Так что вопрос о «цветных революциях» и о месте последних в российско-американских отношениях сохраняется. На наш взгляд, для ответа на этот вопрос следует подняться над политической суетой и взглянуть на текущие политические события в Евразии в более широком историческом контексте.
На протяжении последних пятнадцати лет – срок, по историческим меркам, совершенно ничтожный – народы бывшего Советского Союза совершили феноменальный «рывок» в своем развитии. Буржуазно-демократические революции в бывших союзных республиках покончили с авторитарно-бюрократическим режимом «государственного социализма», и к власти в подавляющем большинстве новых независимых государств (за исключением некоторых «среднеазиатских деспотий») пришел новый правящий класс – национальная буржуазия.
Следовательно, исторически Евразия находится там же, где 150–200 лет тому назад находились самые передовые страны Западной и Центральной Европы, совершившие свои буржуазные революции. Как же выглядел в это время пейзаж после европейских политических битв?
Да плохо он выглядел, нужно прямо сказать. До второй половины XIX века в Европе не было устойчивых демократических режимов. «Родина демократии», Великобритания, не была здесь исключением: вплоть до парламентской реформы 1864 г. эту страну «демократией» назвать было никак нельзя – она представляла собой типичную олигархию, управляемую денежными тузами и земельной аристократией. Про континентальную Европу и говорить не приходится: при режиме Реставрации во Франции (1815–1830 гг.) количество избирателей было ограничено 100 тыс. чел. – и это на страну с населением в 35 миллионов!
Но даже французская «бесподобная палата» образца 1815 г. казалась верхом либерализма в сравнении с тем, что творилось в это время в Германии, где правила бал меттерниховская реакция, и в Италии. «Отдельные мелкие деспоты, люди без разума и без чести, бывшие рабами Австрии и тиранами своих подданных, восстановили на всем пространстве от Альп до Адриатики и [c. 18] Мессинского пролива уже устаревшие учреждения, противоречащие духу времени», – французский историк А. Дебидур именно в таких словах охарактеризовал положение в Италии после Венского конгресса 1814–1815 гг. [5, c. 145]. Он мог бы добавить, что ситуация в Германии была ничуть не лучше: инспирированная Веной тирания и раболепство мелких деспотов перед Австрией точно так же душили все живое на Севере Европы, как и на Юге. Впрочем, даже европейская реакция и реставрация после 1815 г. была громадным прогрессом по сравнению с наполеоновской военной диктатурой. В общем всего лишь полтора столетия назад наиболее передовые страны Европы были как небо от земли далеки от современных идеалов либеральной демократии.
Но и после общеевропейской революции 1848–1849 гг. в континентальной Европе утвердились режимы, которые современный российский исследователь В. Тен не без основания считает не демократиями, а скорее – легистскими диктатурами, опирающимися на широкие слои собственников [9, c. 20–21]. И действительно, достаточно вспомнить имена тех «демократов», которые заправляли тогда в крупнейших державах континента: Франц-Иосиф, Луи-Наполеон, Бисмарк.
В чем же причина такого положения вещей? Крупнейший специалист по истории XIX в. академик Е. Тарле считал, что молодая, едва пришедшая к власти буржуазия, ощущая всю непрочность своего только что обретенного господствующего положения, была вполне готова смириться с какой угодно диктатурой – лишь бы последняя гарантировала право собственности и защиту национальных интересов на международной арене. Иными словами, новый правящий класс был готов охотно променять права человека и гражданина на полицейский порядок внутри страны и «твердую шпагу» – за ее пределами. Вот как характеризовал умонастроения французских капиталистов на рубеже XVIII–XIX вв. этот выдающийся российский историк: «…Только задушив революционный демократизм, только под покровительством крепкой, пусть тиранической, пусть даже в лице этого страшного вояки Бонапарта, но только твердой и нерушимой власти буржуазное общество может беспрепятственно развиваться, обеспечив свободное движение частного капитала… Теперь буржуазия в своей массе и в городе, и в деревне требовала прочного полицейского порядка, закрепления своих прав, которые непосредственно касались свободы в торговле и промышленности» [8, c. 79, 81]. Шестьдесят лет спустя именно такими соображениями руководствовались и прусские буржуа, променяв либеральные идеалы 1848–1849 гг. на бисмарковский полицейско-милитаристский режим.
