Несмотря на высокий официальный статус и амбициозный замах, «продвижение демократии», как признают и сами американские аналитики, пока не стало равноценным компонентом внешнеполитической стратегии США наряду с военно-политической и экономической составляющими. Этому препятствуют рыхлость данной концепции, не имеющей четко обозначенных критериев и целей, а также ее недостаточная мобилизующая сила по сравнению со сдерживанием советской угрозы. Ни общественное мнение в целом, ни элитные круги США не рассматривают «продвижение демократии» в качестве важнейшего внешнеполитического приоритета.
Ограниченной остается и реализация этой установки на практике, так как часто США в своих действиях руководствуются традиционными геополитическими или экономическими мотивами. Наглядные тому примеры - предоставление Китаю режима наибольшего благоприятствования в 1994 г. несмотря на массовые нарушения прав человека в этой стране, а также тесные связи США со своими стратегическими союзниками - Саудовской Аравией, Кувейтом, Турцией и рядом других стран, хотя там существуют авторитарные режимы. В целом, как подтверждается и распределением расходов на этом направлении, «продвижение демократии» распространяется в основном на страны Латинской Америки и молодые государства на постсоветском пространстве.
За внешнеполитическими установками и действиями США последних лет просматривается общее представление о возникающем на рубеже веков миропорядке и роли в нем самих Соединенных Штатов, складывающееся под сильным воздействием концепции «однополярного мира» с оставшейся в нем «единственной сверхдержавой». Сердцевиной этого представления служит убеждение в том, что в современном мире Соединенным Штатам принадлежит уже не просто лидирующая, а центральная системообразующая роль (отсюда популярный ныне в Вашингтоне метафорический образ США как главной «оси» современного мирового «колеса»). Это прежде всего относится к поддержанию международной безопасности и урегулированию конфликтов, где США с их огромными стратегическими ресурсами стремятся играть роль «маховика стабильности», по выражению помощника президента по вопросам национальной безопасности С. Бергера. «Ни одна другая страна, - отмечает Бергер, - не имеет таких военных мускулов, дипломатического искусства и доверия к себе, какие необходимы, чтобы быть посредником в спорах, склонить противоборствующие стороны к переговорам и помочь обеспечить в случае необходимости выполнение достигнутых соглашений». Во-вторых, США, как уже говорилось, взяли на себя роль главного архитектора и опекуна глобальной экономики. В-третьих, они считают себя гарантом мирных демократических перемен.
Таким образом, США, по мнению руководителей страны, не только определяют нормы поведения в мире, но и несут главную ответственность за обеспечение их соблюдения, совмещая функции законодателя, арбитра и «шерифа» (выражение Р. Хааса). По этой логике США, как отмечает известный американист В.А. Кременюк, являются своего рода «глобальной метрополией» этого «американо-центристского мира». Не случайно в Вашингтоне вошли в моду аналогии с Римской империей.
Соответственно, весь мир делится на союзников, друзей, партнеров и не вписывающихся в Pax Americana «варваров» (применительно к современности это, с точки зрения Вашингтона преступные государства» - Ирак, Иран, Северная Корея, Ливия, Куба, хотя реальный список «врагов Америки» на этом не кончается). Поскольку считается, что своими режимами последние поставили себя вне закона «цивилизованного сообщества», то по отношению к ним оправданы самые жесткие меры воздействия.
Даже признавая неоимперскии характер такого рода политики, американские лидеры и теоретики убеждены в уникально благотворном влиянии американской гегемонии, объясняемом ими совпадением целей и принципов США и ведомых ими стран, особым умением Америки учитывать интересы других при осуществлении глобального руководства. «Американская внешняя политика сознательно нацелена на продвижение универсальных ценностей», - пишет С. Тэлбот. Американо-центристский мир, как считают в Вашингтоне, служит если не идеальным, то наилучшим из всех возможных вариантов мирового порядка, единственной альтернативой хаосу или соперничеству многополюсного мира.
«Мы стремимся создать и укрепить широкую систему международных договоренностей, построенную на основе наших коренных интересов и ценностей - демократии, свободного рынка, частного предпринимательства, мира и стабильности...», - заявил С. Бергер в одном из своих программных выступлений в 1998 г. Главный путь к достижению этой цели - «втягивание стран в паутину подкрепляющих друг друга отношений, которые максимизируют как выгоду от соблюдения устанавливаемых ими правил, так и цену за их нарушение».
