Однако даже и это обоснование крепостничества, гибко сочетающее его оправдание на практике с чисто теоретическим порицанием, не заняло ведущего места в идеологии “просвещенного абсолютизма”. Большинство поступивших на конкурс произведений было написано в откровенно рабовладельческом духе.
Настроение основной массы дворянства нашло выражение в сочинениях по крестьянскому вопросу А.П.Сумарокова. По поводу конкурса Экономического общества он писал: “Прежде надобно спросить: потребна ли ради общего благоденствия крепостным людям свобода?”. Для обоснования незыблемости крепостного права Сумароков в духе времени использует ряд модных идей Просвещения. Россия – с точки зрения географии и народонаселения – большая страна с редким населением;
поэтому России не нужна промышленность: “Там полезны заводы, где мало земли и много крестьян”. Просвещение не коснулось крестьянства, “наш низкий народ никаких благородных чувств еще не имеет”. Сумароков стремится опровергнуть “мнимое естественное право, что все человеки равны”. Различные воспитание и просвещение обусловливают неравенство людей; “да и ничего на свете равного нет”. Общее благоденствие, рассуждает Сумароков, требует сохранения без изменений крепостного права и сословного строя. Интересы сословий не совпадают, но каждое из них имеет в обществе свое место и свое назначение; поскольку “земли все собственные дворянские”, благоденствие общества тождественно интересам дворянства. “Если сделать русских крепостных людей вольными”, все придет в упадок и разрушение. “Будет ужасное несогласие между помещиками и крестьянами, для усмирения которых потребуются многие полки, и непрестанная будет в государстве междоусобная война... – заключает Сумароков. – Свобода крестьянская не только обществу вредна, но и пагубна”.
В результате обсуждения крестьянского вопроса выявилось, что дворянство в целом крайне болезненно воспринимает любое порицание и какой бы то ни было намек на возможность изменений и реформ, касающихся собственности и власти помещиков над крепостными; поэтому деятельность Уложенной комиссии была прекращена, а Вольное экономическое общество ориентировано на составление инструкций о способах повышения доходности помещичьего хозяйства.
Встревожившие дворян толки о возможности государственного облегчения крестьянских тягот, обуздания произвола злых и расточительных помещиков сменились официальной точкой зрения, что таких помещиков нет, поскольку в отличие от крестьян Запада крестьяне в России “в большинстве случаев довольны своими помещиками” (князь Щербатов). Идея “общего блага” как цели самодержавия, провозглашенная в начале правления Екатерины II, вскоре обернулась казенным оптимизмом:
“А это примечено, что помещик крестьян, а крестьяне помещиков очень любят” (Сумароков); “неоспоримо, что лучше судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет во всей вселенной” (замечание Екатерины II на книге А.Н. Радищева); “наши налоги так умеренны, что каждый русский крестьянин может есть курицу, когда ему вздумается. В последнее время они, впрочем, предпочитают курице индюшку” (из письма Екатерины II Вольтеру); “во всеобщем благоденствии мы первенствуем” (маршал Уложенной комиссии Бибиков).
Твердый курс самодержавия на защиту и укрепление крепостного права, соответствующий интересам основной массы дворянства, предрешил и отказ от правовой реформы. Деятельность Уложенной комиссии была прекращена не только из-за нежелательных прений по крестьянскому вопросу, но и из-за выявившейся ненадобности для самодержавия общей реформы права, приведения в порядок запутанной и противоречивой правовой системы.
Поначалу в “Наказе” ставилась задача создать Уложение, все законы содержащее, определяющее, чего желать должно, а чего не должно желать; однако в России сложился тип полицейского государства иной, чем государство феодально-прусского образца с его тотальной и детальной правовой регламентацией всех сторон жизни и дотошным чиновничьим контролем за соблюдением правил и норм полицейской опеки. Обширность территории Российской империи, невысокий уровень культуры господствовавших дворян-помещиков, традиционное почтение к меняющимся велениям носителей высшей власти в ущерб авторитету права, сложность, архаичность, запутанность законодательства создавали условия для иного типа самодержавно-полицейского государства. Его политический режим состоял не столько в детальном правовом регулировании отношений личной и общественной жизни, сколько в почти неограниченном, произвольном вторжении в жизнь и отношения низших сословий со стороны облеченных властными полномочиями помещиков, чиновников, полиции самодержавного государства, объединенных общим классовым интересом, покорностью велениям верховной власти, угодничеством перед высшими чинами. Именно поэтому, прекратив деятельность Уложенной комиссии, Екатерина II через официозный журнал (1769 г.) пояснила: “Пока новые законы поспеют – будем жить, как отцы наши жили”.
