Надежды Дениса Григорьева на то, что законы "ума" и "совести" совпадут, как уже сказано, разрушились и к согласию до сих пор не приведены. Новое право крестьянин отвергает и признаёт только старое, патриархальное.
"Крестьянин и следователь живут в разных измерениях, у них разная жизнь. Следователь не может понять жизнь крестьянина, крестьянин - следователя" [30, с.45]. Различие в образе жизни описывается в рассказе в первых же строках. Следователь - чиновник, на нём мундир, и его портрет ясен. А вот крестьянина Чехов рисует подробно: "... маленький, чрезвычайно тощий мужичонка в пестрядинной рубахе и латаных портах. Его обросшее волосами и изъеденное рябинами лицо и глаза, едва видные из-за густых, нависших бровей, имеют выражение угрюмой суровости. На голове целая шапка давно уже не чёсанных, путаных волос, что придаёт ему ещё большую, паучью суровость. Он бос" [46, с.51].
Писатель сосредоточивает внимание не только на бедности, темноте крестьянина, на его трудной жизни, на перенесённых им тяжёлых болезнях - портрет, нарисованный Чеховым, свидетельствует о том, что Денис Григорьев словно пришёл в современное писателю время из далёкого прошлого: на нём пестрядинная рубаха, которую носили крестьяне ещё в стародавнюю пору; густые, нависшие брови, нечёсаные, путаные волосы напоминают человека эпохи дикости и варварства.
Вид крестьянина отличался "угрюмой суровостью", подобно древним людям, хотя из дальнейшего повествования читатель узнаёт, что нрав у мужика добрый и смирный. Чехов, однако, дважды пишет о "суровости" мужика и даже называет её "паучьей", намекая на близость крестьянина к животному миру, причём к самому древнему и жизнестойкому царству - царству насекомых. Наконец, занятие Дениса Григорьева, как и других климовских мужиков, - рыбная ловля - известно с незапамятных времён. О рыбной ловле крестьянин знает всё и охотно рассказывает следователю про грузила, выползков, живцов, уклеек, пескарей, окуней, щук, налимов, шилишпёров, голавлей и всякую иную добычу.
Логика мужика безупречна. Она уходит своими корнями в вековой опыт патриархальной жизни, когда крестьянин мог свободно пользоваться дарами природы, землёй, лесом, водой, если они были общими, принадлежали всему "миру". В новое время он с такой же свободой относится к железной дороге, которая пролегла через его родные места.
Наконец, он, как ему кажется, убеждает следователя в том, что свинец для грузила "купить надо" (тут двойной смысл: не только тот, что денег нет, что он, Денис Григорьев, беден, но и тот, что он вовсе не дурак: зачем покупать, когда гаек полно на железнодорожном полотне, а оно проходит по земле, на которой издревле жили мои предки, теперь живут другие крестьяне, живу я, и, стало быть, гайки общие, принадлежащие всем, и мне в том числе; и в самом деле, гайки отвинчивают мужики всей деревни - от мала до велика), "а гвоздик не годится", тогда как гайка - самое лучшее грузило: "И тяжёлая, и дыра есть".
Денис Григорьев исчерпал все доводы, а следователь всё ещё считает мужика виновным. И когда он наконец понимает, что из-за гайки может стать убийцей вследствие крушения поезда, искренне не понимает логики следователя. В сознании мужика это никак не укладывается, и не только потому, что тёмен и необразован. Крестьянская голова устроена так, что отними малое от большого, большого не убудет, оно не станет меньше, авось ничего дурного не случится: "Ежели б я рельсу унёс или, положим, бревно поперёк ейного пути положил, ну, тогды, пожалуй, своротило бы поезд, а то... тьфу! гайка!" Итак, гайка, по разумению Дениса Григорьева, во-первых, столь малый предмет, что не может принести никому и ничему никакого вреда. Гайка не бревно или рельс. К тому же одна гайка ничего не значит ("Мы ведь не все отвинчиваем... оставляем... Не без ума делаем... понимаем..."). Во-вторых, житейский опыт убедил мужика и всю деревню, что от отвинчивания гаек ничего произойти не может:
"Денис усмехается и недоверчиво щурит на следователя глаза.
Ну! Уж сколько лет всей деревней гайки отвинчиваем, и хранил Господь, а тут крушение... людей убил..." [46, с.52].
Но самое главное - у Дениса Григорьева не было злого умысла. Европейское право судит на основе самого факта, принимая, конечно, во внимание важное обстоятельство: умышленное деяние или нет. От него зависит степень неотвратимого наказания. Для патриархального права важен не столько сам факт свершившегося деяния, сколько присутствие умысла. Тот, кто не имел умысла, может быть оправдан, прощён, освобождён от наказания, помилован или, во всяком случае, вправе рассчитывать на значительное снисхождение. Сам обвиняемый, если у него не было умысла, не считает себя виновным. Совесть его оказывается чиста. Согласно патриархальному праву, тот больше виноват, кто задумал убийство и подстрекал к нему, нежели тот, кто убил, действуя по наущению чужой преступной воли. Убийцу склонны всегда оправдать, ссылаясь на то, что его обманули дружки, завлекли в свои сети, соблазнили, тогда как он не думал и не хотел убивать, а следовательно, по природе не злодей.