Втягивание как можно большего числа стран в институционализированные отношения, заставляющие их участников играть по одним и тем же правилам (разработанным американцами или просто приемлемым для них), должно вести к созданию все более однородного, управляемого Соединенными Штатами и безопасного для них мира. Как видим, речь идет о существенно переработанном и расширенном издании концепции «нового мирового порядка», предложенной администрацией Дж. Буша в начале 90-х годов. Тогда имелась в виду коллективная система безопасности под эгидой ООН (хотя и при ведущей роли США) для борьбы с традиционными угрозами безопасности - агрессией против суверенитета и территориальной целостности со стороны главным образом «преступных государств» типа хусейновского Ирака.
В этом смысле «новый мировой порядок» был ориентирован на сохранение территориально-политического статус-кво в мире и его символом стала операция «Буря в пустыне», проведенная против Ирака.
Теперь же в соответствии с логикой «согласованной безопасности» речь идет о создании системы, ориентированной иной тип угроз - этнические конфликты, массированные нарушения демократии, в частности прав человека, противодействие которым зачастую предполагает нарушение государственного суверенитета и открытое (в т. ч. и вооруженное) вмешательство во внутренние дела других государств. Поскольку же добиться широкого международного консенсуса по вопросам такого интервенционизма гораздо труднее, чем по вопросу об отражении внешней агрессии, то на практике дозволяется и его ограниченная легитимация в виде коллективных решений США и их союзников, выступающих как бы от имени всего «демократического сообщества». По сути, такой миропорядок допускает изменения территориально-политического статус-кво, что продемонстрировала операция НАТО против Югославии.
Подобный американо-центристский миропорядок несет с собой множество вопросов и проблем, но сначала важно разобраться в его корнях, ответив на вопрос, почему же все-таки окончание холодной войны привело не к ослаблению глобальных устремлений Америки, как можно было ожидать, а к их усилению и расширению соответствующих структур, не к свертыванию, а к наращиванию присутствия США в остальном мире.
Первая и наиболее очевидная часть ответа на этот вопрос заключается в том, что с исчезновением СССР как главного конкурента и противовеса, а также в результате последующего ослабления позиций России США обрели большую свободу действий, появились новые возможности расширения их сферы влияния во многих странах ЦВЕ и СНГ.
Во-вторых, в условиях глобализации возросла зависимость США от остального мира. Как самая экономически мощная страна, Америка больше других заинтересована в стабильности и управляемости мирового порядка, которые для нее неразрывно связаны с «американским руководством». США стремятся оградить себя от транснациональных угроз в виде международного терроризма, нападений на их информационные системы и другие современные инфраструктуры, а это тоже способствует глобализации американских интересов.
Еше один важнейший фактор - колоссальная инерционность огромной системы самых разнообразных внутренних и международных структур, обслуживающих глобальные интересы США. Она объясняется не только материальными интересами вовлеченных социальных групп и бюрократической инерцией огромных организаций типа НАТО, но и достаточно высокой эффективностью и диверсифицированностью самой этой системы, ее способностью выполнять широкий круг задач и приспосабливаться к меняющимся условиям. Хотя система союзнических отношений США была создана в годы холодной войны, ее задачи и тогда не сводились к одному лишь силовому противодействию внешней угрозе, а имели и мощную экономическую составляющую. Главное же ее отличие от «советской империи» состояло в том, что она была основана не столько на грубом диктате и тотальном контроле, сколько на учете интересов американских «вассалов», поощрении их самостоятельного развития по пути рыночной экономики и политической демократии. Достаточно вспомнить «план Маршалла», восстановление послевоенной Германии и Японии. В этом смысле претензии США на особый характер своей гегемонии имеют под собой определенное основание. Более равноправный и взаимовыгодный характер отношений внутри американской системы союзов позволил ей пережить холодную войну и даже сохраниться в качестве модели нового мирового порядка, о чем свидетельствует, например, расширение НАТО.
Здесь мы подходим к еще одному важному фактору преемственности внешней политики США - инерции мышления ее творцов. Убежденность в своей миссии по спасению и демократическому переустройству мира, поддерживаемая более чем полувековой привычкой к руководству его «свободной» частью, почерпнутая из «американской исключительности» горячая вера в превосходство своих порядков и благость американской мощи, инстинкт экспансии в отсутствие опыта равноправных союзов с другими странами - все это настолько прочно въелось в сознание политического класса США, что практически исключает его добровольный отказ от притязаний на руководство миром. «Как нация мы гораздо больше привыкли к командной роли, чем признает наша традиционная идеология, - констатирует один из ведущих внешнеполитических теоретиков США Р. Такер. Неудивительно, что после того, как мы весьма успешно справлялись с этой ролью в течение почти полувека, мы не проявляем склонности отказаться от нее только потому, что канули в вечность породившие ее обстоятельства».