"Русский с китайцем - братья навек"?
Некоторое время отношения между Москвой и Пекином характеризовались как дружественные и даже братские. Об этом определении вспомнил премьер В. Черномырдин во время визита в Китай весной 1994 г.50 О сегодняшнем дне и перспективах разговор впереди, а пока разберемся с тем, что лежало в основе двустороннего взаимодействия во времена СССР, ибо очень часто прошлое прокладывает дорогу в будущее.
Истинно "братским" и "дружественным" — читай: интернационалистским — отношение советского руководства к любым зарубежным странам и партиям могло быть весьма короткий срок — до конца 20-х годов, когда Октябрьская революция мыслилась как "запал" мировой революции, и — по крайней мере в теории — "интересы российского пролетариата" не ставились выше интересов пролетариата "мирового". Однако в результате затухания революционной волны в Европе, неудачи похода на Варшаву и начала послевоенной стабилизации "империализма" упор был сделан на необходимость выживания России\СССР как главного достижения первой фазы мировой революции и оплота ее последующих этапов, т.е. на "построение социализма в одной отдельно взятой стране".
Именно с того момента советским руководителям пришлось вплотную заняться вопросами практической и перспективной геополитики, наряду с продолжением международной революционной деятельности по линии Коминтерна. По мере консолидации СССР и превращения его в "нормальное" государство геополитическая мотивация его внешнеполитического поведения, проистекающая из заново определенных великодержавных интересов, вытесняла идеологические императивы, хотя очень часто сохраняла форму последних. Нелишне отметить, что международные разделы выступлений Сталина на предвоенных съездах партии содержали геополитические по сути анализы обстановки в мире с подробными табличными выкладками.
Уверенность в самостоятельном — без поддержки революций в других странах — выживании сначала не приходила. СССР, несмотря на успехи НЭП, оставался отсталой аграрной страной, а его армия по соображениям вынужденной экономии была сокращена и в результате военной реформы 1924-25 гг. формировалась в основном на милиционной основе. Поэтому Кремль приветствовал начало периода волнений и "смуты" на Востоке и особенно мощнейшую революцию в Китае (1925-27 гг.), в которой принимал деятельное участие51. Но уже тогда в отношении Москвы к "китайским событиям" содержалась известная доля "геополитической настороженности"52. Провал китайской революции, надежды на способность самостоятельного существования СССР, связанные с осуществлением первых пятилеток (рывком в тяжелой и оборонной промышленности), глубокий экономический кризис 1929-33 гг. на Западе, "полная победа социализма в СССР", зафиксированная XVII съездом партии, а также чрезмерная, несомненно, "гордость за достигнутое" и личные глобальные амбиции Сталина и других советских лидеров способствовали тому, что СССР стал все больше подаваться самим его руководством в качестве единственного государства, способного возглавить "мировое революционное движение" (МРД) и перекроить "буржуазную" политическую карту мира, изменить глобальное соотношение сил в пользу "пролетариата". На этом основании всем течениям МРД предписывалось четко выполнять инструкции Кремля и обслуживать его растущие собственно геополи-; тические интересы53. "Воля Кремля" принималась к исполнению в Западной Европе, но вызывала резкое противодействие нанкинского правительства Гоминьдана во главе с Чан Кайши54 и сопротивление части руководства компартии Китая, вылившееся в споры с Москвой по вопросу о революционной стратегии КПК55. При этом будущий руководитель КНР Мао, если верить его соратнику Ван Мину, еще в предвоенные и военные годы обнаружил не только идейные расхождения со "старшим братом", но и в геополитическом плане ориентировался не на Москву5". По завершении второй мировой войны, тем не менее, КПК провозгласила курс на союз с СССР и вхождение в мировую соцсистему. Мао и его сторонникам нужна была поддержка Москвы сначала для победы над Гоминьданом и предотвращения вооруженного вмешательства США в гражданскую войну на стороне своих противников, а затем и для изоляции гоминьдановцев на Тайване. Кроме того, следовало укрепить позиции КПК внутри страны, в т. ч. путем сдерживания политических амбиций военных. А главное - нужна была обширная экономическая и техническая помощь, которую СССР стал оказывать в соответствии с Договором о дружбе, союзе и взаимной помощи (1950 г.). Без нее невозможным оказалось бы скорое восстановление и развитие Китая. Так одна держава "выращивала" своего геополитического конкурента. (Нечто подобное, правда, воспроизводилось в отношениях США с ФРГ и особенно Японией).
