Тем не менее, неоевразийцы имеют свой самобытный взгляд на это. В их представлении сегодняшняя Россия-Евразия имеет мощных геополитических партнеров: островную Японию (!), ЕС, Индию и Иран. И у России, как у равноправного геополитического партнера вышеприведенных участников «стратегического альянса», оказывается, есть что им предложить: «ресурсы, стратегический потенциал вооружений, политический вес». Поэтому ЕС и Япония горят желанием стать «экономическими спонсорами России» (2, с. 567). Основываясь на этих представлениях, евразийцы считают, что главная геостратегическая задача сегодняшней России — «прекратить глобализационные процессы», став во главе «Континентального сопротивления Морской Силе» (13, с. 561). Как видно, в содержание евразийской геополитики входит фундаментальная теория империалистической геополитики о перманентной борьбе «теллурократии» и «талассократии». Но «самобытные» философы демонизировали мэхэновскую концепцию, сведя ее к теории «мондиалистского заговора». Таким образом, всемирный исторический процесс сводится к «планетарному заговору двух противоположных оккультных сил…Континента и Океана» (14, с. 91). «Континент» и «Океан» — универсальные геополитические категории; они не имеют конкретного исторического содержания. К примеру, К.Шмитт вкладывал в понятие «Континент» «высокий дух романо-германской Европы» (12, с. 524); у евразийцев 20-х «Континент» ограничивался Евразией и Азией; у неоевразийцев содержание данного понятия раширилось, их «Континент» простирается от Германии до островной Японии.
Итак, каким же образом Россия-Евразия должна объединить Запад и Восток в «Континенте»?
Рассмотрим систему Евразия-Европа. Единого мнения по этому вопросу среди евразийцев 20-х годов не было. Причина — в «смешении в евразийской концепции географических, этнических, социологических, религиозных мотивов, без ясного осознания их разнородности», — верно подметил Г. Флоровский (8, с. 258). Общее было в категоричном негативном отношении к Европе. В представлении большинства евразийцев самое опасное для Евразии — не экономические последствия «дружбы» с Европой, а идеологические и политические. Как писал кадет А. Кулишер в статье «Шуйца и десница евразийцев»: «Вражда евразийцев против «европейского засилья» сводится, в сущности, к «борствованию» против «духа новой Европы», т.е. свободы и равенства, во имя «старой мудрости»,…мудрости не специально русской или «евразийской», а чисто интернациональной реакции» (15, с. 7). Поэтому евразийцы снова обратились к О. Шпенглеру за вдохновлением к самобытным построениям, повзаимствовав у представителя романо-германского мира теоретическую основу для своей борьбы против «европейской культуры». «Дух новой Европы», которого как вредного и чуждого России-Евразии боялись евразийцы, Шпенглер называл «английской выдумкой, враждебной германским устоям» (15, с. 7–8). Таким образом, самобытность Евразии раскрывалась через антитезу Европе. Сообразно евразийской геософии, прорубив «окно в Европу», Петр погубил самобытную культуру Евразии. «Получается, — писал И. Ильин, — вся поэзия от Державина до Пушкина, вся живопись от Кипренского до Сомова, вся наука от Ломоносова до Менделеева — подражание «гнилой германороманщине»» (1, с. 352). Но тогда и русское евразийство вовсе не русское и не самобытное, ибо оно исходило и исходит из принципов «европейской» культуры и науки.
Разумеется, евразийцам удобно признавать авторские права той или иной цивилизации (месторазвития) на культуру. При таком подходе классовое содержание данной категории («культура») затушевывается. Беда, правда, в том, что, вопреки евразийским представлениям, существуют культурные связи, и то, что считается западным (к примеру, лангобардский орнамент) заимствовано с Востока (16, с. 28). И единый историчекий процесс оказался беспощаден, породив множество «самобытных» евразийских движений: татарских, китайских и даже японских.
Второй вариант (П.Н. Савицкий и Г.В. Вернадский). Противостояние Европы и Евразии геополитическое и экономическое. Этот аспект евразийской концепции действителтно самобытен, ибо была предпринята попытка приблизить геополитику к объективному научному анализу. П. Савицкий утверждал, что, прежде всего, для России опасна связь с европейским и американским капиталом, которая может вовлечь нашу континентальную страну в мировой рынок, действующий по «океаническим правилам», где расстояния и, как следствие, издержки сухопутных перевозок не играют роли. На «океаническом» рынке Россию ждет участь «задворок мирового хозяйства» (3, с. 405).
