Выход из создавшейся ситуации не мог быть традиционным. Потенциал прежних методов регулирования экономики был исчерпан, как был исчерпан и потенциал индустриальной системы в целом. Манипулирование величиной процентных ставок не могло привести к реальному облегчению, как не вели к нему и активные разработки развитыми странами собственных источников энергоносителей — в Техасе и на шельфе Северного моря. Гораздо более существенными стали два обстоятельства: с одной стороны, получила политическое признание новая стратегия, основанная на ослаблении государственного вмешательства в экономику и поощрении инвестиций в высокотехнологичные отрасли; с другой, первый шок уже начал давать эффект, и в 1979 году спрос на нефть обнаружил фактически ту же степень эластичности, что и спрос на большинство потребительских товаров. В начале 80-х стало ясно, что западная экономическая система способна измениться, а значит и выжить в новых сложных условиях. И, хотя до триумфального возвышения западных экономик над всеми остальными субъектами мирохозяйственной системы оставались еще долгие годы, первая волна кризиса была преодолена.
Некоторые уроки
События конца 60-х — начала 80-х годов можно определить как первый системный кризис индустриального хозяйства. При этом, однако, следует иметь в виду три обстоятельства. Во-первых, собственно индустриальная составляющая экономики развитых стран не только не была разрушена, но и сохранилась фактически в неизменном виде: доля промышленного производства на протяжении всего периода оставалась относительно стабильной, а технологический прогресс также исходил в первую очередь из потребностей промышленного сектора. Вторым важным моментом стала деформация традиционной трехсекторной модели экономики: в новых условиях третичный сектор обрел доминирующую роль, тогда как отрасли первичного начали утрачивать свое значение. В-третьих, к началу 80-х годов в хозяйственной структуре развитых западных держав стали явно различимы очертания возникающего четвертичного сектора, представленного высокотехнологичными отраслями и производящего информацию и знания. Таким образом, первый системный кризис индустриального типа хозяйства фактически подвел черту под историей первичного сектора экономики и открыл дорогу развитию четвертичного.
Насыщенность данного периода драматическими событиями, важнейшими из которых оказались два “нефтяных шока”, была обусловлена самой логикой социального прогресса второй половины XX века. В 70-е годы развивающиеся страны, ощущая, что их возможности для маневрирования в новой хозяйственной среде стремительно сокращаются, предприняли попытку грубого “силового” воздействия на формирующийся постиндустриальный мир в тот момент, когда ему, казалось бы, нечего было противопоставить этой атаке. Следует особо подчеркнуть, что такое противостояние, как бы парадоксально ни звучало это утверждение, было, пожалуй, последним актом борьбы относительно равных по своему значению сил на мировой экономической арене. Меры, предпринятые поставщиками природных ресурсов, были весьма эффективными и достигли цели: на протяжении без малого целого десятилетия западные страны безропотно платили по возросшим счетам “третьего мира”.
Однако попытка поставить на колени постиндустриальную цивилизацию была обречена на провал, причем не только в силу общепризнанных причин, но и по соображениям гораздо более общего характера. Внутренние закономерности социального прогресса предопределяли то, что креативные силы объективно должны были выйти из данного противостояния более мощными, тогда как паразитирующие на естественных монополиях обречены были оказаться более слабыми и зависимыми при любом сценарии развития событий. Пренебрежение этим обстоятельством дорого обошлось государствам “третьего мира”, как тем, кто однозначно сориентировался на эксплуатацию своих природных богатств, так и тем, кто принял на вооружение идею ускоренной индустриализации на основе импортированных технологий.
В первом случае экспортеры сырья считали возможным бесконечно долго получать естественную ренту, в силу чего приток валютных поступлений сопровождался неконтролируемым ростом импорта товаров из западных стран. Только с 1980 по 1982 год превышение импорта над экспортом в торговом балансе 40 наиболее отсталых аграрных стран выросло с 6,5 до 34,7 миллиарда долларов. В этой ситуации их правительства вынуждены были активно привлекать кредиты западных банков, и если в 1974 году общий объем внешнего долга развивающихся стран составлял 135 миллиардов долларов, то к 1981 году он достиг 751 миллиарда. Постиндустриальный мир, боровшийся с внутренним кризисом, одним только этим устранил возможность излишне радикального давления на него со стороны экспортеров сырья. По мере осознания этого обстоятельства, а также в силу сокращения спроса на природные ресурсы, алармистские настроения в западных странах стали проходить, а безнадежное положение государств “третьего мира” — становиться все более очевидным. На этом примере мы видим, что страны, специализирующиеся на производстве продукции первичного сектора, однозначно оказываются в подчиненном положении по отношению к тем, в экономике которых доминирует сектор третичный.
Во втором случае были заложены основы для следующего акта исторической драмы. Возникло новое противостояние, одной из сторон которого оказались те государства, которые достаточно успешно осуществили индустриализацию, тогда как другой остались постиндустриальные державы. Положение первых могло казаться более предпочтительным, нежели то, в котором находились поставщики сырьевых ресурсов, однако это было иллюзией. Противоборство развитых стран с новыми индустриальными государствами было, при всей его болезненности для постиндустриального мира, гораздо менее опасным для него, нежели серия ударов со стороны экспортеров природных ресурсов. Очевидно, что Запад не мог обходиться без энергоносителей и сырья, производство которых не требовало при этом сколь-либо уникального технологического обеспечения. Напротив, экономика новых индустриальных государств не только создавалась на основе применения западных технологий и патентов, но и обладала правом на существование лишь до тех пор, пока постиндустриальный мир проявлял интерес к производимым в массовом масштабе потребительским товарам. Поэтому осуществление “догоняющего” развития оставалось в этом случае принципиально невозможным.
Таким образом, как только победа западного мира в противостоянии с поставщиками ресурсов стала очевидной, перспектива его полного доминирования в мире также не могла подвергаться сомнению; отрицание ее могло исходить лишь от самодовольных лидеров развивавшихся “на коротком поводке” новых индустриальных стран. Отсюда следует и понимание природы второго системного кризиса индустриального типа хозяйства: он порождается формированием в западном мире в качестве основного уже не третичного, а четвертичного сектора хозяйства, а “жертвой” этого процесса окажется, соответственно, не первичный сектор, то есть добывающая промышленность и сельское хозяйство, а вторичный, то есть само индустриальное производство как таковое. Поэтому второй системный кризис индустриального типа хозяйства явится в То же самое время и кризисом индустриального типа хозяйства в целом, знаменуя собой начало эпохи полного доминирования постиндустриальной цивилизации в планетарном масштабе. Однако мы не будем забегать вперед и обратимся более подробно ко второму периоду становления постиндустриальной системы, основным содержанием которого стала внутренняя структурная перестройка экономики великих держав и сдерживание наступления новых индустриальных стран на мировые рынки промышленных товаров.