ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.Гуманистическая педагогия с реалистическим оттенком Ф. Рабле
1. Французские мыслители-реформаторы. Характерные черты в выражении их идей
Уже из биографии Рамуса мы могли видеть, как и во Франции пробиваются новые искания и в области религии, и в области науки. Но здесь, в сознании общества, еще прочно живут старые, правящие начала, в религии — католицизм, в науке — схоластика. Ни религиозная реформация, ни гуманистическое брожение в области мысли, здесь не захватывают таких широких кругов и обществ, как, например, в Германии[150]. Но в той степени, в какой общество остается консервативным, отдельные лица, чувствующие изжитость старых начал, являются смелыми и крайними новаторами. Градусам общественного консерватизма соответствуют градусы новаторского настроения отдельных, смело мыслящих лиц[151]. Они в той степени революционны, в какой консервативен общественный дух. Они примыкают, конечно, к какому-нибудь обще-западноевропейскому направлению или их можно к какому-нибудь „приписать”, но они никогда, в строгом смысле, не приходятся по его мерке. Они всегда стоят выше направленского колпака. Это одна черта идейных реформаторов Франции. Из тех же условий можно объяснить и другую характерную черту их, — значительную примесь иронии, сарказма и насмешки. Здесь столько же сказывается степень негодующего настроения, сколько, чувство практического бессилия. Обе эти черты[152] мы в полной мере замечаем и в тех мыслителях-новаторах, которые занимают видные места в истории педагогики: в Рабле, Монтене и Руссо. Мы будем говорить пока о двух первых.
Франсуа Рабле (1483—1553 г.) и Мишель Монтень (1533—1592 г.), в борьбе со школьной схоластикой, несомненно, примыкают к гуманистическому направлению, к которому и относят их историки воспитания. Но в то же время их идеи опережают идеи этого направления, и иногда выражение их не знает меры. Бичуя школьную схоластику,—школьную шелуху знания, сарказм и отрицание их захватывает иногда и самое знание, и самую науку. Эти свойства французских реформаторов воспитания следует иметь в виду, чтобы знать истинную цену крайностям в выражении их идей.
2. Франсуа Рабле
Ф. Рабле род. в 1483 году в маленьком городке Шиноне (в Турени). После начального образования (в одном бенедиктинском монастыре), он поступает сначала во францисканский, а потом опять в бенедиктинский монастырь, где усердно отдается филологическим занятиям. Уже сделавшись мирским священником Рабле в Монпелье, — где была знаменитая во Франции медицинская школа, — изучает медицину, однако не бросая и филологических занятии. Затем (в1532 году) он переселяется в Лион, — к одному типографщику поэту и гуманисту, — где занимается преподаванием медицины (причем, первый при своих лекциях по анатомии пользуется трупами) и издает свои знаменитые сатирические романы „Гаргантюа и Пантагрюэль”, которые за один год выдерживают несколько изданий. Последние годы жизни он проводит священником близ Парижа. Умерь в Париже в 1553 году.
3. Рабле о схоластических занятиях, учебе и воспитании
В своих сатирах Рабле жестоко нападает на схоластическую ученость и схоластическое воспитание Он высмеивает абсурдность, бесплодность и полную отрешенность от жизни схоластических занятий с кухонной латынью схоластиков, а равно высмеивает бестолковую схоластическую учебу и воспитание с невежественным пренебрежением к интересам физического здоровья
В романе „Гаргантюа и Пантагрюэль” спутник Пантагрюэля Панюрж рассказывает, между прочим, о стране ученых, где люди занимаются странными вещами „одни запрягши три пары лисиц, пахали ими прибрежный песок, другие стригли ослов и получали при этом хорошую шерсть, иные доили козлов и вливали молоко в решето, с великою пользою для хозяйства некоторые закидывали сети на воздух и ловили ими громадных раков; другие в длинной загородке тщательно измеряли скачки блох и уверяли меня, что это занятие более чем необходимо для управления государствами и ведения войны, и т.п., и т.п.[153] В „Гаргантюа”, в лице великого доктора софиста, первого воспитателя Гаргантюа (Тубала Олоферна) представлена схоластическая учеба. Учитель употребил несколько лет на то, чтобы выучить своего ученика азбуке, но зато он выучил его так хорошо, что тот мог сказать наизусть все буквы в обратном порядке”. Около 20 лет учитель изучал с учеником схоластические руководства по риторике и научил его этому так хорошо, что ученик при испытании, мог пересказать все это не только наизусть, но даже наоборот”[154] (зубристика и бессмысленность учебы) Вполне понятно, что от такого учения Гаргантюа, хотя и занимался прилежно, — становится глупее, бестолковее задумчивее и страннее”[155].
