Нагорная О.
Ксенофобия имеет корни в глубокой древности, существует столько же, сколько существует мир человеческих отношений. С точки зрения номинативного вероятностно парадигмального подхода феномен ксенофобии держится на двух основных смыслах: xenos – чужие, посторонние, иностранцы, и phobos – страх, неприязнь. В своём номинативном своеобразии, как представляется А.А. Кельбергу, феномен ксенофобии впервые зафиксирован в Ветхом Завете в книге Ездры. «… В 458 г. до н. э. иудейский мыслитель Ездра, родившийся и выросший в вавилонской империи, вернулся в Иерусалим. …Большинство евреев… были женаты на дочерях хеттов, филистимлян и прочих врагов Израиля. ... Ездра издал декрет, по которому все евреи должны были отослать своих жен обратно в те племена, откуда они были взяты».1 Библейская притча говорит о кризисе племенных норм и представлений.
Прошло более двух тысяч лет и инициативной группой выдающихся людей мира, разделяющих идеалы гуманизма, разработан и выпущен «Гуманистический манифест – 2000». Одним из ключевых принципов этики гуманизма является тезис о необходимости развивать каждому человеку в себе способность сопереживания по отношению к ближнему. «Это означает, что мы не должны рассматривать других людей лишь как приятные или неприятные нам объекты; в них надо видеть самостоятельные личности, имеющие равное с нами право на внимание к себе. Гуманисты придерживаются принципа, согласно которому, «каждый заслуживает человеческого отношения»; точно также, гуманисты признают древнюю заповедь, предписывающую нам «принимать в свою среду чужих», уважая их отличия от нас, …развивая в себе способность сопереживания и заботливость по отношению к ближнему».2 Попытки нейтрализовать отрицательные последствия ксенофобии до сих пор не увенчались успехом, несмотря на усилия культуры и религии. Причиной неудач в этой сфере являются сложность природы этого феномена, в основе которого лежит множество факторов: психологический, физиологический, культурологический (проблема совместимости ценностей), социально-политический, экономический. На наш взгляд все эти факторы следует рассматривать в совокупности.
О. Шемякина замечает, что слова о любви к ближнему, да к тому же непохожему на нас, могут принадлежать либо святому, либо фарисею.3В действительности каждым фактом общения мы должны изживать из собственной души «тень» или «демона». Для культуролога – это древние архетипы бессознательного, всплывающие на поверхность нашего сознания. К. Юнг называл их «жуткой жизненностью» инстинктов психики, которая не ведает моральных норм и обладает колоссальной разрушительной силой.4 Физиологам удалось обнаружить некую субстанцию, вырабатываемую организмом и накапливаемую в виде энергии разрушения.5 Эта специализированная анатомофункциональная система досталась человеку от его предков, и эта система была обусловлена её положительной биологической ролью. Она обеспечивала жизнеспособность в процессе внутривидовой борьбы. Однако эта система срабатывает не только в ситуации, провоцирующую агрессию (в данном случае в ситуации опасности или конкуренции). Нейрофизиологи пришли к выводу, что в ситуации отсутствия врагов и соперников нейроны физиологических систем агрессивно-оборонительного поведения, лишённые притока адекватных раздражителей, оказываются в состоянии сенсорного голодания, вследствие чего спонтанно повышается их возбудимость.
Человек реализует досознательные пласты психики, которые достались ему от животных, в системе смысловых знаков культуры, осваиваемой сознанием.
Триаду чувств враждебности составляют гнев, отвращение и презрение. Именно они представляют собой эмоциональные механизмы, которые «выключают» чужого из зоны действия принятых моральных норм и катализируют направления социального зла. Стоит только почувствовать, что другой человек не принадлежит к «миру людей», что он «нелюдь» или «недочеловек», к тому же ритуально нечистый, либо просто грязный или дурно пахнущий, как загнанная внутрь агрессия начинает прорываться наружу и может вылиться в преступление. Очевидно этим механизмом «выключения»чужого из зоны действия принятых моральных норм, объясняется поведение людей, спокойно наблюдающих за убийством «чужого». Так чеченский бандит на глазах у всех, средь бела дня, насилует и убивает русскую женщину, и он не считает себя преступником, потому что женщина русская, а значит, чужая, недочеловек в его представлении и окружающих; по его признанию те же самые чеченцы, которые наблюдали эту сцену, растерзали бы его, окажись на месте той несчастной русской чеченка.
