителей, давалось обыкновенно лицами духовного сословия по церковно-богослужебным книгам (написанным на древне-болгарском языке); обучавшийся, - часто взрослый, а не ребенок, - должен был уметь совершать самые важные церковные службы и притом чаще научался совершать их лишь наизусть, не умея отправить тех же служб по книгам; он, как бы мы теперь выразились, натаскивался с голоса отправлять службу, минуя собственно грамотность. Лишь в лучшем случае учили чтению, письму, счету и пению; тогда требовалось и понимание читаемого. Одному и тому же учили всех: и будущих духовных и светских, ибо светской науки еще не существовало, и ценилось лишь душеспасительное, божественное, церковное. Школа, в идее, стремилась оторвать питомца от всего земного и преходящего, приготовив его к небесному и вечному, хотя на практике божественное понималось, как мы уже видели, довольно упрощенно, даже грубо. Во всяком случае, все обучение отличалось явно воспитывающим характером. Начиналось оно с заучивания наизусть и под ряд азбуки, потом часослова, затем псалтыри; редко дело доходило до Нового Завета; таким образом, главный учебный материал заимствовался из Ветхого Завета. Учились обыкновенно каждый отдельно на дому у учителя; школ с некоторым общественным характером было мало: лишь иногда при церквах, монастырях и у архиереев, и обучение в этих школах было также индивидуальное: хотя все сидели и в одной комнате, однако с каждым учитель занимался особо; ο плате каждый раз договаривались с учителем или родители учащегося или сам он (если был взрослый).
Приступали к учению так. Оно начиналось обычно с] - го декабря, в день святого пророка Наума. Все семейство отправлялось в церковь, где после обедни служили молебен пророку Науму и святым Косме и Дамиану, испрашивая благословение на отрока и на трудное дело обучения.
1) Часто заучивали "азбуку-границу", т.е. азбуку-акростих; вот древнейший ее образец:
А. Аз словом сим молюся Богу:
Б. Боже, всея твари жиздителю,
В. Видимыя и невидимые!
Г. Господня Духа посли живущего,
Д. Да внидет в сердце мое слово"...
В определенное время, чаще всего этого же дня, учитель являлся на дом к ученику; его встречали с почетом и ласковым словом родители и садили в передний угол, под образа, с поклонами. Тут отец, держа сына за руку, передавал его учителю с просьбою научить уму-разуму, а за леность угощать побоями; вместе с этим учителю передавались и отцовские права; мать обычно, стоя у дверей, должна была плакать, иначе προ нее по всему околотку пронеслась бы дурная молва.
По обычаю предков, ученик, приближаясь к учителю, клал три земных поклона, а тот ударяя его легонько по спине три раза плеткой; мать после этого сажала сына за стол, вручала ему узорчатую костяную указку, и учитель, развернув азбуку, начинал великомудрое: "аз, земля, ерь-аз"! Мать увеличивала свой плач, прося учителя не морить сына за грамотой; когда учащийся усвоит это, тогда первый урок кончался. Учителя после трудов угощали, дарили подарками и провожали до ворот.
На другой день уже ученика отправляли с азбукой и указкой к учителю; при этом мать снабжала его огромным завтраком, а учителю посылала подарок; с этого момента он становился школьником.
Переход от азбуки к часослову и от него к псалтырю был настоящим праздником и для ученика и для учителя: оба получали денежные подарки.
Учились наши предки "долго, со многим трудом и биением". Эти слова Максима Грека могут быть приложимы и к данному времени. "Долго", ибо не скоро, ведь, учащийся поймет, какой звук и почему именно тот, а не другой из нескольких скрываемых под сложным названием буквы звуков; напр., почему эль ("люди") обозначает звук л, тогда как бэ ("буки") - б? почему "буки-аз" = "ба"? или "добро-есть" = "де"? Мало того, если слово длинное, то ученик не в состоянии был запомнить все слоговые части его и, приближаясь к концу, забывал ο начале их; для образца представим себе процесс чтения таким способом слова свидетельство: слово-веди-иже-сви; добро-ять-де-свиде; твердо-есть-люди-ерь-тель - свидетель; слово-твердо-веди-он-ство - свидетельство. Такое чтение "по верхам" давалось долго, лишь после упорной и мучительной работы. Чтение, наконец, затруднялось еще титлами и подтитлами. Α так как книги тогда не печатались, но переписывались, да еще на пергаменте, слова при этом писались без знаков препинания и слитно друг с другом, пока не окончится строка, то понять смысл так написанной фразы было очень трудно; потому переписывание сводилось, в сущности, на срисовывание, без всякого понимания переписываемого со стороны списывающего, с повторением старых и с прибавлением новых ошибок; к тому же скорописи еще не знали, и каждую букву приходилось тщательно вырисовывать ("уставное письмо"), и ее на бумаге, а на пергаменте (кожа). К чтению и письму, столь трудно дававшимся нашим предкам, изредка присоединялось еще чистомеханическое, без понятия ο нумерации, изучение цифр до 1000, при чем арабские цифры еще не были известны, писали римские, или - же цифры изображались буквами, а после 100 приходилось прибегать к условным знакам. Из четырех действий на практике употреблялись лишь сложение и вычитание, умножение же, деление и особенно дроби усваивались с чрезвычайным трудом и очень редко применялись.
Преподавались предметы, конечно, без малейшего представления учителей ο какой-либо методике, ибо преподаватели были людьми, совершенно методически не подготовленными к своему делу; приходилось учащимся многое зазубривать наизусть, не понимая смысла изучаемого; поэтому учили с большим трудом (азбуку, часослов и псалтырь, напр., учили зимы три).
Дело обучения обыкновенно, даже в древнейший период, сопровождалось мерами физического воздействия - битьем, считавшимся, в духе средневекового аскетизма, лучшим и воспитательным средством.
Такой характер обучения соответствовал педагогическим идеалам того времени; а они почерпались главным образом не из Нового Завета, как бы следовало ожидать от христианского общества, но из Ветхого Завета (из притчей Соломона ж Премудрости Иисуса сына Сирахова) и у Иоанна Златоуста, притом еще понятого односторонне (в духе ветхозаветном и с подчеркиванием его аскетических тенденций), учивших, что дети не имеют самостоятельной ценности, как личности; прежде всего в питомцах надо внедрять "страх Божий", и они должны быть безответны пред родителями и старшими, что не надо останавливаться ни перед какими суровыми мерами для воздействия на них, для внушения им благочестия и послушания воли родительской (см. мою "Краткую историю педагогики", 2-ое изд., 44 - 45 стр).