Во-вторых, японские производители тешили себя положительным сальдо своего торгового баланса с США во многом подобно тому, как это делали поставщики нефти в период высокой инфляции в 1977—1980 годах. Анализируя процесс образования торгового дисбаланса между странами, нельзя не видеть, что такового фактически не существовало в 1980 году, но уже в 1981-м он достиг 36 миллиардов долларов, в 1982-м — 67 миллиардов, а в 1983-м превысил 113 миллиардов долларов. Что же произошло в этот период и какова была основная причина подобной ситуации? Ответ на этот вопрос очень прост: важнейшим фактором роста американского импорта и стагнации экспорта служило беспрецедентное повышение курсовой стоимости доллара по отношению к “корзине” основных мировых валют — только между серединой 1979-го и первым кварталом 1985 года оно составило 73 процента. В этих условиях совершенно естественным был как рост потребления импортных товаров в США, так и снижение по всем без исключения товарным позициям отношения объема экспорта американских товаров к общему объему их производства.
Японские стратеги не учли двух обстоятельств: того, что усиление доллара объясняется временными трудностями американской экономики и поэтому не может быть чересчур продолжительным; и того, что, пока расчеты ведутся в долларах, США не имеют внешней торговли в собственном смысле слова, а проблема “восстановления” баланса решается посредством организации спекулятивной атаки против доллара, обесценивающей средства, полученные экспортерами от продажи их товаров в США.
Как только ситуация в американской экономике стала нормализовываться, началось снижение процентных ставок, а вместе с ним — падение доллара на мировых рынках; за полтора года его курс снизился более чем на 25 процентов, а к февралю 1987 года “отыграл назад” почти четыре пятых своего прежнего беспрецедентного повышения. В результате с середины 1986 по середину 1988 года американский экспорт вырос более чем на треть, а дефицит торгового баланса сократился на 40 процентов. Проявившиеся в эти годы тенденции фактически устранили дефицит в торговле США с европейскими странами, а снижение курса доллара еще на 15—20 процентов обеспечило бы и полное преодоление дефицита в торговле с Японией. Трудности 80-х годов серьезно дезориентировали конкурентов США, которые, раз убедившись в привлекательности американского рынка, усилили присутствие на нем в первую очередь в сфере распределения и торговли и предпочли отказаться от создания производственных мощностей. Это видно при сравнении американских и японских показателей в сфере экспорта готовой продукции и перенесения производства за границу. Если в 1988 году общий объем японского экспорта был всего на 20 процентов ниже американского, то масштабы продаж произведенных за рубежом японских товаров отставали от аналогичного показателя американских компаний почти в четыре раза, а реализация товаров через созданные за границей японские торговые конгломераты была вдвое большей, нежели через американские. В результате совокупный объем американских товаров, вывезенных из страны или произведенных за рубежом, почти вдвое превосходил аналогичный японский показатель; таким образом, на фоне беспрецедентных формальных успехов японцев американские производители сумели самым серьезным образом пересмотреть прежние ориентиры, что стало залогом их успехов в 90-е годы.
Рождение новой реальности
Однако между серединой 80-х, когда западные страны, и прежде всего США, предпринимали особые усилия, обеспечившие их нынешнее процветание, и серединой 90-х, когда оно стало реальностью, лежал кризис 1987 года — последнее испытание индустриальной эпохи, вместе с тем показавшее, насколько новые реалии не похожи на прежние.
В отличие от кризисов 1973—1974 и 1979—1982 годов, он не был явным образом связан с изменениями конъюнктуры на мировых товарных рынках; отчасти поэтому, отчасти в силу резкого обвала фондового рынка и последовавшего за ним продолжительного застоя биржевых котировок, многие исследователи сравнивают кризис 1987 года с Великой депрессией. Однако именно такой подход наилучшим образом показывает, насколько различными были два этих потрясения.
Кризис 1929 года, положивший начало Великой депрессии, явился наиболее острым классическим кризисом индустриальной эпохи, прервавшим период беспрецедентного промышленного роста. На фоне быстрого повышения доходов населения и прибылей промышленных компаний огромные средства направлялись на инвестиционные нужды. На протяжении 20-х годов полученные американскими компаниями от реализации акций и облигаций средства заметно превысили объемы финансирования из собственных источников. В результате фондовый индекс совершил феноменальный рывок: он вырос на 16 процентов в 1924 году, на 27 — в 1925-м, на 25—в 1927-м, на 29—в 1928-м и на 30 процентов с января по сентябрь 1929 года. Средства, помещенные в 1921 году в акции, на основании котировок которых рассчитывался индекс Доу-Джонса, возросли к концу 1928 года почти в двадцать раз (!) даже без учета выплаченных по ним дивидендов. Объемы торгов также росли с невероятной скоростью: если 12 марта 1928 года из рук в руки на Нью-Йоркской фондовой бирже перешло почти 3,86 миллиона акций, то 12 июня их количество выросло до 4,89 миллиона, 16 ноября составило 6,64 миллиона, а 1929 год вошел в историю с новыми рекордами: 8,24 миллиона — 26 марта, 12,89 миллиона — 24 октября и 16,41 миллиона — 29 октября.
