Да, в эти годы США имели гигантский дефицит бюджета и допускали отрицательное сальдо своего торгового баланса с Японией; однако гораздо более существенным оставалось то, насколько широко и эффективно использовались в стране достижения информационной революции. Самые поверхностные сравнения показывают, что кабельными сетями к середине 90-х годов были связаны 80 процентов американских домов и только 12 процентов японских; в США на 1000 человек использовались 233 персональных компьютера, в Германии и Англии около 150, тогда как в Японии — всего 80; электронной почтой регулярно пользовались 64 процента американцев, от 31 до 38 процентов жителей континентальной Европы и лишь 21 процент японцев, и ряд подобных примеров можно продолжить. Да, с конца 70-х годов японская промышленность успешно вытесняла американских производителей с рынка микрочипов, опередив США в 1985 году и обеспечив в 1989 разрыв в 16 процентных пунктов; при этом США никогда не уступали лидирующих позиций в области разработки программного обеспечения. В начале 90-х годов мировой рынок программных продуктов контролировался американскими компаниями на 57 процентов, и их доля превышала японскую более чем в четыре раза. Как следствие, в середине 90-х годов было легко восстановлено и равенство на рынке производства микрочипов, а доли США и Японии выровнялись. Соединенные Штаты на протяжении всех 80-х годов обладали стабильным положительным сальдо в торговле патентами и научными разработками, постоянно расширяя и применение их в национальной промышленности. В 1991 году расходы американских компаний на информацию и информационные технологии, составившие 112 миллиардов долларов, превысили инвестиции в основные фондов (107 миллиардов долларов). К началу 1995 года в США при помощи информационных технологий производилось около трех четвертей добавленной стоимости, создаваемой в промышленности, а американские производители контролировали 40 процентов всемирного коммуникационного рынка, около 75 процентов оборота информационных услуг и четыре пятых рынка программных продуктов. Все это стало реальностью потому, что уже с середины 80-х годов США демонстрировали принципиально мной тип хозяйственного роста, нежели их основные соперники.
Именно поэтому если “за крахом 1929 года последовали углубляющаяся рецессия и дальнейшие понижательные движения на рынке акций, [то] в 1987 году крах не прервал относительно быстрого экономического роста и не воспрепятствовал ренессансу фондового рынка, вскоре оправившегося от первоначальных потерь”. В 1987 и 1988 годах темп роста ВНП лишь незначительно Снизился по сравнению с 1986 годом, а ни о какой рецессии не могло быть и речи. Американская экономика оставалась самой мощной в мире, и хотя между 1973 и 1986 годами Япония и увеличила свой ВНП с 27 до 38 процентов от показателя США, последние жестко сохраняли соотношения ВНП с европейскими странами — с Германией, чей показатель составлял 16 процентов американского, Францией (13—14 процентов) и Великобританией (II—12 процентов); как следствие, с 1975 по 1990 годы отношение суммарного ВНП стран ЕС и Японии к ВНП США повысилось всего на пять процентных пунктов —со 107 до 112 процентов, что в конечном счете и стало реальной “ценой” тех 80-х годов, которые принято рассматривать как самый тяжелый период в развитии американской экономики. Как следствие формирования нового типа хозяйственного развития, Соединенные Штаты в большем объеме, нежели любая другая страна современного мира, используют преимущества технического прогресса, который, как отмечал Ж.Фурастье еще накануне первого нефтяного кризиса, “имеет для экономической жизни роль независимой переменной”. И расчеты показывают, что радикальное изменение значения технологического фактора относится именно к началу 80-х, когда постиндустриальные тенденции стали оформляться в некое единое целое. Согласно данным, приводимым Джеймсом Гэлбрейтом, между 1980 и 1989 годами роль технологического фактора в обеспечении хозяйственного прогресса выросла более чем на четверть, тогда как значение потребительского спроса снизилось почти на такую же величину, а действенность протекционистских мер осталась практически неизменной. Это лишний раз подчеркивает, что Соединенные Штаты в гораздо большей степени, нежели любая иная страна, сумели правильно определить ориентиры своего развития и вошли в 90-е годы как в эпоху, в рамках которой они были обречены на успех.
