К началу 90-х инвестиции в Юго-Восточную Азию приобрели гипертрофированный характер. Несмотря на низкие темпы экономического роста, прямые капиталовложения в страны региона за один только 1996 год составили 93 миллиарда долларов, увеличившись за пять предшествующих лет более чем в три раза. Еще более неправдоподобным был рост финансовых потоков, направляемых на местные фондовые рынки. Если в 1990 году их объем не превосходил 2 миллиардов долларов, то за 1990— 1994 годы в целом он превысил 42 миллиарда, что взметнуло вверх котировки акций местных фирм. Рыночная капитализация малайзийских компаний превысила в 1994 году 300 процентов ВНП, что вдвое выше показателя США.
Однако даже этих средств оказывалось недостаточно для поддержания прежних темпов роста, что потребовало активного вмешательства государства, которое посредством укрепления финансовых институтов, созданных вокруг крупнейших корпораций или отдельных правящих кланов, а также через прямое предоставление банковских кредитов стремилось стимулировать хозяйственный рост и повысить объемы экспорта. Как выяснилось позже, это вызвало самые неблагоприятные последствия — снижение эффективности производства и перегруженность хозяйственной системы краткосрочными кредитами. К 1997 году 30 крупнейших корейских корпораций привлекли кредитов на сумму в 65 миллиардов долларов, что составляло на тот момент 39 процентов ВНП страны; в результате процентные выплаты по этим займам стали настолько велики, что их покрытие могло осуществляться только из новых ссуд. В Малайзии суммарный объем выданных предприятиям кредитов достиг накануне финансового кризиса 160 процентов ВНП. Увлечение краткосрочными заимствованиями приобретало эффект пирамиды, которая неизбежно должна была рано или поздно рухнуть.
Драматизм сложившейся к середине 90-х годов ситуации состоял прежде всего в том, что высокие нормы накопления сковывали развитие внутреннего рынка, в результате чего экономики стран Юго-Восточной Азии не могли даже поддерживать достигнутый уровень развития без наращивания экспорта и постоянного притока инвестиций извне, однако возможности мобилизации внутренних ресурсов оказались близки к исчерпанию. В 1995 году Мировой банк оценил потребности Вьетнама только в области создания современной производственной инфраструктуры в 20 миллиардов долларов. Аналогичные программы в Индонезии, Таиланде, Малайзии и на Филиппинах потребуют, по тем же оценкам, около 440 миллиардов долларов, а для Китая эта цифра достигает 500 миллиардов. Даже в более развитых странах региона чувствовалось приближение кризиса: торговый и инвестиционный дефицит Южной Кореи достиг 23 миллиардов долларов, а внешний долг Тайваня вырос с 4 до 14 процентов ВНП только за период с 1990 по 1994 год.
Внешняя торговля также не могла стать панацеей, какой она выступала прежде. Отношение объемов экспорта к ВНП достигло значений, свидетельствующих о явно гипертрофированной зависимости региона от внешнего рынка; достаточно сказать, что в 80-е годы экономический рост Южной Кореи и Тайваня на 42 и 74 процента соответственно был обусловлен закупками промышленной продукции этих стран со стороны одних только США. В отличие от развитых стран, где доля поставляемой на экспорт продукции составляет не более 7—8 процентов, в азиатских государствах она достигает намного больших значений— 21,2 процента в Китае, 21,9 в Индонезии, 24,4 на Филиппинах, 26,8 в Южной Корее, 30,2 в Таиланде, 42,5 на Тайване, 78,8 в Малайзии и фантастического уровня в 117,3 и 132,9 процента соответственно в Гонконге и Сингапуре. При этом зависимость стран ЮВА от постиндустриального мира приобрела явно диспропорциональный характер. Доля, приходящаяся в экспорте большинства из них на США и Западную Европу, составляет, как правило, от 45 до 60 процентов, в то время как торговый оборот развитых держав лишь в малой мере ориентирован на новые индустриальные страны Азии (соответствующая доля для Франции и Италии составляет 4,3 процента, Германии — 5,5, Великобритании — 7,7, а США — 16,3 процента). И, наконец, нельзя не видеть, что в 1995—1996 годах рост поставок из Азии стал замедляться. Если в 1995 году объем экспорта из Южной Кореи вырос более чем на 30, из Малайзии — на 26, из Китая —на 25, а из Таиланда — на 23 процента, то соответствующие показатели в 1996 году составили уже 4,2, 4,0, 1,5 и 0,5 (по иным оценкам — 0,1) процента. Как следствие, текущий дефицит платежного баланса стран ЮВА достиг в 1996 году 36,5 миллиарда долларов, увеличившись за год на 10 процентов.
