Однако процесс роста национального самосознания общества продолжался. Попытки выразить общественное мнение имели место и в эти годы, пусть они и не могли получить должного общественного резонанса, как в более позднее время. Только в делах Комитета 6 декабря 1826 г., хранящихся в Российском государственном историческом архиве, собрано около 40 записок и всеподданнейших докладов конца 1820—1830-х гг., относящихся к проблеме государственного преобразования страны и освобождения крестьян от крепостной зависимости. Причем, если по первому вопросу чаще встречаются записки “неизвестного”, то в отношении крестьян — это чаще всего записки и другие материалы популярных государственных деятелей того времени — II. С. Мордвинова, В. П. Кочубея, С. С. Уварова.
В других фондах того же архива имеется также ряд записок по крестьянской тематике, сводящихся к необходимости постепенной отмены крепостного права в России.
При отсутствии свободы печати особой формой выражения общественного мнения становились перлюстрированные письма. Так, П. А. Вяземский в своей переписке и в “Моей исповеди” повторял, что всегда писал откровенно “в надежде, что правительство наше, лишенное независимых органов общественного мнения, узнает через перехваченные письма, что есть, однако же, мнение в России, что посреди глубокого молчания, господствующего на равнине нашего общежития, есть голос бескорыстный, укорительный, представитель мнения общего[7]”. Подобную цель преследовал и М. С. Лунин, посылая письма сестре из Сибири. Он знал, что его письма ходят в рукописных списках в обществе и известны правительству, и был рад этому. Этот способ он считал единственно возможным, чтобы воздействовать на правительство и напомнить ему о необходимости разрешить “органические вопросы быта общественного”. “Гласность, какою пользуются письма мои... обращает их в политическое оружие, коим я должен пользоваться для защиты дела свободы”,— писал он[8].
Значение общественного мнения хорошо понимали и руководители III Отделения. Так, А.X. Бенкендорф полагал, что “общественное мнение для власти то же, что топографическая карта для начальствующего армией[9]”. Его нельзя навязать, за ним надо следовать, так как оно никогда не останавливается. “Можно уменьшить, ослабить свет... но погасить это пламя — не во власти правительства, [его] не засадишь в тюрьму, а прижимая, только доведешь до ожесточения[10]”. Ежегодные отчеты III Отделения за 1827—1830 гг. о состоянии общественных настроений по сути своей являются собранием проектов реформ в аграрной, финансовой, юридической и других сферах. Они также содержат анализ политического состояния и настроений в Польше, прибалтийских провинциях, в Финляндии, характеризуют отношение общественного мнения страны к войнам с Персией и Турцией, французской и польской революциям 1830 г. Причем в обзорах, рассматривающих позиции всех классов общества, подчеркивается, что высшее общество лишено теперь морального авторитета и общественное мнение исходит из кругов средних классов, которые составляют “душу империи”, за исключением двора, “все недовольны”. Разбирая причины недовольства каждого слоя, авторы отчетов уделяют особое внимание изменению положения крепостного крестьянства и спасению дворянства от “неминуемого банкротства”. Чрезвычайно интересна характеристика крепостных, данная управляющим канцелярией III Отделения М. Я. Фон Фоком: “Среди этого класса встречается гораздо больше рассуждающих голов, чем можно было предположить... они хорошо знают, что во всей России только народ-победитель — русские крестьяне находятся в состоянии рабства; все остальные — финны, татары, латыши... и т. д.— свободны... В начале каждого нового царствования мы видим бунты, потому что народные страсти не довольствуются желаниями и надеждами...[11]”.
Вместе с тем ни Бенкендорф, ни Фок не считали общественное мнение “эквивалентом разума или истины”, хотя призывали его учитывать. С их точки зрения, оно может быть благом, когда просвещенно, и является злом, когда заблуждается, становясь силой, оппозиционной правительству[12]. Интересно, что сходные мысли прослеживаются в “Апологии сумасшедшего” П. Я. Чаадаева, который считает, что “общее” мнение не тождественно безусловному разуму и истина не рождается в толпе[13]. Каково было мнение Николая I — неизвестно, хотя издатель отчетов III Отделения А. А. Сергеев, анализируя маргиналии, оставленные императором при чтении этих отчетов, замечает, что он находил в них мысли и взгляды, совпадающие с его собственными.
Ценность характеристик этих обзоров в том, что они отражают взаимоотношения между обществом и правительством. Эта проблема крайне сложна и нуждается в самом тщательном конкретном изучении применительно к разным этапам развития общества и государственной власти, разумеется, с учетом национальных и исторических традиций. Несомненно, в обществе всегда есть силы, оппозиционно настроенные по отношению к правительству. Но в определенные периоды их оппозиционность выражается в большей или меньшей степени и различными средствами. При этом всякое очередное оживление оппозиционных настроений в обществе связано с решением назревших объективных задач развития страны.
