17 мая 1922 - в Берлине, на квартире Алексея Николаевича Толстого состоялась встреча Есенина с Горьким. Горький писал, что от того игрушечного мальчика, которого он видел в 1914 году, остались только ясные глаза, да и они как будто бы выгорели на ярком солнце. Было сразу заметно, что он - человек пьющий. Веки опухли, белки глаз были воспалены. Да и весь он был встревожен, рассеян, как человек, который забыл что-то важное и даже неясно помнит - что именно забыто им.
Сначала танцевала Айседора, потом Горький попросил Есенина почитать стихи. Последний читал, как никогда, вдохновенно. «Хриплый, надорванный голос, неверные жесты, качающийся корпус, тоской горящие глаза - все было таким же, как и следовало быть всему в обстановке, окружавшей поэта в тот час...Взволновал он меня до спазмы в горле, рыдать хотелось» [Куняевы, 2002: 286]. Горький попросил прочитать его стихотворение о собаке, у которой отняли и бросили в реку семерых щенят.
- Если вы не устали...
- Я не устаю от стихов, - ответил Есенин.
Он уставал от друзей, от гонений, от женщин, но от стихов - никогда. В любом месте, в любом настроении он читал их, если его просили об этом. Собственные стихи были для его души своеобразным кислородом. Он оживал, вспоминая их, приходил в себя от усталости, мгновенно трезвел. Он готов был несколько раз повторить одно и то же полюбившееся слушателям стихотворение. Во время чтения он как бы заново еще раз переживал всю свою жизнь. Чтение стихов было для него не театром, а как бы напряженным продолжением жизни. Скорее жизнь была для поэта театром, а стихи и чтение их - жизнью. Горький вспоминал, что, читая стихи, Есенин бледнел от волнения, сжимал пальцы так, что из ладоней чуть ли не сочилась кровь. Когда Есенин прочел Горькому «Песнь о собаке», тот прослезился. И тогда ему невольно подумалось, что «Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «печали полей», любви ко всему живому в мире и милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком».
Впоследствии семейная пара побывала еще во Франции и Италии, но Европа поэту не понравилась. Он слишком скучал по родине и, к тому же, не понимал нравов европейцев. В письме к своему другу Сахарову он писал:
«Родные мои! Хорошие!
Что мне сказать вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут, пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде здесь Господин доллар, а на искусство начихать - самое высшее мюзик-холл.
Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в аренду под смердяковщину...» В другом письме, к Мариенгофу, Есенин продолжал критиковать Европу:
« Там, из Москвы, нам казалось, что Европа - это обширнейший рынок распространения наших идей в поэзии, а отсюда я вижу: боже мой! до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет еще такой страны и быть не может.
Со стороны внешних впечатлений после нашей разрухи здесь все прибрано и выглажено под утюг. На первых порах особенно твоему взору это понравилось бы, а потом, думаю, и ты бы стал хлопать себя по колену и скулить, как собака. Сплошное кладбище. Все эти люди, которые снуют быстрей ящериц, не люди - а могильные черви, дома их гробы, а материк - склеп. Кто здесь жил, тот давно умер, и помним его только мы. Ибо черви помнить не могут...». За границей он работал мало, написал несколько стихотворений, вошедших потом в «Москву кабацкую».
- Ты себе не можешь представить, как я скучал. Умереть можно. Знаешь, скука, по-моему, тоже профессия, и ею обладают только одни русские, - говорил он впоследствии своему другу Старцеву.
Но взволновала Есенина больше всего именно Америка. К ней была в нем ненавидящая зависть. И недаром он писал в автобиографии 1924 года, что «Америка это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще.
(Запись Есенина, читающего «Я покинул родимый дом»).
27 сентября 1922 - Есенин и Дункан погружаются на пароход «Париж», плывущий в Америку. Свои впечатления о путешествии Есенин отразил в очерке «Железный Миргород».
В первые дни жизни в Нью-Йорке Есенин попытался заняться издательскими делами, встретился с переводчиком Ярмолинским и сделал ему предложение об издании в его переводах сборника стихов и поэм. Ярмолинский удивился этому предложению. Он не предполагал, что поэт так наивен и не знает, что никакая книга стихотворений не будет иметь не успеха, ни спроса в Америке. Они встретились в отеле, и Есенин передал переводчику несколько стихов. Но вскоре, чуть обжившись в Америке и побывав на нескольких концертах с Дункан, Есенин и сам понял, что его стихи о России здесь никому не нужны и бросил эту затею.
Есенин очень быстро потерял интерес и к самой Америке. Там его воспринимали только как мужа знаменитой танцовщицы. Вскоре после нашумевшего скандала на вечеринке у еврея Мани-Лейба, когда Есенина обвинили в антисемитизме, супружеская чета покинула Америку. Айседору, высказывавшуюся на своих выступлениях, лишили американского гражданства -, как выразились в газетах, за «красную пропаганду». (Заграничные фотографии Есенина и Дункан.)