Таковы были порядки в наиболее передовых странах Европы полтора-два столетия тому назад, сразу после победы там буржуазных революций. Но, с точки зрения так называемой «прогрессивной общественности» в США и Евросоюзе, Россия и другие евроазиатские государства, совершив свои буржуазные революции, должны были немедленно явить миру образец всевозможной либеральной добродетели, в мгновение ока совершив то, что самые высокоразвитые страны мира не могли сделать в течение десятков, а то и сотен лет. При этом всякие задержки на этом пути трактуются не иначе как проявление злонамеренности со стороны «антинародных режимов», каковую злонамеренность надлежит подавлять с помощью «цветных революций».
В качестве аргумента в пользу того, что переход от «тоталитарного коммунизма» к зрелому гражданскому обществу и либеральной демократии следует совершить в один миг, приводятся некоторые государства Восточной и Центральной Европы, которые-де сумели сразу же после краха советского блока [c. 19] сформировать у себя устойчивые демократические режимы. И почему же пражскую «бархатную революцию» образца 1989 г. нельзя повторить в Астане, Минске или Москве? В общем, как многозначительно заметил, выступая на открытии конференции, приуроченной к 25-летию польской «Солидарности», бывший помощник президента США по национальной безопасности Збигнев Бжезинский, на торжествах отсутствуют официальные представители двух соседних стран – России и Белоруссии. Но, по словам выступавшего, на грядущих юбилеях обязательно будут присутствовать и они, потому что марш демократии не остановить.
Ну, а если в победном глобальном шествии демократии вдруг случится задержка, всегда можно задействовать финансовые и организационные ресурсы таких заокеанских правительственных и неправительственных структур, как Национальный демократический институт при Демократической партии, Международный республиканский институт при Республиканской партии, Госдепартамент США, Агентство международного развития США (USAID), «Фридом Хаус» и Институт открытого общества Дж. Сороса. С их помощью создаются оппозиционные политические группировки, антиправительственные органы массовой информации и даже боевые ячейки – «Пора», «Кхмара», «Опора» и т.д.
Можно, конечно, возразить, что такого рода меры вряд ли способны поколебать действительно устойчивые общества. Проблема, однако, состоит в том, что в современной Евразии таковых найдется не так то много: тоталитарный режим рухнул, оставив после себя выжженную социальную пустыню, где местные жители пытаются наладить новые общественные связи. Столь незрелые социально-политические организмы, которые существуют ныне на бескрайних евразийских просторах, очень уязвимы даже для самого незначительного влияния из-за рубежа: так, на свержение А. Акаева американцы, по данным «Нью-Йорк таймс», затратили всего лишь 12 млн. долларов (см.: [18]).
Возникает, однако, вопрос: а каковы последствия инспирированной США и их союзниками «демократической волны», которая начала свое движение еще в 80-х гг. ХХ века? На первый взгляд, были достигнуты ошеломляющие результаты, которые позволяют рассчитывать на еще большие успехи «демократической революции» и в будущем. На протяжении 1990-х гг. практически вся Латинская Америка избавилась от правых и левых военных хунт; демократия победила в Восточной и Центральной Европе, в странах Балтии, в Ливане и Монголии. Президент Дж. Буш-младший провозгласил программу демократизации Ближнего и Среднего Востока, в рамках которой уже прошли многопартийные выборы в Ираке и Афганистане. Одновременно России было нанесено поражение огромных масштабов – никогда еще, со времен Московского царства, не была выброшенная из Европы и лишенная союзников Россия настолько слаба и зависима от Запада, как после «демократической волны» 80–90-х гг. ХХ века.
Однако более пристальный взгляд на политическую обстановку в странах, где произошли «демократические революции», заставляет усомниться в том, что до глобального торжества либеральной демократии, что называется, рукой подать. Так, в ряде латиноамериканских государств (Колумбия, Эквадор, Гаити) социально-политическую обстановку трудно оценить иначе, как перманентный хаос; а в таких странах Южной Америки, как Боливия и Венесуэла, утвердились откровенно враждебные Соединенным Штатам режимы. Можно по пальцам пересчитать те страны региона, где, подобно Чили, либеральная демократия смогла укорениться. [c. 20]
Неоднозначную оценку можно дать и прогрессу демократии в других частях света. Хотя американцам и их союзникам удалось провести выборы в Афганистане и Ираке, стабилизации обстановки в этих странах не произошло: ни у кого нет сомнения в том, что, как только последний иностранный солдат покинет территорию этих стран, «демократические» (читай – прозападные) правительства там будут немедленно сметены. Итоги парламентских выборов в Палестине в январе 2006 г. между тем лишний раз продемонстрировали, что утверждение принципов либеральной демократии по западным образцам в современном исламском мире откроет путь к власти экстремистам и террористам.