Присвоив монопольное право проповедовать и толковать христианское учение, духовенство разработало сложную систему обрядов, служб, догм, используя ряд положений других религий (например, митраизма) и философских школ (например, стоиков, гностиков). Общие трапезы были заменены причащением, апостолы – слугами и гонцами епископов, равенство верующих – противоположностью между клиром и мирянами.
В христианской литературе II–III вв. большое место занимает апологетика. Христианские авторы стремятся уверить императоров, что новая религия не только не опасна рабовладельческому государству, но и является его надежным союзником.
Первоначальное осуждение императорской власти уже во II в. свелось к религиозной оппозиции насаждавшемуся властью культу императоров, требованию поклоняться им, как богам. “Отдавайте кесарю кесарево, а божие – богу”, – дальше призыва уклоняться от официального культа императоров, исправно уплачивая, однако, подати, церковь не шла. В то же время эта оппозиционность компенсировалась отчаянными призывами подчиняться властям и начальствам: “Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от бога, существующие же власти от бога установлены. Посему противящийся власти противится божию установлению”; “бога бойтесь, царя чтите. Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым”; “ рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу. Не с видимою только услужливостью... но как рабы христовы, исполняя волю божию от души. Служа с усердием, как господу, а не как человекам”.
Церковь настойчиво стремилась к союзу с императорской властью. С IV в. императоры уже вынуждены считаться с церковью и даже искать у нее поддержки. При императоре Константине христианство было объявлено равноправной с другими религиями (313 г.), а затем господствующей (324 г.) религией.
Эволюция христианства сопровождалась ожесточенной борьбой между церковью и различными ересями (ересь – вероучение, основанное на некоторых общих с официальной церковью догматах, но оппозиционное, отличное от церковного).
Так, во второй половине II в. в Малой Азии возникла секта монтанистов, продолжавших проповедовать ненависть к Римской империи, предвещать близкое пришествие мессии, конец “мира зла и насилия”, установление “тысячелетнего царства”: “Мы не хотим больше оставаться в рабстве, мы желаем скорее царствовать”. В общинах монтанистов сохранялись общие трапезы, демократические порядки раннехристианских общин.
Тогда же возникли антицерковные секты гностиков (гносис – знание), соединявшие ряд положений христианства с учением о “логосе” в духе философии неоплатонизма и стоиков. Некоторые гностики (Эпифан) учили, что общественное неравенство противоречит божественному закону справедливости: “Бог не делает различия между богатым и бедным и правителем народа, между неразумными и разумными, женщинами и мужчинами, свободными и рабами... ибо никто не может отнять у своего ближнего его долю света, чтобы самому наслаждаться двойной”. Божественному закону справедливости Эпифан противопоставлял человеческий закон, учредивший частную собственность: “мое” и “твое” пришло в мир через законы, так что теперь нигде нет общности.
Еретики широко использовали апелляцию к текстам писания, отвечавшим настроениям масс. С IV в. в Северной Африке возникло движение рабов, колонов и свободных бедняков, называвших себя агонистиками (борцы, воины христовы). Вооруженные дубинками (ибо, согласно писанию, “все, взявшие меч, мечом погибнут”) агонистики нападали на усадьбы богачей, уничтожали кабальные документы, убивали владельцев латифундий или заставляли их работать на мельницах и в каменоломнях (“если кто не хочет трудиться, тот и не ешь”). Епископы писали, что “по их решению и приказу рабы и господа менялись положениями”, призывали государство к жестокому подавлению этих движений.
Признание христианства государственной религией не исключало того, что между императорской властью и церковью временами возникали трения. С одной стороны, императоры не были чужды взгляда на священников как на своих чиновников, обязанных исполнять императорские веления; порой императоры притязали на авторитарные решения даже и чисто религиозных вопросов. С другой стороны, духовенство, сильное своей организацией и идейным влиянием, отнюдь не желало превращаться в послушных исполнителей велений светской власти. Более того, церковь притязала не только на полную независимость в религиозных делах, но и на участие в политической власти, требуя помощи государства в насаждении христианства, в борьбе с ересями, в умножении и охране церковных богатств.
Притязания церкви на участие в государственной власти обосновывались так называемыми теократическими теориями.
