Одним из «родоначальников» теории модернизации является один из самых влиятельных американских политологом Сэмюэль Хантингтон. В соответствии с его концепцией стимулом для начала модернизации служит некоторая совокупность внутренних и внешних факторов, побуждающих политическую элиту начать реформы.[6] В книге «Столкновение цивилизаций и преобразование мирового порядка» (1996) изложены те взгляды автора на соотношение сил современном мире, которые впервые были представлены им в статье «Столкновение цивилизаций?», опубликованной в 1993 году в журнале «Foreign Affairs». Книга, вышедшая спустя три года, несет в себе целый ряд прогнозов автора, и в первую очередь относительно роста влияния на мировую политику этнических, религиозных, языковых и других различий, основанных на следовании устоявшимся традициям. «Сегодня гораздо более выпукло, нежели когда-либо ранее, проявляются границы, разделяющие различные цивилизационные типы, и возникают конфликты по этим, как их называет автор, «демаркационным линиям»[7]. Учитывая, что одна из наиболее важных, по мнению С. Хантингтона, «линий» отчасти пролегла и внутри отдельных стран СНГ, предлагаемый в книге анализ крайне актуален для россиян. Цивилизационный подход, в том в де, как он представлен в книге, существенно отличается от того «цивилизационного» метода, который активно проповедовался в российском обществоведении конца 80-х — первой половины 90-х годов Автор не противопоставляет свой подход исследованию фаз экономической эволюции хозяйственных систем, а скорее пытается изучить взаимодействие экономических и социокультурных составляющих общественной жизни, что придает содержащимся в работе гипотеза и выводам глубоко взвешенный и аргументированный характер.
Хантингтон, безусловно, не является сторонником проведения модернизации по пути Запада. «Запад - считает автор, - занимает среди цивилизаций особое место, оказывая на них серьезное и временами разрушительное воздействие. Взаимосвязь между могуществом и культурой Запада и могуществом и культурой других цивилизаций оказывается наиболее примечательной характеристикой сегодняшнего мира. По мере относительного усиления мощи других цивилизаций привлекательность западных ценностей уменьшается, а незападные народы испытывают все большее доверие и приверженность к своим собственным коренным культурам. Поэтому главная проблема взаимоотношений между Западом и остальным миром заключается в том, что его усилия (и в особенности США) по продвижению западной культуры предпринимаются на фоне объективно сокращающихся возможностей в этой области».[8]
Политическая модернизация, которую Хантингтон понимает как "демократизацию политических институтов общества и его политического сознания" [9] обуславливается, на взгляд автора, целым рядом факторов социального характера. Какими бы мотивами не руководствовалась правящая элита, начиная реформы, они почти всегда ведут к вполне детерминированным изменениям. Любые шаги, направленные на социально-экономический прогресс, неизбежно способствуют заимствованию передовых идей.
Другой видный зарубежный исследователь в области теории модернизации- Д. А. Растоу. В своей статье 1970 года «Переходы к демократии: попытка динамической модели» он обрисовал некую модель модернизации, которая была в значительной мере основана на исследовании опыта Швеции — западной страны, осуществившей переход к демократии в период между 1890 и 1920 гг., и Турции — вестернизирующегося государства, где процесс демократизации начался около 1945 г. и продолжался на момент написания статьи. Отправной точкой и предварительным условием демократизации Растоу называет национальное единство. «Национальное единство — плод не столько разделяемых всеми установок и убеждений, сколько небезучастности (responsiveness) и взаимодополненности (complementarity)»[10]. Динамический процесс демократизации в собственном смысле слова — при наличии указанного выше предварительного условия — запускается посредством длительной и безрезультатной политической борьбы. Подобная борьба чаще всего начинается вследствие появления новой элиты, поднимающей угнетенные и лишенные ранее руководства социальные группы на согласованное действие. (Опять же, толчок к реформам дает элита). Результатом же борьбы явится конечная необходимость страны сделать выбор, причем именно в пользу демократии, которая у автора синонимична модернизации, прогрессу, процветанию и т.д. Решение в пользу демократии проистекает из взаимодействия нескольких сил. Охранительные силы могут уступить из опасения, что, продолжая сопротивляться, они в конечном итоге обрекут себя на гораздо большие потери. (Подобными соображениями руководствовались английские виги в 1832 г. и шведские консерваторы в 1907 г.). В свою очередь, радикалы способны принять компромисс в качестве первого "взноса", будучи уверены, что время работает на них и другие "взносы" неизбежно последуют. Затем наступает «фаза привыкания», за которую стабилизируется экономическое, социально-политическое состояние общества и психологический настрой его членов. Таким образом, модель Растоу показывает, что при переходе к демократии последовательность процессов должна быть следующей: от национального единства как подосновы демократизации, через борьбу, компромисс и привыкание — к демократии.