Одной из наименее социализированных, а потому исторически более ранимых эмоций, входящих в «триаду враждебности» является гнев – эмоция, для которой характерно сочетание высокой импульсивности и низкого уровня контроля 6 , и которая поэтому чревата насильственной формой агрессии. Этнографы, занимающиеся племенами, находящимися на первобытной стадии, отмечают у них высокую степень возбудимости и быстроту перехода от дружелюбного состояния к агрессивному. Эта агрессия может направляться и на соплеменников, если они, даже косвенно, даже не желая этого, способствуют разрушению первичной картины мира. Французский антрополог К. Леви-Стросс описывает случай по обвинению в колдовстве; Обвинялся юноша, который, в действительности, не имел никого отношения к припадку девочки племени. Главную опасность представляла не сама болезнь девочки, а то, что юноша отрицал факт колдовства, и он был опасен для племени как человек, разрушающий сложившуюся систему представлений. Юноше, чтобы спасти себя и привычную куртину мира, пришлось не только «сознаться» в колдовстве, но и привести «неоспоримые» доказательства своей вины.7
Следующее чувство «триады враждебности» – эмоция презрения – неуважения. О. Шемякина замечает, что «чувство превосходства, которое часто обуславливает недостаток внимания к реальным свойствам того объекта, на который направлена эмоция презрения, является нарциссическим продуктом развития человеческой культуры…. Из трёх эмоций «триады враждебности» презрение – наиболее холодное чувство…. Презрение – это отстранённое переживание, побуждающее к агрессии, проявляющейся в хитрости и обмане…. Кроме того, опасность презрения заключается в устойчивом характере этой эмоции, в отличие от гнева или отвращения. Гнев предполагает достаточно быструю эффективную разрядку, а чувство отвращения способствует переключению внимания на что-либо другое. Ситуация презрения подчас вызывает удовольствие. Следовательно, оно само и связанное с ним поведение легко могут быть возобновлены». (3.110)
Каждая общественная система вырабатывает не только идеологическое, но и психологическое обоснование своего существования. Определённая идея, воспринимаемая и переживаемая в соответствующем эмоциональном контексте, «оживает», приобретая статус пограничного состояния – мотивации, ориентирующей практическое поведение. В чувстве презрения положительного ничего нет, оно обладает низкой познавательной активностью и большой продолжительностью исторического существования; основная его функция это психологическая защита, обоснование выбранного пути в истории. В ментальных же структурах цивилизации чувство презрения формирует враждебное чувство к окружающему миру, и оно на длительное время затормозило процесс синтеза культур, пришедших во взаимодействие.
Однако было бы ошибочно считать, что чувство презрения – отвращения не может быть преодолено или как – то нейтрализовано.
Около 376 г. Аммиан Марцеллин описывает гуннов, которые пришли к стенам Рима и заслужили особую славу своим уродством и свирепостью: «Их дикость превосходит всё мыслимое; с помощью железа они испещряют щеки новорождённых глубокими шрамами, чтобы в зародыше уничтожить волосяную растительность, поэтому и старея они остаются безбородыми и уродливыми, как евнухи. У них коренастое телосложение, сильные руки и ноги, широкие затылки; а шириной своих плеч они внушают ужас, их скорее можно принять за двуногих животных… Гунны не варят и не приготавливают себе пищу, они питаются лишь корнями диких растений и сырым мясом первых попавшихся животных, которое они иногда предварительно согревают, держа его, сидя на лошади, промеж ляжек…»8 Власть над неполноценными людьми естественна. Римляне за золото продавали им мясо собак и других поганых животных, вынуждали отдавать детей в рабство за скудную пищу. Иордан в свою очередь подчёркивает, что за оружие готты взялись только потому, что им надо было выжить, противостоять зверствам римлян.
Логика противостояния культур, при котором ярко выражается «триада враждебности» долго не длится. Впоследствие на первый план выдвигаются более сложные разновидности контакта, прежде всего культурный симбиоз; в рамках симбиоза участники межкультурного контакта уже соединены внутренней духовной связью, а сам контакт интериоризируется в их сознании. Однако каждый из них остаётся самим собой, а нового культурного качества не возникает.9 В 410 году предводитель варваров Аларих взял Рим и Святой Августин, не переставая оплакивать беды римлян, отметил, что Аларих признавал за христианскими церквями права убежища и уважал его, «было необычным, что варварская дикость чудесным образом обернулась такой мягкостью, что в самих базиликах, выбранных и предназначенных для спасения народа, никто не был избит и никого не тронули, никто оттуда не был уведён в рабство жестокими врагами, а многих сочувствовавшие враги сами препровождали туда, чтобы сохранить им свободу. И всё это совершилось во имя Христа, благодаря тому, что настало христианское время». Варвар Аларих смог побороть в себе «триаду чувств враждебности».
В XIX веке В. Дильтей предлагал справляться с враждебностью к другому этносу путём исследования культурных ценностей изнутри. Внутреннее переживание служит основой понимания внутреннего мира (ввиду сходства психических структур человека) и символов, закодированных в культуре. В процессе понимания явлений культуры «мы оживляем это воспроизведение исторического мира любовью и ненавистью, всей игрой наших аффектов».10 Учёный, по В.Дильтею, должен не просто воспроизводить истинную картину мира, историко-культурного события, но и пережить его заново.