Эти высказывания стали мне известны в начале 70-х годов при подготовке к изданию книги о Павлове, написанной в соавторстве с моим учителем А.С.Мозжухиным. Мы не могли принять ни одну из упомянутых выше версий. Павлова не смогли запугать в первые годы после революции, хотя угрозы были весьма серьезными (вызывали в ЧК, пугал его сам Зиновьев, гроза Петрограда и всего Советского Севера, травила пресса, угрожая "зашибить" господина профессора). Иван Петрович писал в Совнарком (за полгода до своего выступления в Кремле): "Революция меня
застала почти в 70 лет. А в меня засело как-то твердое убеждение, что срок деятельной человеческой жизни именно 70 лет. И поэтому я смело и открыто критиковал революцию. Я говорил себе: "Черт с ними! Пусть расстреляют. Все равно жизнь кончена, я сделаю то, что требовало от меня мое достоинство " ". Так чего ему было бояться на девятом десятке лет?
Вряд ли можно было подкупить человека, который превыше всего ценил в себе и других честь и человеческое достоинство. От отца он унаследовал бескорыстие и бессеребренность, столь почитаемые православной церковью, а сам неоднократно избирался председателем суда чести врачей.
О наивности 86-летнего старца могли говорить люди, не знакомые с его прозорливыми прогнозами. Политические события он анализировал глубже многих политологов и редко ошибался в перспективной оценке их последствий. Ему посчастливилось сохранить ясность мышления до последнего дня долгой жизни.
В работе над книгой я встречался со многими учениками Павлова и почти каждому задавал вопрос, который был столь актуален для западной прессы в 1935 г. Запомнился ответ профессора Конради Георгия Павловича, который четверть века назад я не смог оценить так, как сегодня. Конради объяснясь "метаморфозу" политических взглядов Павлова его "государственным российским патриотизмом". Он воспринимал укрепление мощи и международного авторитета России как свое кровное дело.
"Я был, есть и останусь сыном Родины "
В жизни Павлова был период (на третьем десятке лет), когда он под влиянием своего университетского учителя — профессора физиологии И.Ф.Циона — стремился стать нигилистом. Однако прежнее воспитание в патриархальной семье потомственных священнослужителей, а также огромное влияние на него Ф.М.Достоевского, С.П.Боткина и невесты Серафимы Васильевны Карчевской оказались сильнее. И если в 30 лет Иван Павлов находил много сходства между собой и нигилистом Иваном Карамазовым, то со временем стал исповедовать мораль Алеши Карамазова' "Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация". В 1923 г. Павлов во
вступительной лекции к курсу физиологии поведал студентам Военно-медицинской академии о мыслях и чувствах, которые обуревали его в революционные годы: "Только тогда я и почувствовал, до какой степени вся моя деятельность — хотя бы по сути своей интернациональная, — до какой степени она связана с достоинством и интересами Родины. Это истина, если я скажу, что я прямо как бы потерял основной смысл в своей научной деятельности при мысли, что Родина погибла. Для кого же я тогда
стараюсь?" Этим словам в лекции предшествовало признание: "...я был,
есть и останусь русским человеком, сыном Родины, ее жизнью прежде всего интересуюсь, ее интересами живу, ее достоинством укрепляю свое достоинство"
Когда русская армия стала терпеть поражение за поражением в первой мировой войне, Павлов, внимательно следивший за ходом боевых действий, клеймил бездарное командование, царское правительство, называл Николая II идиотом и дегенератом. Узнав о пораженческих настроениях в партии кадетов (он в нее не входил, но был солидарен с ее политической платформой), Иван Петрович отошел от своих коллег, членов этой партии. Как вспоминала его жена, он отказался от приглашения на их собрание со словами: "Неужели вы не не понимаете, что совершаете преступление, устраивая революцию во время войны?.. Нет, я не приму участия в разрушении моей Родины "
Февральскую революцию Павлов встретил настороженно, будущее оценивал "в высшей степени пессимистически " (по словам М.К.Петровой), но к апрелю его настроение стало улучшаться и надежды Ивана Петровича достигли апогея. Но как только А.Ф.Керенский возглавил Временное правительство, он перестал верить в благополучный исход революционных событий: "О, паршивый адвокатишка, такая сопля во главе государства — он же загубит все!" . Иван Петрович знавал Керенского раньше — через брата своей жены Карчевского, прокурора Судебной палаты.