Мысль Растоу о национальном единстве как первооснове модернизации нашла свое отражение также и у российских исследователей. В России тема «национализм и модернизация» оказалась актуализирована электоральным успехом партии, националистической по программе и «либерально- демократической» по самонаименованию (ЛДПР). Некоторые рассчитывают на национальную идею как на средство модернизации России. В статье П. Е. Канделя «Национализм и проблема модернизации в посттоталитарном мире»[11] это объясняется тем, что закономерно образующийся в переходном обществе социальный и идейный вакуум нуждается в заполнении; социум, утративший внешний скрепы тоталитарного государства, требует новых связующих элементов. При слабой же развитости либерально-демократических идей наиболее органичным способом заполнения такого вакуума и представляется упор на национальную идею, оформляемую как идея национального возрождения в рамках национального государства. Модернизаторская функция национализма есть достижение социально-культурной однородности общества, что является условием становления индустриальной социальной системы. Функциями национализма в переходном обществе являются: 1) консолидация общества для целей модернизации, 2)мобилизация его на цели, с нею связанные, 3)компенсация страдания, вызванных, отчасти, предшествующей отсталостью, отчасти - самой модернизацией.
Но в условиях посттоталитарного мира национализм не способен быть средством модернизации; в принципе, в посттоталитарном мире национализм = тоталитаризм. Таким образом национализм обречен быть силой антимодернизаторской, переориентируя социальную энергию из социально-экономической и социально-политической сферы, где и решается судьба модернизации, в область межнациональных и межгосударственных отношений.
Главным образом с необходимостью модернизации сталкиваются в странах, где рыночные и демократические традиции недостаточно развиты. Модернизация оказывается сопряжена с привнесением в общественную жизнь институтов и норм, являющихся инокультурными, а иногда даже иноцивилизационными. Условием модернизации во многих случаях становится критическая переоценка национального прошлого и настоящего. Существенное содержание самого процесса модернизации составляют изменение тех или иных черт национального характера, а результатом процесса становится объективноеснижение резкости межкультурных и межцивилизационных различий.
Дисфункциональность национализма с точки зрения целей модернизации задана, кроме того, его изначальной предрасположенностью к внешней экспансии.
Глава 5:Понимание российского типа модернизации.
1. Специфика российской модернизации.
В большинстве своем отечественные авторы неоднозначно оценивают происходящие в современной (плюс минус 10 лет) России процессы. А. Фадин в своей статье «Модернизация через катастрофу» утверждает, что политическая система страны ( России) не реформируема, резких скачков, потрясений, в частности- модернизации, не существует. И сама модернизация есть не более чем «мутация»[12] общества. Объясняется это тем, что посткоммунистическая ситуация в России может быть охарактеризована как бессубъектная. Любая форсированная модернизация (и структурная в том числе) требует мощной государственной воли, управляемого, способного к сложным командным маневрам госаппарата, т.е. некоторого субъекта реформ. Подобный субъект не только отсутствует, но, по всей видимости, и не может быть порожден этим обществом в обозримые сроки. (Здесь Фадин явно перекликается с Хантингтоном, у которого таким «субъектом реформ» выступает правящая элита, то есть речь идет об этатистской основе любого успешного догоняющего развития).
В современном мире единственной прочной основой любой модернизации и - шире – развития, на взгляд автора, является личная свобода и социальная эмансипация. Каждый шаг экономического развития должен сопровождаться соответствующим (попеременно - опережающим и последующим) шагом в эмансипации. В России же социальная эмансипация, несомненно, шла, но она была побочным, нежелательным и подавляемым продуктом модели развития, ее «антителом»[13].
«Ядро госаппарата, управленцы совершенно не заинтересованы в структурной модернизации, поскольку связаны во многом с избыточными, иждивенческими и тупиковыми секторами хозяйства. И есть лишь одна сила, которая может преодолеть это вязкое непреодолимое сопротивление. Эта сила - КАТАСТРОФА».[14] В логике подобного взгляда Катастрофа есть цена обновления русской истории. НО, возможно,именно экономический обвал, действительно массовая безработица, настоящая катастрофа уровня жизни являются неизбежным (и в этом смысле необходимым) средством изменения шкалы ценностей массового сознания. Только потрясения такого масштаба могут снизить завышенные (по отношению к возможностям и потребностям развития страны) социальные притязания и ожидания. Все общества, успешно проходившие через горнило структурной перестройки и модернизации, начинали с гораздо более низких уровней: лежащие в послевоенных руинах Германия, Япония и Корея, голодный, неграмотный, разоренный "культурной революцией" Китай, промышленно пустынный Тайвань, третьемирские по изначальной природе своей "азиатские драконы". На другом стартовом уровне находились и Чили, Испания, Турция. Абсолютно все удачные примеры прорыва объединяло использование "преимуществ отсталости" или... предшествовавшей катастрофы. То, что происходит в России, - это (в данной логике) недокатастрофа или предкатастрофа.Катастрофа же приходит не извне (война, стихийное бедствие, игра мировых сил), а как бы в результате действий реформистов, как закономерный итог реформы. Именно поэтому можно сказать, что функция катастрофы в социально-психологическом плане будет - при оптимальном сценарии - состоять в глубинном смещении координат сравнения и, если не экономической, то уж точно «психологической модернизации»[15] общества. Катастрофа дает шанс (не более чем шанс) начать "по новой". У России, считает автор, этот шанс ПОКА есть.