февраль 1923 - Есенин и Айседора прибывают в Париж, из него - в Берлин, а потом направляются в Россию.
3 августа 1923 - Есенин и Дункан прибывают в Москву.
- Вот, я привезла этого ребенка на его Родину, но у меня нет более ничего общего с ним... - сказала Айседора Шнейдеру, встречавшему их.
Есенин был счастлив, что вернулся домой, в Россию. Радовался всему как ребенок. Трогал руками дома, деревья. Уверял, что все, даже деревья и луна, в России другие, чем там. Рассказывал, как трудно ему было за границей. И опять радовался, что он «все-таки удрал», что «он в Москве».
Поэт разошелся с Дункан, но жить ему было негде, а стеснять Мариенгофа не хотел. И поэтому стал жить в Брюсовском переулке у Галины Бениславской, преданно любившей его и помогавшей во всех издательских делах. Там же стала жить и сестра Есенина Катя, а потом и Шура.
1 июля 1924 - в свет выходит новая книга Есенина «Москва кабацкая», в которую вошли стихи 1921-1924 годов. Цензура полностью сняла два стихотворения - «Пой же, пой. На проклятой гитаре...» и «Мне осталась одна забава». Общая тональность стихотворений сборника -пессимистическая, однако он построен таким образом, что заключительные стихотворения несколько сглаживают ощущение безысходности. Так, последним в сборнике печатается стихотворение 1921 года «Не жалею, не зову, не плачу», ставшее программным, которое, согласно пушкинской традиции, пронизано светлой грустью. А предшествует ему цикл «Любовь хулигана» (1923), посвященный актрисе Камерного театра Августе Миклашевской. Цикл состоит из 7 стихотворений, и его лейтмотивом является «прощание с хулиганством» («В первый раз я запел про любовь В первый раз отрекаюсь скандалить» [Есенин, т. 2, 1966: 131]). С темой любви в данном цикле сливается и философская: лирического героя посещают мысли о бессмысленности бытия, об упущенном времени: «Ведь и себя я не сберег Для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог, Так много сделано ошибок».
Февраль 1924 - поэт познакомится с Петром Ивановичем Чагиным, вторым секретарем ЦК Азербайджана, работавшим в подчинении у Кирова и редактировавшим газету «Бакинский рабочий». И Чагин приглашает Есенина приехать в Баку. Также Есенин очень хотел побывать в Персии.
Но сначала он направляется в Тифлис, где встречается с поэтами из грузинского литературного объединения «Голубые роги» - с Паоло Яшвили, Тицианом Табидзе, Георгием Леонидзе и другими. Встречи проходили в традиционном для грузинской поэтической богемы стиле: чтение стихов друг другу, восторги, взаимные искренние комплименты, вечерние застолья.
Двадцатого сентября поэт приезжает в Баку, где по просьбе Чагина за ночь пишет «Балладу о двадцати шести», посвященную памяти 26 бакинских комиссаров. В конце сентября стихи Есенина в течение целой недели каждый день печатаются в «Бакинском рабочем». В это время Есенин написал много стихов-посланий, таких как «Письмо к женщине», «Письмо деду», «Письмо сестре».
Потом Есенин некоторое время живет в Батуме у своего друга Льва Осиповича Повицкого. Он решил ввести в какое-нибудь нормальное русло дневное времяпрепровождения Есенина. Каждый день, когда он уходил на работу, он запирал поэта на ключ в его комнате. Он не мог выйти из дома, и никто не мог к нему зайти. В три часа дня Повицкий приходил домой, отпирал Есенина, и они с ним шли обедать. После обеда он был волен делать все, что угодно. Есенин одобрил этот распорядок. За это время он написал много прекрасных стихотворений и поэму «Анна Снегина».
- Эх, если б так поработать несколько месяцев, сколько бы я написал! - говорил довольный Есенин.
К несчастью, после окончания «Анны Снегиной», установленный друзьями распорядок дня был нарушен и затем окончательно сломан. В Персию Есенин тогда так и не попал, и поэтому в марте 1925 года возвратился в Москву. Четырнадцатого марта Есенин выступил с поэмой «Анна Снегина» в литературном объединении «Перевал». Она отличается необычным сюжетом: поэма о революции, где главным героем является не революционерка, а дворянка, впоследствии эмигрантка; в ней явно прослеживается и ориентация на русскую классику(прежде всего Пушкина),и одновременно смелое нарушение примет классического жанра; смелое сочетание повествовательности, диалога, эпического сюжета и лирических воспоминаний о первой любви. Эти и другие новаторские черты выделяли ее среди поэм середины 20-х годов.