Границы. Несмотря на неприятие Европы, евразийские классики позитивно расценивали историческое продвижение границ России на запад, выход к Балтике, как «врастание месторазвития в свои естественные пределы» (17, с. 93), как необходимое геополитическое условие сохранения целостности Белоруссии и Украины. Но считали при этом, что Россия должна отгородиться от Европы «железным занавесом» (18, с. 284). Необходимость наличия у Центра-Континента защитных геополитических оболочек, представленных странами Восточной Европы, евразийскими геополитиками отрицалась…во имя поддержания имиджа их «самобытной» антиевропейской концепции.
Неоевразийцы считают, что «современная Европа не является более источником мирового зла» (19, с. 12): оно эмигрировало за океан. Между тем, очень самобытно определяют геостратегию для России-Евразии в этом направлении. Они не только признают существующую западную границу РФ нормальной (естественной, даже шикарной), но и предлагают отдать Калининградскую область немцам (20, с. 13). В их представлении выходом к Балтике можно пожертвовать для восстановления «Священного союза». Как видно, «научного патриота» г. Дугина можно ставить в один ряд с А. Розенбергом и З. Бжезинским. Таким образом, геополитическая концепция неоевраззийцев, основанная на философии «самобытности» обнаруживает антинародный, антигосударственный проект.
Итак, обратясь «лицом на Запад», полагали евразийцы, русский народ уткнулся в «тупик эволюции». Что делать? Евразийский рецепт 20-х годов прост: спасение всегда состоит в том, чтобы удариться в другую противоположность. «Так и здесь, — заметил И. Ильин, — вот якобы 200 лет шарахались на Запад, ясно, что вышел провал, значит, надо шарахнуться на Восток» (1, с. 351). Поражает сходство самобытной евразийской геостратегии поворота России от Атлантики и Европы к Тихому океану с желанием рейхсфюрера А. Розенберга «развернуть первобытную Московию лицом на Восток» (21, с. 45). Геософски «исход к Востоку» обосновывался евразийцами так: азиаты-монголы положили начало истории нашего Отечества (не России, а Евразии), привили русскому народу «историческое чутье Континента», словом, «татарское иго — горнило, в котором ковалось русское духовное своеобразие» (22, с. 60–61). Но и эта тюркофильская направленность не есть показатель самобытности данной концепции. Здесь евразийские «патриоты» развивают идеи враждебных России католических реакционных писателей А. Масси и Мартэна, которые еще в 1918 году зачислили русских в азиаты, дабы подчеркнуть их «неевропейскую сущность» (23, с. 309).
Современные евразийцы в еще большей степени тюркофилы и в еще меньшей паназиаты. Из тюркофилии г. Дугина вытекает его «самобытная» «научно-патриотичесая» геостратегия, идущая вразрез с представлениями о госбезопасности и суверенитете РФ. Так, оригинальные «континенталисты» ратуют за усиление в Азиатско-Тихоокеанском регионе не России и не континентального Китая, а островной Японии (2, с. 568). С этой целью они предлагают передать Японии Курильские острова (20, с. 13)! К континентальному Китаю неоевразийцы относятся насторженно, ведь тюрки исторически конфликтовали с ним.
Итак, самобытность концепции неоевразийцев в том, что их тюркфилия перешла грань русофобства, а их «научный патриотизм» — патриотизм абстрактного Континента, патриотизм монгольского улуса, патриотизм собственной идеи, но не патриотизм Великой России и российского народа, который они вслед за Г. Джемалем предлагают исламизировать.
Границы. В духе империалистичекой геополитики пространственное мышление евразийцев простирается далеко за естественные границы их месторазвития. Евразийцы 20-х годов в своей концепции не устанавливали предела пространственного роста «Евразии» в южном и юго-восточном направлениях, ссылаясь на отсутствие естественных границ России с Азией (24, с. 68). Таким образом, вхождение в состав Евразии всего Азиатского континента рассматривалось как неизбежность: «Мы не захватчики в Азии, а у себя дома в Евразии» (25, л. 1) Но, по сравнению с аппетитами г. Дугина, в представлении которого «пространства России должны расти, пока не заслонят Солнце и Луну, и звездное небо над нами» (6, с. 780) ,это скромно. Данная идея поглощения континента как необходимого условия удовлетворения потребности государства во врастании в свое «жизненное пространство» была позаимствована у фашистских геополитиков (26, с. 127). Более того, России евразийцы 20-х отводили мессианскую роль главы освободительного движения всех колониальных стран против европейского империализма и за всемирное восторжествование доброго неагрессивного империализма российского (27, с. 15). Но это программа-максимум. Сначала, полагали евразийцы, России необходимо создать по принципу «континентальных соседств» с Китаем, Индией и Ираном самодостаточный, независимый от океанического рынка «континент-океан» (3, с. 402–405). Но и эта идея не самобытна. Евразийцы используют здесь старую теорию «автаркии как окончательной цели в стремлении великих держав к жизненному пространству» пангерманиста Р. Челлена (28, с. 148).