Смекни!
smekni.com

Крушение СССР и поиск новых интеграционных идей в России (стр. 9 из 16)

В советской обществоведческой традиции представления об автономии и федерации в их отношении к централизму как бы поменялись местами. Произошло это, скорее всего, потому, что ссылки на «уникальность» государственного устройства были удобным поводом игнорировать и теорию федерализма, и отечественный исторический опыт.

Россия с петровских времен имела губернское деление. При Петре I было 8 губерний, в конце ХVIII века — 50, к началу Первой мировой войны — 78. К 1917 году в границах нынешней Российской Федерации существовали 39 губерний и 9 областей. Губернии имели трехзвенную структуру: губерния — уезд — волость. Всю полноту власти осуществляли губернаторы. Имелись губернские и уездные дворянские собрания, а также волостные сходы как выразители интересов крестьянского сословия. Области в основном формировались на окраинах империи. В них, в отличие от губерний, не было дворянских собраний, земств. Чаще всего они совмещались с общинами казачества. Смежные губернии и области объединялись в генерал-губернаторства. На территории современной России их было четыре (Московское, Степное, Иркутское и Приамурское).

Считается, что история российской государственности, характеризующаяся постоянным включением в свое лоно новых территорий, всегда обнаруживала в своем устройстве элементы федерализма. На наш взгляд, точнее было бы утверждение: не федерализма, а автономности. Вряд ли можно говорить, что Финляндия и Польша, с одной стороны, Бухара и Хорезм, с другой, находились между собой в федеративных отношениях. Более всего они походили на автономные части единого государства. Главам этих «автономий», так же, как и губернаторам, было непозволительно вмешиваться в общероссийскую политику. Много общего с автономией имело и местное самоуправление частей государства с нерусским населением. Отличие простой самоуправляющейся области (города, уезда) от автономной обнаруживается в том, что органы местного самоуправления имеют предметом своего ведения местные интересы, одинаковые на всем пространстве государства, независимо от национальных, экономических и других отличий (например, вопросы здравоохранения, благоустройства и пр.). Органы автономии как органы политического самоуправления имеют предметом своего ведения интересы особости данной области.

Таким образом, федерация, автономизация, централизованное государство представляют собой различные, оптимальные в определенных исторических условиях формы взаимодействия частей одного государства. А также — формы выражения, согласования и реализации интересов всего государства и его частей, интересов общегосударственных и частных. Происхождение союзных государств связано, конечно, с национальным вопросом, но не обязательно обусловлено только им.

В истории СССР федерализм имел в своей основе исключительно национальный вопрос. Утверждалось даже, что в однонациональных государствах федерализм «не имеет смысла» (О. И. Чистяков). Понимание федерализма целиком определялось представлением о сущности национального вопроса и конкретных непосредственных задач, связанных с его решением. В январе 1918 года, отодвинув планы непосредственного строительства единой и неделимой социалистической республики, основатели Советского государства встали на точку зрения приемлемости федерализма, который по мере разрешения национальных противоречий должен был приобретать все более централистические формы.

Всемирная пролетарская республика казалась Ленину совсем близкой. Широко известны его слова о том, что большевики пошли на захват власти в России «исключительно в расчете на мировую революцию». После прихода к власти он неустанно призывал «идти на самые величайшие национальные жертвы… если это полезно развитию интернациональной рабочей революции». Когда, несмотря на жертвы, революции не случилось, он очень хотел, чтобы «пролетарская Советская республика, первая в мире свергнувшая свой империализм, продержалась до революции в Европе, раздувая пожар в других странах». До конца дней своих Ленин выражал уверенность в близости и неизбежности международной революции. 13 марта 1919 года он внушал своим слушателям в «Железном зале» Народного дома в Петрограде: «Мы еще раз говорим себе и вам с полной уверенностью, что победа обеспечена за нами в мировом масштабе… Мы скоро увидим рождение всемирной федеративной советской республики». В последней статье В. И. Ленина «Лучше меньше, да лучше», продиктованной 2 марта 1923 года, утверждается: «Весь мир уже переходит теперь к такому движению, которое должно породить всемирную социалистическую революцию».