После июльских событий Павлов предрекал крах буржуазной власти и переворот — либо правый, либо левый. И того, и другого не желал, мрачнея день ото дня. Октябрьскую революцию переживал крайне болезненно, замкнулся в себе, говорил мало. Если же удавалось его разговорить, предсказывал тяжелые потрясения в жизни всех и каждого. Младший сын Всеволод, офицер действующей армии, остался за границей и лишь в конце 20-х годов возвратился на Родину. Подававший большие надежды в науке, любимый сын Виктор подался на юг к Корнилову и, не доехав до места назначения, погиб. Кто-то сообщил его родителям, что Виктора расстреляли красногвардейцы. Павлов поверил, о чем свидетельствует его намерение посвятить "сыну Виктору, зверски замученному большевиками" свою книгу "Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных". Позднее выяснилось, что Виктор не был расстрелян, а умер от тифа в больнице на станции Барвенково. В Петрограде большевики расстреляли Бориса, сына его сотрудницы Марии Капитоновны Петровой, которую Иван Петрович любил и переносил свою любовь на ее сына. Огромным напряжением воли и терпения Павлов, сам погруженный в страдания, вернул к жизни любимую женщину, желавшую собственной смерти после потери сына.
Чекисты неоднократно устраивали обыски в квартире Павлова, конфисковали золотые вещи, включая золотые медали, которыми он был награжден за научные достижения, на короткое время задерживали как его самого, так и старшего сына — Владимира, проживавшего вместе с родителями Продолжительным политическим арестам подверглись многие друзья Ивана Петровича. Среди них был его товарищ по клинике СП Боткина, бывший директор Института экспериментальной медицины и обер-прокурор Священного Синода профессор С М Лукьянов, выдающийся отечественный патолог, ученый с мировым именем.
Иван Петрович считал, что войну с Германией нужно продолжать "до победного конца" Естественно, что переговоры в Бресте о мире не находили сочувствия в его душе. 23 ноября 1917 г Конференция Военно-медицинской академии единогласно присоединилась к воззванию Академии наук не поддерживать Брестский мир Павлов работал в этих обоих учреждениях, полностью одобрял воззвание и последними словами поносил "постыдный и непрочный сепаратный мир , высказывая опасение, что воюющие державы раздерут Родину на части". Порицал он также разгром большевиками Учредительного собрания. Его настроением той поры пронизана речь у гроба давнего друга — художника Н.Н Дубовского
"Дорогой друг!
Я завидую тебе. Ты более не видишь нашими слабыми, земными глазами все растущего раздирания и опозорения Родины, и ты закончил твой жизненный путь славным концом, славною смертию. Ты показал, что нет более тяжелого удара по сердцу, чем гибель Родины. Точно в тот момент, когда твоего уха коснулось известие, что волна безумия, бегущая по широкому простору Родины, покрыла и твой родной Новочеркасск, твое сердце отказалось биться, отказалось жить!
Да, совершается грозный и неумолимый приговор истории над нашей славянской семьей! Давно погибла старшая сестра — прекрасная Польша! Дошел черед и до младшей сестры — России, казавшейся такой могучей, такой богатырской, такой несокрушимой! Она гибнет также в критический период политического созревания, сраженная тем же злым недугом слепоты перед действительностью. Эта гибель зло и верно обеспечена неукротимой и более неодолимой силой корыстных, низких влечений, легкомысленно и недобросовестно разбуженных и лишенных узды, в огромной темной массе русского народа. А Родина тебе дорога! Ты любил ее больше всего! Ты жил ее красками и линиями, и ты воплотил это еще недавно в твоем чудном творении "Родина". Этой картине место на твоей простой могильной плите! Она — весь ты — с твоим талантом и неугасимою любовью к Родине.
Что дивного, что кисть навсегда выпала из твоих рук, когда Родина становится не твоею, а чужою. Прощай, друг! Может быть, до скорого свидания, если за этой доской ждет нас новое будущее и, будем верить, светлое, которое простит нам наши русские слабости, приведшие к гибели Родины.
Прости '"
Зато 25 февраля 1918 г. Павлов вместе со всей Военно-медицинской академией горячо отозвался на декрет-воззвание "Социалистическое отечество в опасности!", подписанный Лениным четырьмя днями раньше.
Охранная грамота
Болезненно реагируя на ограничение свобод, Иван Петрович в соавторстве со своим учеником М М Губергрицем опубликовал в журнале "Русский врач" статью "Рефлекс свободы" Этой теме Павлов уделил немало места в трех публичных лекциях (Две из них публикуются в этом номере — Ред.}
Очевидно, после этих лекций Павлов стал национальным символом политического сопротивления, символом человеческого противодействия неблагоприятным обстоятельствам. Преодолевая их, он продолжал трудиться с отчаянным самоотречением, поскольку, по его словам, "в тяжелое время. Полное неотступной скорби для думающих и чувствующих, чувствующих по-человечески. остается
одна жизненная опора исполнение по мере сил принятого на себя долга" Это строки из письма Ивана Петровича В Ф.Войно-Ясенецкому, в ту пору опальному архиепископу Луке.