Несмотря на впечатляющий прорыв в ряды индустриальных держав, государства Юго-Восточной Азии не смогли заложить фундамент перехода к постиндустриальному типу развития, предполагающему высокие уровни потребления населения и широкое распространение постматериалистической мотивации.
Если принять в качестве критерия стандартов потребления, близких постиндустриальным, сумму годового дохода в 25 тысяч долларов на семью, то сегодня 79 процентов таких семей приходятся на развитые страны. Средний класс в новых индустриальных государствах также крайне малочислен: в Индонезии к нему относят не более 4 процентов населения, в Таиланде — около 7,6, а в Южной Корее —от 10,5 до несколько более 11 процентов, и одно только это делает сомнительной возможность устойчивого хозяйственного роста в этих странах.
Не менее острой остается и зависимость государств региона от остального мира в области образования. В условиях низкого уровня жизни образованность не воспринимается в качестве значимой ценности, а творческая деятельность не может стать органичной и настоятельной потребностью. Если во Франции 44, а в США — до 65 процентов выпускников школ поступают в высшие учебные заведения, то в Малайзии этот показатель остается на уровне 12 процентов. Так как при этом большая часть студентов учится в технических вузах и не получает всесторонней университетской подготовки, молодые специалисты могут успешно работать в сфере использования западных технологий, но не создавать новые; как следствие, в Японии, не говоря о других странах региона, на протяжении всех послевоенных десятилетий фактор повышения квалификации работников оставался последним среди десяти наиболее важных составляющих экономического роста. Сформировавшаяся в 80-е годы ориентация на обучение студентов за рубежом также не оправдала себя: в середине 90-х более четверти южнокорейских, трети тайваньских и 95 процентов (!) китайских студентов, обучающихся за границей, видя перспективы, открывающиеся перед ними в Европе и США, не возвращались домой после окончания учебы. Нерешенность во всех странах региона важнейших задач, жизненно необходимых для формирования основ постиндустриального общества, обусловила неизбежный застой и спад в их хозяйственной динамике.
На наш взгляд, определяющей особенностью начавшегося в 1997 году кризиса является то, что он представляет собой кризис индустриального хозяйства в постиндустриальную эпоху, со всей определенностью показывающий, что сегодня развитые страны вполне могут обойтись без “третьего мира”, в то время как “третий мир” не способен развиваться на собственной основе. Важнейшими причинами кризиса стали, как мы уже отмечали, узость национальных рынков стран Юго-Восточной Азии, неспособность их к самостоятельному формированию технологической стратегии и крайняя зависимость от притока иностранных инвестиций, вызванная ограниченностью возможностей внутреннего накопления. Поводом же оказалась финансовая дестабилизация, вызванная трудностями рефинансирования внешнего долга и невозможностью поддерживать стабильный курс национальных валют в большинстве стран региона.
Волна финансового кризиса началась с девальвации тайского бата в августе 1997 года. В течение месяца последовало обесценение национальных валют в Южной Корее, Индонезии, Малайзии и на Филиппинах. Резко упали цены на недвижимость; в одном только Бангкоке с конца 1995 года оставались невостребованными жилые и офисные помещения общей стоимостью в 20 миллиардов долларов. При этом граждане, стремившиеся снять свои вклады в банках и инвестиционных фондах, не могли сделать этого, так как средства были вложены в разнообразные промышленные и строительные проекты. В течение считанных месяцев от благополучия азиатских стран не осталось и следа. Примером может служить южнокорейская экономика, занимавшая накануне кризиса одиннадцатое место в мировой “табели о рангах”: внешний государственный долг достиг здесь 22 процентов ВНП, падение курса национальной валюты превысило 30 процентов только за третий квартал 1997 года, валютные запасы оказались исчерпаны, а объем кредита, который был выделен стране в конце 1997 года, превосходил международную финансовую помощь, предоставленную в 1994 году Мексике, которую мало кто способен отнести к числу развитых стран. Еще более катастрофическими стали последствия в Малайзии и Индонезии: в первом случае имеют место фактически полная изоляция страны от внешнего мира и отмена конвертируемости ринггита, во втором — резкое снижение уровня жизни привело к гражданским волнениям, свергшим в мае прошлого года режим президента Сухарто.