Таким образом, Ленин до конца дней своих оставался верен идее мировой революции и мировой федеративной советской республики, призванной окончательно разрешить национальный вопрос в стране и мире. Однако на практике удалось реализовать лишь самые первые, начальные этапы грандиозного замысла. После смерти вождя его ожиданиям по части мировой революции было не суждено сбыться, а «принципы» построения социализма в одной стране со временем стали все меньше походить на изначальные умозрения. К примеру, сразу же выявилось, что принцип права нации на самоопределение очень трудно осуществить на практике из-за одной непредусмотренной, но важной детали. Осуществление принципа требовало ясности представлений о том, что есть нация и какие народы могут «на законных основаниях» воспользоваться правом на образование национального государства, самостоятельного или в рамках федерации. Определенности в ответах на кардинальные вопросы — какие народы и в каких формах будут участвовать в строительстве советской федерации — не было никакой. Принцип «равенства и суверенности народов», провозглашенный в «Декларации прав народов России» 15 (2) ноября 1917 года, предполагал соответствие федерального строя национальной структуре населения страны. Этот же принцип сам по себе не предполагал никаких различий между «равными и суверенными» субъектами будущей федерации. В жизни все было иначе. Можно сказать, реальная советская федерация строилась на принципиально беспринципной основе. На долговечность такой постройки вряд ли можно было рассчитывать. Поэтому она и не насчитала даже одного века своей истории.

К. Маркс и Ф. Энгельс имели явно суженные представления о народах, имеющих право на самоопределение. В 1866 году Энгельс отнес к числу «больших и четко очерченных наций Европы» Италию, Польшу, Германию и Венгрию. Причем польский народ, как преимущественно крестьянский, оказался в этом перечне в виде исключения. Его самоопределение должно было ослабить реакционную, по представлениям классиков марксизма, Россию. В отношении сербов, хорватов, русинов, словаков, чехов и других «мелких национальностей» тогда же было заявлено, что они уже превращены в составную часть более прогрессивных наций, их требования самоопределения ни в коем случае не стоило поощрять.

Советской науке, несмотря на выработанное научное, как утверждалось, определение нации, внести ясность в вопрос о российских народах, субъектах самоопределения, тоже не удавалось. В постсоветский период этим, по существу, никто не занимался. Однако считается, что в наше время «происходит увеличение российских национальностей». Согласно пособию «Что нужно знать о народах России» (1999), было 146 наций и народностей, а сейчас их насчитывается 176. Создающееся таким образом представление о значительном увеличении числа народов, проживающих в России, иллюзорно. В действительности на ее территории продолжают жить народы, зафиксированные в переписях изначально. Оценки численности наций и национальных групп 30—50-х годов были продиктованы установками на нивелирование, сближение и слияние наций, лежавшими в основе представлений о тенденциях в развитии наций при социализме. В оценках Сталина эти установки сказались в наибольшей степени.

Теоретическая неясность представлений о нациях, народностях, других элементах национальной структуры российского общества затрудняла определение положения различных народов в федерации. Видимо, внесение определенности в этот вопрос представлялось не столь уж и важным: федеральный строй России создавался не только наспех, но и как строение временное, обеспечивающее переход к полному единству трудящихся и к полному слиянию наций. Слияние представлялось возможным достичь в обозримой исторической перспективе. К примеру, Х. Г. Раковский, написавший в 1923 году, что создавшиеся после Октябрьской революции условия давали возможность изжить национальные особенности после «чрезвычайно длительного процесса, который будет тянуться, может быть, не десяток, а сотню лет», впоследствии обвинялся в национализме как раз за то, что отводил на решение национального вопроса «не десяток, а сотни лет».

В официозной литературе 20-х годов утверждалось, что федерализм имеет «чисто инструментальное значение», выступает как «средство для изживания национального вопроса» и необходим лишь постольку, поскольку позволял «безболезненно преодолевать федеративные предрассудки крестьянских масс». Считалось, что по мере успехов на этом пути представители советских наций «будут переходить от защиты отдельных интересов этих наций перед Союзом к защите общих интересов Союза перед нациями» (Г. С. Гурвич). Можно сказать вслед за М. П. Томским, что отношение к федерализму с первых лет существования СССР оставалось таким же, как и к национальным движениям вообще. К нему относились «как к неизбежному злу».