Планы преобразования государства занимают особое место в общественной мысли уже с конца XVIII — начала XIX в. Кризис самодержавия в это время усилился, становилось все более ясно, что государственный механизм не справляется с управлением страной. Это поняли и сами монархи, и их ближайшее окружение. “Нерешительный постепеновец” Александр I, как его метко охарактеризовал С. Г. Сватиков[14], и его “молодые друзья” стали осознавать, что самодержавие уже не соответствует духу времени”. Опыт Французской революции подсказывал, что только конституционализм может предохранить общество от назревающей революционной опасности. Но они боялись ограничения самодержавия до проведения реформ, считая его наиболее удобным механизмом их осуществления. Эти идеи были широко распространены в обществе среди передовой части дворянства 1810-х гг. В “Записке о необходимости перемен в России”, предназначенной для Александра I, известный либерал-конституционалист А. И. Тургенев настойчиво проводил мысль, что уничтожение крепостного права всего легче осуществить при просвещенном и умном монархе. С его точки зрения, “неограниченная власть правителя [...] позволяет ему приказанием уничтожить сей позорный институт[15]”.
Кроме того, правительственные реформаторы начала века видели препятствие проведению реформ в сопротивлении большинства дворянства и потому предпочитали не вступать с ним в конфликт. Тем более, что суть всякой власти такова, что она желает реформации только в рамках той государственной системы, в которой она существует. Она не может желать уничтожения самой себя.
Первая же радикальная антиправительственная оппозиция, ставшая совершенно новым явлением в общественной жизни России, закончила свои поиски изменения социально-экономической системы страны попыткой совершить “военную революцию” на Сенатской площади. Актуальность тайного союза до 1821 г. была очевидна как для самих его членов, так и для правительства и либерального меньшинства, поскольку он был основан, по словам М. С.Лунина, на “обетах власти[16]”. Ведь в своей речи на Варшавском сейме Александр I твердо заявил о намерении дать “благотворное конституционное правление всем народам, провидением мне вверенным[17]”. Но неспособность правительства решить основные проблемы социально-экономического развития страны привела к тому, что русское оппозиционное движение вскоре превратилось в революционное.
После 1825 г. осмысление событий 14 декабря представители почти всех слоев русского общества способствовало еще большей его поляризации[18]. Общим было убеждение в необходимости перемен, а выход каждый видел свой, хотя не все сознавали, что какой бы ни был выбран путь — эволюционный или революционный,— ни тот, ни другой не могли полностью исключить или заменить друг друга.
Следует сказать, что и до 14 декабря отношение общественного мнения к декабристской идеологии было далеко не однородным. В конце 1820—1830-х гг. для русского общества тоже было характерно различное отношение к декабризму — как к нравственному символу героизма, как к идеологии вообще и конкретно к восстанию 14 декабря как ее радикальному проявлению[19].
Благородство, самоотверженность, жертвенность и мировоззренческие ценности декабристов были близки современникам. “И через 100 лет эшафот послужит пьедесталом для статуй мучеников”,— писал Н. И. Тургенев[20]. А.И. Герцен неустанно повторял, что 14 декабря стало нравственным переворотом и пробуждением для целых поколений российских интеллигентов[21]. Деятельность тайных обществ представлялась многим как проявление общеевропейского “духа преобразований”, а 14 декабря — “как вспышка общего неудовольствия[22]”. В 1826 г. П. А. Вяземский писал В.А.Жуковскому: “Я охотно верю, что ужаснейшие злодейства, безрассуднейшие замыслы должны рождаться в головах людей насильственно и мучительно задержанных”, тогда как “правительство, опереженное временем, заснуло на старом календаре[23]”.
Именно вопрос, каким путем должен быть изменен государственный строй России — революционным или реформаторским,— стал для “Союза Благоденствия” камнем преткновения еще в 1819—1821 гг. Эти расхождения привели к массовому выходу из этой организации. Такие видные участники организации, как А. II. Муравьев, Ф. II. Глинка, Д. В. Давыдов и люди близкие к ним — А. С. Грибоедов, С. Е. Раич и другие, впоследствии так и не вошли ни в “Северное”, ни в “Южное” общества и остались на позициях раннего либерально-просветительского декабризма. В 1822 г. отделился от общества один из самых талантливых людей эпохи — М. С. Лунин. Главной причиной тому было все более усиливающееся разногласие между умеренным крылом Союза и его радикальной группой в “предположенной цели и в средствах к достижению оной”. Последние были готовы бороться за будущую Россию с использованием вооруженной силы, тогда как “сокровенной целью” умеренных было “водворение законно-свободного правления в России[24]”. С другой стороны, намерение радикалов преобразовать общество в организацию с более четкой революционной программой заставляло их избавиться от людей, не разделявших крайних взглядов руководства. Таким образом, стремясь прямолинейно следовать передовым западным образцам, они в своем реформаторстве забегали далеко вперед и отрывались от политических установок и позиций прогрессивно мыслившего меньшинства русского дворянства. Именно этот факт сыграл свою роль в решении многих умеренных либералов-конституционалистов (П. А. Вяземского, А. И. Тургенева), близких к декабристским кругам, отказаться от предложений вступить в тайное общество, куда их не раз приглашали. Это понимали как сами декабристы, так и правительство. В 1826 г. в секретном приложении № 3 к Всеподданнейшему докладу Следственной комиссии говорилось, что “злоумышленники думали... что найдут себе пособие и в общем расположении умов... они воображали, что все... изъявляющие неудовольствие, пристанут к ним и уже в душе их сообщники[25]”.