Однако “перегретая” экономика не могла развиваться прежними темпами, и первые признаки спада проявились уже в августе 1929 года: в течение трех месяцев, предшествовавших биржевому краху в октябре, объем промышленного производства, оптовые цены и личные доходы населения снижались с годовым темпом в 20, 13,5 и 17 процентов соответственно. Достигнув 3 сентября своего максимального значения в 452 пункта, индекс “The New York Times”, составленный на основе котировок акций промышленных компаний, опустился к середине ноября более чем вдвое, до отметки в 224 пункта. Последовавший обвал в октябре 1929 года оказался разрушителен не столько в силу разового обесценения активов, сколько потому, что он положил начало продолжительному понижательному тренду, продолжавшемуся до середины 1932 года, когда 8 июля индекс достиг своего минимального значения в 41,22 пункта. Совокупное его падение превысило 82 процента, а цены на акции перешагнули свой докризисный уровень только через 25 лет, в 1954 году!
Фондовый крах вызвал снижение инвестиционной активности почти до нулевой отметки и резко повысил спрос на деньги. Отказ ФРС от спасения попавших в сложное положение банков вызвал волну массовых банкротств кредитых учреждений, нараставшую вплоть до 1933 года, когда общее число разорившихся банков превысило 11,4 тысячи, что составляло более 45 процентов их общего числа. Объем ВНП к этому времени сократился более чем на 30 процентов, а безработица сохранялась на уровне около 20 процентов трудоспособного населения вплоть до 1938 года. Кризис фактически немедленно принял всемирный масштаб. Американский импорт упал к 1932 году почти в три раза — с 5,5 до 1,9 миллиарда долларов в текущих ценах, что породило значительное положительное сальдо торгового баланса США; в условиях существования золотого стандарта это не могло не приводить к сокращению финансовых ресурсов в европейских странах и углублению кризиса. Только Япония, не связанная с США тесными торговыми отношениями, и Великобритания, вышедшая из режима золотого стандарта 21 сентября 1931 года, сумели пережить его с наименьшими потерями. Японское промышленное производство к 1931 году находилось на уровне 1928-го; в Великобритании в 1935 году его показатели были ниже докризисных всего на 6 процентов, а промышленный рост между 1932 и 1937 годами стал самым высоким в нынешнем столетии. В США же к 1933 году промышленное производство снизилось на 60 процентов, в Германии — почти вдвое; в результате американская экономика оказалась отброшенной на уровень 1922-го, а немецкая — даже 1908 (!) года.
Кризис 1987 года начался в иной ситуации и сопровождался противоположными последствиями. Хотя ему также предшествовал быстрый рост котировок на фондовых рынках (ведущие американские индексы между 1974 и 1987 годами выросли более чем в четыре раза), в предшествующие кризису годы рынок оставался рынком ожиданий, и для снижения котировок оказалось достаточно не реального промышленного спада, а начала активных обратных подвижек курса доллара, по сути своей отрицательных последствий для национальной экономики не имевших. В результате 19 октября индекс Доу-Джонса совершил самое большое в своей истории падение, потеряв в течение одной торговой сессии 508 пунктов, или более 22 процентов текущей рыночной стоимости. Последствия немедленно приобрели международный резонанс: в течение нескольких дней большинство европейских рынков понесли гораздо большие потери, чем Уолл-Стрит. Тяжесть удара по азиатским странам была столь велика, что фондовая биржа в Гонконге закрылась почти на неделю.
Мы не будем останавливаться здесь на апокалипсических оценках, которые были даны ситуации в те годы. Большинство экспертов, рассматривавших сложившееся положение, предрекали глубокую депрессию и окончательный переход роли мирового экономического лидера к Японии, основываясь при этом почти исключительно на финансовой стороне кризиса. Лишь немногие отмечали в качестве его причин низкую норму накопления, растущее социальное неравенство и сокращение платежеспособного спроса, стагнирующую производительность и так далее. При этом подавляющим большинством не принимались в расчет те факторы, которые благоприятствовали быстрому выходу из кризиса и сохранению за США лидирующей роли в мировой экономике.