На следующем этапе всемирной истории обозначаемом понятием "рабовладельческий строй", масштаб общения расширяется от союза племен до территорий с миллионным населением, вовлекаемых в единую систему хозяйственных связей, политических отношений, письменной культуры. Этой формации присущ и собственный тип международного общения: ойкумена разделяется на цивилизованные метрополии и варварскую периферию, источник рабов и дани. Сами понятия "цивилизация" и "варварство", "метрополия" - античного происхождения. Слово "цивитас", означавшее у римлян городскую общину, было переосмыслено и позднее стало краеугольным камнем цивилизационной концепции. И действительно, группа метрополий с примыкающей к ним варварской периферией образуют территорию, географически и демографически достаточно обширную, чтобы считаться целой цивилизацией, и одновременно достаточно обособленную, чтобы называться цивилизацией самодовлеющей. Предельным масштабом всемирности истории в древности был масштаб региональный, - к концу рабовладельческой эпохи он обозначался границами пяти - семи империй.
Но понятие формации уже в эту эпоху не совпадает с понятием господствующего в метрополиях социально-экономического уклада. Последний в принципе не может быть понят без учета ближней и дальней периферии, которая лишь при поверхностном рассмотрении представляется нетронутым массивом "азиатских" или первобытных отношений. Самая возможность существования такого уклада не в последнюю очередь обусловливалась переливанием в метрополию с этой периферии прибавочного продукта и рабочей силы. Прибавочный (а иногда и необходимый) продукт изымался как военная добыча или дань с покоренных "варваров". Самих варваров первоначально отправляли в метрополии на принудительные работы, позднее возникла работорговля. Все эти способы эксплуатации опосредствовались войной, которая в то время была не только важнейшей частью международных отношений, но и неотъемлемым элементом производственных отношений, отношений распределения, причем не только продукта, но и рабочей силы. С развитием другой формы международного общения - торговли - роль войны не уменьшалась, а росла: товарно-денежные отношения еще не могли превратить в товар рабочую силу человека, зато успешно превращали в товар его самого.
Варварская и полуварварская периферия, включенная в эти международные связи, оставалась вроде бы первобытной, но на самом деле развивалась совершенно иначе, чем первобытное общество, существующее на своей собственной основе. На этой периферии возникали социально-экономические уклады, столь же неотъемлемые от первой эксплуататорской формации, сколь неотъемлем от нее метропольный уклад "классического рабовладения". Не учитывая этого, невозможно понять ни генезиса "военной демократии" у варваров, ни их роли в смене рабовладельческого строя феодальным как на Западе, так и на Востоке. Рубежом смены формаций с этой точки зрения предстает не растянувшийся на многие века социально-экономический переворот в метрополиях, а падение прежнего (метропольно-варварского) масштаба и типа международного общения
Феодальное общество возникло в обстановке грандиозных миграций, затронувших практически весь Старый Свет, то есть в обстановке Великого переселения народов. Продолжением его были, с одной стороны, массовые миграции крестьян на новые земли, с другой -постоянные войны между феодалами за землю и подданных. В этих условиях ведение хозяйства было возможно только в том случае, если целостность экономической единицы обеспечивалась военной силой. Следовательно, военная роль феодала в условиях натурального хозяйства превращалась в роль экономическую - сохранение неприкосновенности экономического пространства в рамках феода. Война перестала быть непосредственной частью производственных отношений, превратившись в одно из условий производства, и, соответственно, стала занятием не всех граждан, а преимущественно особого сословия.
В условиях глубокой натурализации хозяйства должна была измениться роль обеих форм международного общения - не только войны, но и торговли. Война, как отмечалось, ведется не ради непосредственного присвоения прибавочного продукта и захвата рабов, а ради земли и подданных, то есть присвоения всей совокупности условий производства и производительных сил. В то же время она опосредствует исчезновение обмена между метрополией и варварами и развитие адекватных натуральному хозяйству связей "по цепочке", несравненно более интенсивных, чем в эпоху разложения первобытно-общинного строя. В то же время масштаб всемирности истории всего за несколько "темных веков" раннего Средневековья гигантски расширился, охватив всю Евразию и значительную часть Африки.
