Вообще политический процесс сегодня изобилует яркими примерами использования политизированной визуально-образной риторики для мобилизации коллективной политической воли. Один из характерных примеров – так называемая «карикатурная» война Ирана с Западным миром по поводу публикации карикатур с изображением пророка Мухаммеда в одной из датских газет. Как известно, в Иране вспыхнули массовые акции протеста и выступления с инициативой ответных визуальных действий – публикации карикатур на холокост. В этой связи примечательно отражение данного скандала в массовом сознании россиян. Так, согласно опросам, проведенным фондом «Общественное мнение» (ФОМ) в начале 2006 года, об этих публикациях осведомлены 71% россиян; практически столько же (69%) имеют представление о бурной реакции мусульманского мира, последовавшей за публикациями карикатур. О своем осуждении карикатур с изображениями пророка заявили 63% опрошенных, и лишь 13% респондентов не видят в этих публикациях ничего предосудительного [8].
По мнению 38% опрошенных, развернувшиеся события будут иметь серьезные последствия для отношений между мусульманским и западным мирами (этой точки зрения придерживается каждый второй высокообразованный россиянин). Конкретизируя свои представления о возможных последствиях, эти респонденты чаще всего говорят о перспективе активизации терроризма и об угрозе войны. 30% считают, что никакими серьезными последствиями данные события сопровождаться не будут.
По мнению аналитиков ФОМ, карикатурная война явилась катализатором ослабления предубежденности россиян в отношении ислама. Так, если почти половина участников опроса, проведенного в июне 2003 года, полагала, что [c. 84] ислам играет отрицательную роль в современном мире (49%); сегодня распространенность такой точки зрения снизилась на 10 пунктов и составляет 39%. Также снизилась и доля людей, воспринимающих ислам как чуждую им религию (20% – сегодня, 26% – в опросе 2003 года). Эти данные доказывают, что россияне очень чувствительны к нарушениям ортодоксальных визуальных репрезентаций святынь, причем не важно, идет ли речь об Исламе (в котором действует запрет на изображение пророка) или о Православии (вспомним широкий негативный общественный резонанс выставки «осторожно, религия», где размалеванные (артезированные) православные иконы экспонировались в качестве элементов «продвинутых» инсталляций).
И здесь для ученых открываются широкие перспективы исследования того, как и почему правящие элиты воспользовались карикатурой в качестве спускового крючка для разжигания и политизации общественных чувств, каковы особенности религиозного, эстетического, идеологического и т. д. нормирования ритуального и повседневного визуального порядка в различных этнокультурных и религиозных средах, в частности в Исламском и Христианском мире.
По мнению ряда ученых (З. Бауман, Т. Матисен), сегодня речь может идти о появлении особого механизма осуществления глобальной власти – Синоптиконе. Этот термин предложен по аналогии с Паноптиконом М. Фуко. Главной задачей Паноптикона, или наблюдения меньшинства за большинством, было прививать его обитателям дисциплину и заставить их вести себя по единому образцу; Паноптикон прежде всего был орудием, направленным против необычности и отличия от других, а также права выбора и любого разнообразия. Предпосылкой и результатом действий Паноптикона было обездвиживание подвластных ему людей – наблюдение велось, чтобы не позволить им вырваться на свободу или по крайней мере исключить самостоятельное, случайное, беспорядочное движение (подробнее см.: [7]). Однако неуклонное развитие средств массовой информации – в особенности телевидения – привело к созданию, наряду с Паноптиконом, другого механизма власти, – Синоптикона, – наблюдения огромного большинства за меньшинством.
Согласно З. Бауману, Синоптикон имеет глобальный характер; в Синоптиконе местные наблюдают за «глобалистами», при этом в ходе наблюдения наблюдатели «отрываются» от своей местности – переносятся, хотя бы мысленно, в киберпространство, где расстояние уже не имеет значения, даже если физически они остаются на месте ([2, с. 79]). Если Паноптикон насильно создавал ситуацию, когда за людьми можно было наблюдать, то Синоптикону принуждать никого не нужно – он действует методом соблазна. При этом меньшинство, за которым наблюдают, проходит строгий отбор. Авторитет последних обеспечивается самой их удаленностью: они у всех на виду и в то же время недоступны, возвышенные и земные, они обладают гигантским превосходством, и в то же время являются для «низших» сверкающей путеводной звездой, за которой те следуют или мечтают последовать; они вызывают восхищение и вожделение одновременно – это власть, которая подает пример, а не приказывает.
