5. Рабле о предметах образования
Круг предметов, какие необходимо изучать, перечисляется полно в письме Гаргантюа к сыну своему Пантагрюэлю. Он настаивает и хочет, чтобы сын „основательно изучил языки: во-первых, греческий, как хочет Квинтилиан; во-вторых, латинский и затем уже еврейский ради Св. Писания”, — также халдейский и арабский[166]; причем, в греческом и латинском языке, он должен выработать хороший стиль (по образцу Платона — в греческом, и Цицерона — в латинском[167]). Далее указывает историю, музыку, арифметику и геометрию. Что же касается до знакомства с естественными науками, то Гаргантюа „требует”, чтобы сын „ревностно предавался их изучению, так чтобы не было такого моря, реки или источника, в которых бы ты не знал всех рыб; все птицы небесный, все деревья, кусты, заросли и леса, все камни востока и юга,—все это не должно оставаться для тебя неизвестным”. Здесь мы имеем коротенький, наивный, но выразительный гимн изучению природы, важность которого более полстолетия позднее обосновал английский философ Бэкон Веруламский. Затем Гаргантюа советует изучить медицину и „при помощи часто производимого анатомирования собрать полные сведения о человеке”. Наконец, говорит о ежедневном чтении Св. Писания, и при том в оригинале (Новый Завет и Апостольские Послания — по-гречески, а Ветхий Завет — по-еврейски). „Словом, погрузись в море науки”[168].
В этом разнообразии предметов, какие рекомендуются для изучения, сказывается почти общая характерная черта гуманистической педагогике. После средневекового однообразия заняли (которые исчерпывались тривиумом и квадривиумом), знакомство с классиками открывает новый мир разносторонних умственных интересов и познаний. Естественно, ум с жадностью хотел бы впитывать все открывавшееся ему разнообразие познаний. Поэтому, не у одного Рабле из гуманистов мы встречаемся с указанием самого разнообразного состава предметов для изучения, — с гуманистической полиматией (многоизучением).
6. Рабле о воспитании: нравственно-религиозное воспитание и физическое. Дисциплина в воспитании
Но наука не все. Сама ученость получает свою ценность в человеке от нравственных элементов его духа. „По справедливому изречению Соломона”, пишет Гаргантюа сыну своему Пантагрюэлю, — „мудрость не приходить в души злых, и знание без совести есть душевная смерть”... На чем же должно покоиться нравственное развитие человека? В плане воспитания Гаргантюа и потом Пантагрюэля указаны две основы: религия, религиозное наставление и весь нормальный, гигиенически-трудовой образ жизни, которым живет воспитанник Религиозный элемент входит и в старое воспитание Гаргантюа, когда он ведет скотский образ жизни, но там он не имеет никакого значения и только профанируется соседством с пьянством и обжорством. Напротив, в новом воспитании, в рамке гигиенической, здоровой и трудовой жизни, он сообщает питомцу спокойно-идеальное, умиротворяющее настроение[169].
В нормально-гигиеническом образе жизни, который ведет Гаргантюа у нового воспитателя, Рабле усиленно подчеркивает необходимость физических упражнений и игр для питомца. Игры ведутся до обеда (игры в мяч), а целый ряд физических упражнений (езда верхом, фехтование, бег и прыганье, плаванье, лазанье на деревья, по канату, развитие легких криком, упражнения с гирями, и проч., и проч.)—спустя несколько часов после обеда[170]. В связи с физическими упражнениями, у Рабле мы находим и мысль о простом физическом трудедляпитомца[171]. В дождливую погоду Гаргантюа со своим воспитателем, „вместо обычных телесных упражнений, занимались домашними работами”: „складывали сено, кололи дрова, связывали снопы в овине”... Но здесь еще нет мысли о другой ценности простых занятий и ремесел в воспитании, с глубоким выяснением которой мы встретимся позднее, у Песталоцци и новейших сторонников „трудового воспитания”.
Само собой понятно, что при жизненных, наглядных, сознательных и приятных учебных занятиях, и при здравом, религиозно-трудовом и гигиеническом воспитании, не представляется никакой нужды в жестокостях наказаний, и даже вообще в наказании. Пантагрюэлю, который посетил школу как раз в момент экзекуции детей, „стало страшно противно все это, и он сказал учителям”: „господа, перестаньте бить детей!” Говоря о современных ему школах с жестокой дисциплиной, Рабле не находить достаточно слов для их порицания: „Гораздо лучше содержатся пленные у мавров и татар, убийцы в тюрьмах, даже собаки в вашем доме!”[172].
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. Гуманистическая педагогия с реалистическим оттенком. Монтень (1533—1592 г.)