На основе задаваемых ориентиров экономического прогресса строились планы укрепления военной мощи Китая и особенно обретения им ядерного оружия57. Благоприятные же оценки темпов прироста совокупного (экономического + военного) потенциала страны соотносились его руководством с якобы слабеющей мощью реальных геостратегических соперников — СССР и стран Запада. Результаты таких сопоставлений провоцировали как растущее "непослушание" Пекина в отношениях с Москвой, все более жесткое отстаивание им собственной позиции в МРД, так и усиление геополитических амбиций тогдашних руководителей КНР, которые в прежнем биполярном мире явно намеревались оттеснить СССР и США на второй план. Эту стратегию КНР, с известной долей условности, можно было бы назвать "утопией перехода геостратегического лидерства к Китаю" .
Советским руководителям все это, разумеется, не нравилось. Поэтому в ответ на просьбу поделиться "козырным тузом" — ядерным оружием — Кремль ответил категорическим отказом58. Пожалуй, в спорах вокруг передачи ядерного оружия и того, что окрестили расхождениями Москвы и Пекина по принципиальным вопросам войны и мира, сквозь идеологическую оболочку наиболее отчетливо проступала суть конфликта — геополитическое соперничество двух держав. Создавая геополитический противовес Китаю, СССР стал активно обхаживать Индию. Экономическая помощь, однако, в Китай продолжала поступать. Видимо, Кремль не хотел лишаться мощного союзника в борьбе за "победу социализма" в глобальном масштабе и потому не спешил идти на окончательный разрыв с Пекином. Он мог надеяться на победу промосковской фракции в китайском руководстве, либо рассчитывал на "приручение" самого Мао (учитывая опыт замирения с Тито), либо верил в крепость экономико-технической зависимости Китая от СССР.
В конечном итоге просчитались обе стороны: Китай переоценил свою способность к быстрому развитию в условиях почти полной международной изоляции и обрек себя на многолетнюю экономическую стагнацию, относительную военную слабость и ограниченный вес в мировых делах, СССР же чрезмерно был убежден в потенциале своего влияния на союзников и одновременно недооценил желание Пекина верховодить в МРД или — что почти одно и то же — стать вместо Москвы единоличным глобальным лидером (по понятиям того времени, разделявшимся и китайскими, и советскими руководителями, Запад был обречен на стратегическое поражение, поэтому руководство МРД практически означало претензию на мировое лидерство в будущей "униполярной" модели мира).
Нельзя сказать, что советские идеологи игнорировали приверженность китайских властей, и прежде всего Мао, традиционному "коду" и принципам поведения Поднебесной в мире59, что уже после ухода Великого Кормчего они не намекали на те действия КНР, которые можно квалифицировать как намерение осуществить геополитическое лидерство в Азиатском и Тихоокеанском регионах (а не пресловутое идеологическое влияние)60, что они не пытались разыграть антикитайскую карту, внушая США подлинную фобию перед ядерным кулаком КНР61.
Не исключено, что "традиционалистически-маоистскую матрицу" геополитических расчетов Китая можно спроецировать и на глобальную ситуацию конца XX в. Но это было бы слишком просто. Реальность, думается, будет значительно сложнее. Прежде всего потому, что история учит тех, кто намерен учиться, и в ее классе китайцы оказались способными учениками. Из непростых взаимоотношений с Россией и ошибок в собственной политике они извлекли полезные уроки, которые положены в основу геополитического курса современного Китая. Понимая, что фундаментом могущества страны и главной опорой его геополитических намерений является сильная рыночная экономика, китайское руководство после смерти Мао взяло курс на экономическую реформу. Осознавая, что реформу трудно провести в полной международной изоляции, оно приоткрыло страну для иностранных товаров и инвестиций, и прежде всего для главного на сегодня ее конкурента в АТР и вообще в мире — США. Убедившись, что опасно зависеть в экономико-технологическом плане от одного государства, Пекин теперь пытается максимально диверсифицировать источники технологий, капиталов, товаров, а также рынки для экспорта своей продукции. Обжегшись на попытках осуществить "большие скачки" у себя дома и на мировой сцене , он проявляет терпение в осуществлении внутренних реформ и внешней экспансии. Китай не форсирует трансформацию экономических успехов и других факторов силы в немедленные и крупные геополитические дивиденды. Пока лишь он довольствуется скромными победами (навязывание Лондону условий возвращения Гонконга; продление СНБ в 1994 г. несмотря на демонстративный отказ прислушаться к требованиям к США соблюдать права человека), но вполне вероятно, что пекинские руководители ведут планомерную подготовку к гораздо более крупной игре — за "XXI век китайской цивилизации". Наконец, Пекин усвоил, что ядерное оружие и впредь будет важным аргументом в межгосударственных отношениях и фактически проводит политику неприкосновенности своей ядерной программы (неучастие в любых переговорах по ограничению ядерных вооружений, сольное продолжение испытаний, сокрытие официальных данных по размерам и структуре национального ядерного потенциала и т.д.).