Итальянский архитектор и философ П. Вирилио, специалист по материально-визуальному программированию локальных пространств – одним из первых заговорил о политическом статусе визуальных технологий, в книге с характерным названием – «Машина зрения». Поэтому, в свете вышеизложенного, не будет большим преувеличением вслед за ним утверждать, что современное [c. 85] политическое противостояние переходит в дигитальное пространство визуальных медиа, а «война изображений и звуков подменяет собою войну объектов и вещей» (цит. по: [4, с. 126]). По этой причине хочется еще раз отметить актуальность применения метода визуального анализа для мониторинга политических коммуникаций – это и оценка имиджа политических лидеров (анализ фотографий в СМИ, теле- и интернет-презентаций, плакатов), это и исследования эффективности социальной политики (анализ фотографий в СМИ, анализ рекламы). С помощью данного метода, на основе совмещения подходов контент-анализа, семиотики и дискурс-анализа изучаются фотографии, фильмы, реклама и другие виды визуальных репрезентаций. При этом решаются такие задачи, как интерпретация образа, составление общего семиотического словаря (карты), выявление контекстуального значения изображения фотографии и ее элементов.
Если анализ содержания текстов, контент-анализ – довольно распространенная сегодня методика, то анализ визуальной риторики встречается не часто. А ведь полноценный анализ, тем более квалифицированное суждение о нем, можно сделать лишь на основании анализа как текста, так и образных компонентов повествования, которые требуют особых техник интерпретации. Дело в том, что «визуальность» является не столько фрагментом совокупного текста культуры, сколько специфическим способом производства значений. И если принять тезис М. Маклюэна, что форма сообщения – уже сообщение, то создание визуальных образов можно считать необходимой формой представления знания. Визуальные образы принадлежат не дотекстовой «очевидности», а являются текстом, который может быть прочитан. Визуальные образы не более очевидны, чем письменные, и требуют особых техник чтения. Важно проводить различение логической и «иконической» форм организации текста, которые могут быть представлены одним физическим носителем (например, оттисками краски на бумаге или пикселями монитора). Задача заключается в том, чтобы рационально реконструировать язык «образа» и понять нормы его воспроизводства в социальном и политическом взаимодействии.
При изучении визуального в глобальных системах коммуникаций, переменными будут выступать наряду с визуальными знаками и образами также социальные представления людей, кореллирующие в сознании с этими визуальными образами, коммуникативные намерения и притязания поизводителей визуальных образов, трансформации режимов видения. Принимая во внимание то, что интерпретация визуального образа зависит от совокупности коллективных представлений (обыденных теорий здравого смысла), с которыми его сопрягает наблюдатель, можно сделать предположение, что не существует универсального кода для интерпретации всех смыслов визуальных образов. В основе стратегий интерпретации любых чувственных данных (в том числе и визуальных) лежат социальнаые конвенции – как не необходимые, так и не проблематизируемые участниками взаимодействия типизации (А. Шюц).
Таким образом, анализ визуального в глобальных системах коммуникаций может быть одним из эффективных способов обнаружения как распространенных социальных представлений людей о мире, так и коммуникативных, контролирующих, легитимирующих и т. д. намерениий агентов политики и субполитики (см.: [3]). Еще раз подчеркнем, что сегодня люди в своем поведении – политическом, потребительском, повседневном – ориентируются не столько на вещи, сколько на образы вещей, людей, событий. При этом образ на уровне вторичного дискурса создается путем использования специальных [c. 86] коммуникативных «технологий» – семиотических, лингвистических, визуальных и идеологических. В результате этого процесса определенные социально сконструированные понятия постепенно «нормализуются». Искусственно созданные образы (рекламные, политические, кинематографические) формируют и нормализуют гендерные, этнические, политические роли, социальные отношения, то есть «естественные» занятия и задачи, обязанности, желания, взаимоотношения, понятия успеха, внешний вид и т. д.