1 Переход к самостоятельной мысли в области знания вообще, и в области педагогики, в частности
Если схоластика жила своими излюбленными авторитетами, то имел их и гуманизм. В эпоху гуманизма мысль далеко не свободна от авторитетов: в философии она то примыкает к Аристотелю (Меланхтон), то, преимущественно, к Платону (Вивес и Рамус); в педагогике, — преимущественно к Квинтилиану, потом к Плутарху, Платону и др. Гуманисты живут и мыслят в преклонении перед классиками.
Зародившееся в самом гуманизме внимание к действительной жизни и природе должно было больше всего способствовать освобождению мысли от авторитета. Можно было изучать природу по Плинию или Аристотелю, не присматриваясь к самой природе (как это было в средневековье) Но присматриваться собственными глазами к природе и жизни, и, все-таки, держаться, в полной мере, старых авторитетов, это— вещи несовместимые. Реализм мысли не совместим с преклонением перед словами, хотя бы и величайших авторитетов, не совместим с вербализмом (verbum — слово). Естественно, поэтому, что гуманистически мыслители с реалистическим оттенком составят переход к самостоятельной мысли, к самостоятельным мыслителям. Так, в действительности, мы и видим. Первыми провозвестниками свободы мысли являются мыслители с преимущественным вниманием к природе (Джордано Бруно — 1548-1600 г.)[173]. Точно так же, и в области педагогической мысли, провозвестниками нового направлены, новой свободной разработки педагогических вопросов являются гуманистически мыслители с реалистическим оттенком (Т. Мор, Вивес, Рамус, Рабле и Монтень).
Но, при переходе от зависимой мысли к самостоятельной, от знания, построенного первой, к новому строительству знания, должен быть промежуточный момент отрицания, сомнения в сегодняшнем строительстве, — момент скепсиса. Строительство нового знания только начинается, только предчувствуется, а основания старого уже поколеблены, старые принципы авторитета изжиты. Отсюда, естественно, появляются мыслители с основным тоном мысли и настроены: „Что я знаю” Видным представителем этого момента и является скептик Монтень.
2. Мишель Монтень. Его воспитание
М. Монтень родился в 1533 году в замке Монтеней в Перигоре. Детство и воспитание Монтеня протекало в довольно оригинальных условиях. Отец Монтеня отправил ребенка, тотчас после рождения, в бедную деревеньку, ему принадлежавшую, и ребенок „пробыл там все время, пока питался грудью, и даже больше, приучаясь к самой простой жизни”[174]. Помимо приучения к простоте, у отца Монтеня была и другая цель: „сблизить ребенка с народом и с тем классом людей, который нуждается в нас”. „Он желал”, говорит Монтень, „чтобы я скорее стремился к тому, кто протягивает нам руки, нам к тому, кто поворачивается к нам спиной; поэтому же он выбрал мне в восприемники людей низшего сословия, чтобы обязать меня и привязать к ним”. „Его план удался”, — добавляет Монтень, — „я всегда принимаю живое участие в жизни”. Далее, прямо от кормилицы, раньше чем ребенок выучился говорить, отец отдал его „на попечение одного немца, впоследствии знаменитого врача Франции, который совсем не знал французского языка, но за то очень хорошо знал латинский”. „Ему в подмогу взяты были еще двое, мене ученые, чем он”, и все они должны были говорить с ребенком по латыни. Даже слугам было запрещено говорить с ребенком иначе, чем по латыни: если они хотели говорить, они должны были усвоить латинские слова и выражения[175]. Отец Монтеня хотел этим скорее открыть своему сыну •тогдашнюю „дверь” всех наук,—латинский язык. В результате, — как говорит о том сам Монтень, — ребенок „без всякого искусства, без книг, без грамматики или правил, без хлыста и слез выучил латынь также хорошо, как и учитель...” Необычным способом Монтень выучился и греческому языку, „в виде соединения забавы и упражнения: учили склонения во время игры в мяч, вроде того, как некоторые изучают арифметику и геометрию по игральным табличкам”. Вообще, замечает Монтень о своем воспитании, „отцу посоветовали приучать меня к науке и исполнение долга без принуждения и развивать мою душу со всею мягкостью и свободой, без какой бы то ни было жестокости и принуждения”[176]. На 6-м году Монтень был отдан в „самую лучшую” тогда во Франции Гиеньскую коллегию, где, однако, преподавали очень плохо[177]. 13-ти лет Монтень оставил школу, пройдя (благодаря своей подготовке) весь курс „и в сущности без малейшей пользы для себя” (Монтень). С 21-го года мы видим его занимающим почетные должности в г. Бордо (то советника Бордосского парламента, то мэра г. Бордо): он добросовестно исполняет свои обязанности, хотя и не чувствует к ним влечения, предпочитая частную, свободную жизнь. Последние годы жизни, с 1585 г., он проводит в своем имении. Умер в 1592 году.
3. Монтень — отрицатель мертвого, пассивного образования