Одним из первых теоретиков теократии был константинопольский епископ Иоанн Златоуст (345–407 гг.). Из слов апостола “всякая власть от бога”, рассуждал Златоуст, не следует, что каждый князь лично ставится богом – богом дан лишь общий принцип власти. Библейские сказания свидетельствуют, что цари, вмешивавшиеся в дела церкви, – не истинные цари, они несли наказания за такое вмешательство. Из этого следует назидание: “Оставайся в своих границах – одни пределы царства, другие священства. Однако последнее больше первого... Царю вверено земное, мне небесное, царю поручены тела, священнику души... Последнего княжество выше; поэтому царь преклоняет голову под руку священника”.
Заметной вехой в развитии политико-правовой идеологии христианской церкви в эпоху рабовладения было учение гиппонского (Северная Африка) епископа Аврелия Августина (354–430 гг.), прозванного православной церковью “Блаженный”, а католической – признанного святым и учителем церкви.
В произведении “О граде божием” Августин писал, что в мире существует два государства: “божий град” (церковь) и “град земной” (государство). Церковь “странствует по земле, имея цель на небе”, “церковь и теперь есть царствие небесное”. Только к ней подходит определение государства, данное Цицероном, так как лишь в церкви – право и общая польза, истинная справедливость, мир и покой. К граду божию принадлежит первый праведник – Авель. Основателем града земного был братоубийца Каин; государство – создание человеческое, его цель – временная, оно создано насилием, держится принуждением: “При отсутствии справедливости, что такое государства, как не большие разбойничьи шайки, так же как и самые разбойничьи шайки что такое, как не государства в миниатюре”.
Оправдание государства в том, утверждал Августин, что оно поддерживает земной, временный порядок, причем и тут государства разные: есть два вида земных царств.
Одни – организации насилия и разбоя, они начинаются с братоубийцы Каина, продолжаются братоубийцей Ромулом, олицетворяют грех, несправедливость, насилие, “общество нечестивых”. Другие царства – это “христианские государства”, власть которых основана на заботе о подвластных.
В конечном счете оправдание государства – в служении церкви, в помощи небесному граду направлять мир земной к миру небесному, сохранять и поддерживать единство образа человеческих мыслей и желаний.
Августин – один из первых церковников, призывавших насильственно приобщать к христианской церкви, вооруженным путем искоренять ереси. Он настаивал на присылке в Африку войск для подавления агонистиков: “Дерзость мужиков восстает против их владельцев”.
Источник зла – свободная воля людей, влекущая их от единства к множеству. В делах веры это очень опасно: “Прежде чем понимать, мы должны верить”. Еретики хуже отравителей, они враги единства. Коль скоро цель христианского государства – благо, государство, если неверие не поддается убеждению, должно “принуждать людей, а не учить”. “Вы думаете, что никого не следует принуждать к правде, однако читаете у св. Луки, что господин сказал своим слугам: принудьте войти всех, кого найдете”. (Эти слова – compelle intrare – “принуди войти” в Cредние века сделались девизом инквизиции. – Прим. авт.) Правда, рассуждал он, Христос никого не принуждал, но “был ли тогда император, который бы верил во Христа и мог бы служить ему в благочестии, издавая законы против нечестия”. Во времена Августина большая часть населения Римской империи держалась прежних, языческих культов. Церковь тревожили и неподвластные ей христианские секты еретиков. Поэтому Августин призывал использовать принуждение для крещения язычников и искоренения ересей: “Как же могут цари служить господу в страхе иначе, чем воспрещая и карая в благочестивой строгости то, что противоречит велениям господа?”
Оправдание государства, по Августину, – и в поддержании социального порядка: “Никак не следует о нем (боге) думать, чтобы законам его провидения были чужды человеческие царства, владычество людей и их рабство”. Августин выдвинул новый довод в обоснование рабства. Рабство не создано ни природой, ни правом народов – “имя рабства заслужила вина, а не природа”. Источник рабства – прегрешение библейского Хама: “Грех – первая причина рабства, и это бывает не иначе, как по суду божию, у которого нет неправды”. Источник рабства отдельных людей – военный плен, причем и это имеет оправдание, поскольку войны, по учению Августина, не противоречат божьим заповедям.
Божественным установлением являются и частная собственность, имущественное неравенство, деление на бедных и богатых. “Кто сотворил тех и других? – Господь! Богатого – чтобы помочь бедному, бедного – чтобы испытать богатого”. В произведениях Августина христианское вероучение открыто и откровенно приспосабливается к самым земным интересам власть имущих. “Сколько богатые обязаны Христу, который возмещает им убыток: если был у них неверный раб, Христос обращает его и не говорит ему: оставь своего господина”.