Становление феодального общества носило характер всестороннего синтеза прежних рабовладельческих метрополий - Греции, Рима, Ближнего Востока, Китая, Северной Индии - и их варварской периферии. Бывшая метрополия, имея наиболее развитые товарно-денежные отношения, унаследованные от предыдущей эпохи, служила центром ремесла и торговли и одновременно центром религиозной организации, регулирующей эти отношения в соответствии с потребностями феодализма. Бывшая периферия, где преобладало натуральное хозяйство, составляло опору военно-феодальной организации. Оба субрегиона нуждались друг в друге не только из-за обмена продуктами, но прежде всего потому, что лишь совместные действия военной и религиозной организации могли упрочить классовые отношения феодализма. Поэтому на протяжении всего Средневековья существуют региональные религиозно-письменные традиции (католическая, православная, исламская, индуистско-буддистская, конфуцианско-даосская), которые и абсолютизируются цивилизационной концепцией. Преувеличивая, как все идеалисты, роль культурного элемента в истории, сторонники этой концепции представляют регионы этих традиций самодавлеющими "цивилизациями", что никак не согласуется с фактами.
Феодализму, пока он развивается на собственной основе, совершенно не свойственно разделение мира на метрополии и зависимые страны. Примерно с V по XIII век степень неравномерности развития Старого Света значительно снизилась по сравнению с древностью. Натуральное хозяйство не нуждается в зависимой периферии, т.к. не создает экономической основы для ее эксплуатации. Несмотря на плавания скандинавских, китайских и других мореходов, феодализм не распространился на континенты, отдаленные от Евразии океанами, ибо возможностей феодального синтеза со столь отдаленными землями не существовало, а возможность грабежа и обмена стеклянных бус на золото для феодализма не только бесполезна, но и опасна.
Феодализму адекватен континентальный масштаб общения. В XI-ХП вв. были достигнуты его пространственные пределы и начало складываться континентальное разделение труда. Одновременно основной формой международного общения начала становиться торговля, а война из средства обеспечения целостности хозяйственного пространства и возможности торговли стала превращаться в средство контроля над уже сложившимися торговыми путями и поднявшимися на них городами. Феодализм стал терять адекватную ему натурально-хозяйственную основу и, соответственно, вновь начала нарастать неравномерность развития стран и регионов. Эти сдвиги обнаруживаются в создании средневековых империй, в рамках которых активно действует торговый капитал и уже намечаются метропольные центры и эксплуатируемая или зависимая периферия. Так, северо-итальянские и северо-германские города извлекли наибольшую выгоду из крестовых походов и завоеваний Чингизидов. А с середины XIII в. развернулась настоящая генеральная репетиция первоначального накопления. Процессы экспроприации мелких производителей и генезиса мануфактурного производства в новых центрах континентального разделения труда были неразрывно связаны с развитием рабства, работорговли, крепостничества и зачатков колониализма в странах, занявших подчиненное положение в этом разделении труда. Это был двуединый процесс зарождения раннебуржуазного уклада, а также процесс возобновления на новой основе метропольно-периферийного типа международного общения. Противоречия между феодальным и возникающим капиталистическим типом международного общения в континентальном масштабе породили кризис. Но неравномерность развития при феодализме была не столь велика, чтобы даже самые богатые раннебуржуазные центры смогли создать решающее экономическое и военное превосходство над даже самыми отсталыми феодальными странами и действительно превратить их в свою зависимою периферию. Поэтому выход из кризиса на интенсивных путях развития раннебуржуазного уклада в капиталистическую формацию оказался невозможен. Однако оставались возможности экстенсивного выхода, которые и были реализованы Великими географическими открытиями и началом колониальных захватов. Это был выход за пределы феодального мира, новое расширение масштаба всемирной истории.
До этого исторического рубежа развитие Америки, Австралии, Океании, большей части Африки происходило совершенно или почти совершенно изолированно от Евразии, что и обусловило колоссальный разрыв их формационных уровней. Самое интенсивное из всех когда-либо происходивших соприкосновение формаций подняло процессы "первоначального накопления" на качественно новый уровень и положило начало становлению капитализма как формации, которой адекватен межконтинентальный масштаб и метропольно-зависимый тип международного общения. Не случайно К.Маркс в "Капитале" относил начало капиталистической эры именно к XVI в. С этого времени было покончено с развитием докапиталистических формаций на собственной основе. Используя исторически обусловленный разрыв в уровнях развития между континентами, в частности, через механизм "революции цен"[1][1] буржуазный уклад добился решающего превосходства над всеми остальными как в Европе, так и в Азии и на других континентах. Доклассовые, раннеклассовые и феодальные отношения быстрыми темпами преобразовались в периферийно-зависимые уклады молодой капиталистической системы: колониально-рабовладельческий и крепостнический.