Следовательно, речь в рассказе идёт не столько об образованности и темноте, сколько о разных, несовместимых нравственных представлениях. Понятия мужика о нравственности ничуть не уступают по своему качеству понятиям следователя, но они другие и по времени, и по существу. Денис Григорьев не принимает суд следователя и обижается, полагая, что следователь судит несправедливо, "зря". Следователь, в свою очередь, не может встать на точку зрения патриархальной морали и патриархального права и объявляет мужика виновным. Однако это, хочет он того или нет, делает его виновным, потому что он заранее отказывается понять мужика и навязывает ему свои нравственные нормы. Иначе говоря, следователь, как и крестьянин, не понимает, что невольно делается преступником. В этом и состоит трагический парадокс "русского мира", представший в рассказе Чехова в короткой и впечатляющей сценке.Л. Толстой безоговорочно встал на сторону мужика, на сторону патриархального сознания. Для него виноваты прежде всего следователь и судьи. Чехов-писатель "объективно" передаёт коллизию и уравновешивает взгляды следователя и Дениса Григорьева.
"Русский мир" раскололся на два, и между ними образовалась нравственная пропасть. Для того чтобы преодолеть эту пропасть, необходимо "просветить" и мужика, и интеллигента. Совершенно ясно, что результат взаимного движения навстречу друг другу не может быть с точностью предсказан, поскольку народ в целом не приемлет европейского пути. Одна дорога ведёт в сторону Европы. На неё Россия вступила давно, со времён Петра I. Другая дорога - в сторону от Европы, в патриархальное прошлое. От неё уходила просвещённая Россия, но не уходил её народ. Часть российской интеллигенции, видя и понимая это, сочувствовала стремлениям народа найти особый, "третий" путь (не чисто западный и не чисто азиатский), "русский" и даже побуждала народ к таким поискам. Однако "третьего" пути нет, и искать его - напрасный труд. И всё же пока патриархальный образ жизни ещё живёт в народном сознании, ещё существует в быту, обиходе и общественной жизни, до тех пор живут и существуют патриархальная нравственность и основанное на ней право. Стало быть, задача заключается в том, чтобы сблизить, по возможности учесть и совместить рациональные европейские законы с законами "по совести".
Магистральный путь России для Чехова состоял не в том, чтобы встать на сторону умного, укоренённого в привычное мироустройство и житейски приспособленного, но патриархального, пропитанного предрассудками и суевериями, тёмного мужика, забыв и отбросив европейское, и не в том, чтобы приказать народу срочно европеизироваться, предав забвению патриархальное, хотя бы и устаревшее, а в том, чтобы постепенно двигаться к европеизации, не пренебрегая национально-особенным и не игнорируя его.
Проза А.П. Чехова нашла глубокое и всестороннее освещение в трудах отечественных и зарубежных литературоведов. Вопросами изучения характерных особенностей поэтики прозаических произведений писателя занимались такие ученые, как Г.П. Бердников, Н.Я. Берковский, ГА. Бялый, П. Вайль, А. Генис, В.В. Голубков, М.П. Громов, А.Б. Есин, В.Б. Катаев, М.В. Кузнецова, В.Я. Лакшин, В.Я. Линков, З.С. Паперный, Э.А. Полоцкая, Г.Н. Поспелов, В.М. Родионова, М.Л. Семанова, И.Н. Сухих, В.И. Тюпа, А.П. Чудаков, Л.М. Цилевич, Е.П. Червинскене.
В России А.П. Чехов - не только общепризнанный классик, но и очень живо интерпретируемый автор. Литература о нём огромна. Чеховские пьесы, включая и юношеские, идут повсюду. Что касается кино - и телеэкранизаций, то, кажется, мало осталось рассказов, не перенесённых на экран, некоторые даже в жанре мюзикла; иные повести экранизированы по нескольку раз.
Не удивительно ли: произведения "бытописателя", посвящённые будничной жизни русских людей конца XIX века, которая не настолько близка нам, чтобы оставаться насущной темой, и не настолько далека, чтобы дать пищу исторической фантазии, - произведения эти создали могучее силовое поле, где сила притяжения со временем не слабеет, а возрастает.
Чехов оказывается трудным для детей любого возраста. Составители школьных программ тем не менее из года в год предлагают для анализа одни и те же произведения: в 5-м классе - рассказ "Хирургия", в 6-м - "Лошадиная фамилия" и "Пересолил", в 7-м - "Хамелеон", "Тоска", "Злоумышленник", в 8-м - "Толстый и тонкий"… Объединяющей теоретической основой подобного ряда произведений должно служить, по мнению методистов, "комическое": "понятие юмора" - 5-й класс, "развитие понятия юмора" - 6-й класс, "сатира" - 7-й класс и т.д.