Таким образом, в 80-е годы проявились первые зримые признаки того, что постиндустриальный мир обрел ранее неведомую ему целостность и гармоничность. Начало десятилетия было отмечено радикальным изменением основных тенденций в потреблении важнейших ресурсов, что создало предпосылки для постепенного возвращения сырьевых цен к докризисному уровню и существенно снизило масштабы хозяйственных притязаний развивающихся стран. Рейгановская налоговая реформа и аналогичные меры, предпринятые консервативными правительствами, в начале 80-х годов пришедшими к власти в западноевропейских странах, высвободили значительные средства, обеспечившие резкий рост производственных инвестиций, и подстегнули частную инициативу во всех отраслях хозяйства. Практика противостояния США и новых индустриальных стран во второй половине 80-х годов показала, что период, в течение которого индустриальная модель развития могла эффективно конкурировать с экономиками, основанными на доминировании новейших технологий, уходит в прошлое, и отныне именно технологическое превосходство оказывается мощнейшим инструментом международной конкуренции. На 80-е годы пришлись и первые результаты новой политики Запада, воплотившиеся в крушении наиболее неэффективной из моделей индустриализма — коммунистической; следствием этого стало укрепление международной стабильности и резкое сокращение военных расходов, способствовавшее снижению остроты проблемы внутреннего долга и позволившее увеличить ассигнования на социальные программы уже в первой половине 90-х годов.
В новых условиях важнейшими направлениями эволюции западного мира должно было стать формирование постиндустриальной цивилизации как целостной системы, объединяемой в том числе и ценностными ориентирами ее граждан. Вполне очевидно, что возможности инкорпорирования в нее Японии и государств Юго-Восточной Азии оставались незначительными, в первую очередь в силу того, что исповедуемая ими парадигма хозяйственного роста по самой своей природе не была адекватной ценностям постиндустриального строя. Не сумев одержать победы в технологическом соревновании с США, Япония перешла к оборонительной позиции, став не форпостом постиндустриального общества на Востоке, а создав вокруг себя сообщество государств, полагавшихся на экспансию индустриального производства. Уверенность японских предпринимателей и политических лидеров в возможности восстановления своей экономической мощи за счет экспансии в Азии привела к тому, что сама Япония к концу 90-х годов откатилась далеко назад по сравнению с серединой 80-х. С учетом того, что это происходило в условиях, когда развитие четвертичного сектора неминуемо должно было привести к глубокому кризису традиционной индустриальной модели, становится ясно, что важнейшей задачей, стоящей на повестке дня в 90-е годы (хотя никогда не провозглашавшейся политиками и экспертами достаточно открыто) оказалось окончательное сокрушение индустриальной системы и перераспределение экономической мощи таким образом, который соответствует уже осуществившемуся перераспределению как технологического, так и интеллектуального потенциала между основными центрами современного мира.
Это изменение мы называем вторым системным кризисом индустриального типа хозяйства. Суть его заключается в неизбежном резком снижении роли индустриального сектора в мировом масштабе; даже если значение индустриального производства и не упадет в обозримом будущем до минимального предела, как это в 80-е годы случилось с первичным сектором экономики, ведущая роль закрепится за четвертичным сектором хозяйства, представленным высокотехнологичными отраслями и производящим не материальные блага, а информацию и знания, и, в конечном счете, самого человека. Таким образом, подобно тому, как экспансия третичного сектора в развитых странах ознаменовала резкое снижение роли первичного в мировом масштабе, быстрый прогресс четвертичного сектора ставит новые трудноразрешимые проблемы перед экономиками, ориентированными на индустриальный тип развития.
С проявлениями именно этого кризиса мы самым непосредственным образом связываем те события, которые развернулись в 1997—1999 годах и захватили всю периферию постиндустриального мира. Став самодостаточной системой, постиндустриальная цивилизация сегодня одна способна решать судьбы всего человечества и определять перспективы хозяйственного развития и даже непосредственного выживания целых регионов. Безусловно, конфликт в Югославии показывает со всей очевидностью, что приемы и методы, применяемые развитыми странами на международной арене, порой весьма далеки от идеальных; однако развивающимся странам некого винить в сложившейся ситуации, кроме самих себя. Тот факт, что югославский конфликт хронологически последовал за кризисом в Азии и крахом ожиданий на экономические успехи России, а не предвосхитил их, кажется нам исключительно симптоматичным. Вместе с 80-ми годами ушла не только индустриальная цивилизация, ушла и иллюзия многополюсного мира. К лучшему это или к худшему, покажет время. Пока же, следуя логике нашей статьи, обратимся к оценке экономических проблем 90-х годов — периода беспрецедентного триумфа постиндустриальной модели. В последнее десятилетие XX века западный мир вступил в условиях внешней и внутренней стабильности, обладая всеми необходимыми предпосылками для быстрого и устойчивого хозяйственного роста. Подъем, обозначившийся в США с 1992-го, а в Западной Европе — с 1994 года, стал первым проявлением успехов информационной экономики, триумфом “четвертичного” сектора хозяйства. В новых условиях ведущая роль информационной составляющей должна была снизить интенсивность потребности западного общества в максимизации материального богатства и, следовательно, сократить долю продукта, предлагаемую к реализации на мировых рынках новыми индустриальными экономиками, подобно тому как развитие сферы услуг за десятилетие до этого снизило потребности формирующейся постиндустриальной цивилизации в естественных ресурсах и предопределило неудачу попыток развивающихся стран диктовать свои условия западному миру.