Так же бестолков был и порядок жизни, к которому его приучили его учителя софисты. Он вставал поздно (между 8-9 часами), несколько времени валялся в постели, потом сразу обильно завтракал, не проделав никаких физических упражнений” потом шел в церковь, где отстаивал 26 или 30 месс и полчаса позанимавшись, обедал, причем „прекращал еду только тогда, когда желудок переставал принимать, в питье не знал меры”[156]. После обеда, проигравши в карты или в лото, он опять пил, заваливался часа на 2—3 спать, и потом опять пил вино Вечером, после небольших занятий и прогулки, онопять ел, – ужинал, „пригласив нескольких питухов из соседей”. Словом, вел образ жизни скотский. Религиозный элемент в этой рамке жизни только профанируется;[157] он не имеет здесь никакого действительного значения и представляет простую, формальную привычку. Нравственного смысла в этом порядке жизни, а также и в том воспитании, которое к нему приурочено, очевидное нет.
4. Новые принципы образования по Рабле: жизненность и наглядность, сознательность и приятность в занятиях
Уже у Мора, Вивеса и Рамуса мы видим первые попытки приближения образования к природе. Рабле же решительно вводит воспитание и образование близкое общение с жизнью и природой. Его постановка воспитания, действительно, „имеет живое сходство с типом самоновейших школ, — школ на лоне природы”[158] и в общении с природой. В противоположность отвлеченной школьной схоластике, с его книжной бестолковой зубристикой, Рабле рисует нам образование жизненное, обучение конкретное, — обучение не из книг, а из живого наблюдения самой действительности. Тот же Гаргантюа, которого поручили новому учителю, Понократу, — представителю нового воспитания, — изучает с ним элементы астрономии из самой природы. Утром они наблюдали „небо, находилось ли оно в том же состоянии, в каком они видели его вчера вечером, и в какой знак зодиака вступали сегодня солнце и луна”; а „в полночь, перед отходом ко сну, отправлялись на самое открытое место в доме, чтобы наблюдать за небом, обращали внимание на кометы, если они были, на фигуры, вид, место, противостояние и соединение звезд”[159]. Словом, астрономию они изучали так, как впоследствии рекомендует в своем „Эмиле” Руссо. Точно так же и другие (естественные) познания они приобретали из наблюдений над самой природой. К вечеру, после физических упражнений на свежем воздухе, „они потихоньку возвращались домой, проходя по лугам, или, вообще, местам, заросшим злаками и травой. Там они рассматривали деревья и злаки”, справляясь (потом) относительно этого у древних классиков (дань гуманистического уважения к классикам!), „и приносили полные руки растеши домой” для гербаризации[160]. Здесь Рабле предвосхищает начала истинной наглядности, которые стали проводиться в педагогике только столетиями позднее. Наглядно изучается и математика, на разных комбинациях карт, а в частности, геометрия,—путем построения, в послеобеденное время, сотен „маленьких изящных геометрических инструментов и фигур”[161] (так, как впоследствии рекомендует это Руссо)” Наконец, целый ряд и других знаний Гаргантюа с воспитателем приобретает не книжно, а непосредственно из самой жизни, непосредственным наблюдением ее промышленного пульса. Они посещали разные мастерские (ткацкие, ковровые, мастерская часовщиков, зеркальщиков и др.), плавильни, гранильни, типографии и проч., и „осматривали и изучали промышленность и изобретения по ремеслам[162]. Вот великая мысль, — да еще в такой „книжный” век, как время Рабле, — что образование приобретается не только из книг, и, может быть” лучшее образование приобреталось бы, если бы воспитание научило открытыми, разумными, собственными глазами смотреть на Божий мир и человеческую жизнь!
Далее, в противоположность бессмысленной зубристике схоластики, Гаргантюа с новым воспитателем все изучает сознательно и с пониманием. Так, утром, в целях религиозного наставления, „ему прочитывали громко и внятно страницу из Св. Писания с должными объяснениями на каждую главу”... Причем, „применительно к словам и содержанию читаемого, он сам восхвалял, прославлял Господа”... Потом учитель еще раз повторял ему прочитанное и объяснял ему „темные и трудные места”. Когда повторяли пройденные накануне уроки, ученик, повторяя, „в подтверждение их приводил практические примеры из обыкновенной жизни”...[163].
Основанное на принципах живой наглядности и сознательности, обучение становится удовольствием и нисколько не утомляет ученика. Гаргантюа с новым воспитателем встает около 4 часов и все время тем или другим занят. И эти занятия, казавшиеся ему вначале трудными (потому что раньше он был приучен к другому) „впоследствии стали настолько приятны, легки и привлекательны, что казались скорее времяпрепровождением короля, нежели воспитанием ученика”[164]. При таком порядке вещей, в обучении почти нет элемента принуждения. Воспитатель только руководит занятиями, предоставляя место и личному желанию, личному избранию ученика[165] (идея, впоследствии до крайности развитая у нас Л. Толстым).