В целом для эпохи и идеологии “просвещенного абсолютизма” характерно противоречие между словом и делом, попыткой воспринять передовые для того времени идеи и стремлением укрепить и усилить реакционные феодально-крепостнические учреждения. Во второй половине XVIII в. уже раздавались голоса о невыгодности земледелия, основанного на подневольном труде; еще со времен Петра I общим было порицание продажи крепостных в розницу, без семьи и без земли; нередки были сетования на расточительных и жестоких помещиков. Однако защитить крепостного от помещичьего произвола можно было, только ограничив право собственности и господскую власть помещиков, на что самодержавие не пошло именно из-за его органической связи с крепостничеством; в период завершения строительства военно-бюрократического аппарата феодально-абсолютистскому государству нужны были не столько помещики – “рачительные хозяева”, сколько полновластные надсмотрщики над многомиллионными массами подневольного крестьянства.
В процессе и в результате “примерки” к общественному сознанию господствующего класса освободительных идей выработался особенный тип вольтерьянца-крепостника, знающего новинки просветительской литературы Запада, восхищающегося свободой античных республик, конституционными порядками Англии и Голландии, сочувственно следящего за борьбой народа Соединенных Штатов, осуждающего торговлю неграми в Америке, но непримиримо враждебного к самой мысли о признании человеческого достоинства принадлежащих ему крепостных, предоставлении им хоть каких-нибудь прав, ослаблении его господской власти и собственности на людей. Если официальной доктриной “просвещенного абсолютизма” были либеральные идеи Просвещения, то подлинной его идеологией стал макиавеллизм: “Во всем должно иметь и лисий хвост и волчий рот”, – поучала Екатерина II своих высших сановников.
Политика абсолютизма, отвечавшая интересам дворянства в целом, порой не вполне соответствовала настроениям и пожеланиям части верхушки класса феодалов. Родовитая знать была недовольна самодурством самодержцев, заносчивостью и произволом фаворитов-временщиков. Гвардия, бывшая своеобразным представителем господствующего сословия, надежно охраняла общие интересы дворянства; однако отстраненность вельможной знати от замены одного самодержца другим, неупорядоченность этого процесса, его стихийность и случайность, “вознесение” некоторых фаворитов порой с самых низов феодальной иерархии на ее вершины, наглость выскочек и пренебрежительное отношение к родовитым феодалам порождали нечто вроде аристократической реакции на чрезмерную самостоятельность абсолютистского государства. Родовитая знать чувствовала себя обойденной в государственных делах, почестях и назначениях; из ее среды раздавались жалобы на дерзость и нахальство временщиков, раздраженные сетования на то, что “знатность затмевается фавором”, что действует “более сила персон, чем власть мест государственных”, что даже и “престол зависит от отворения кабаков для зверской толпы буян, охраняющих безопасность царской особы”.
Особенностью феодально-аристократической идеологии были попытки использовать передовую идеологию Просвещения для критики становящегося реакционным абсолютизма с еще более реакционных позиций. Ссылки на естественность свободы и равенства причудливо соединялись с обоснованием крепостничества и привилегий родовой знати, осуждение с позиций “общего блага” деспотизма служило обоснованием требования “основать политическую свободу для одного дворянства”. Во второй половине XVIII в. продолжалось составление проектов, суть которых сводилась к тому, чтобы “ограничить самовластие твердыми аристократическими институциями”, создать ограниченную по образцу Швеции монархию, реформировать Сенат и (или) учредить при монархе императорский совет, установить в России “законы непреложные, законы фундаментальные, непременные государственные законы” (проекты Н.И.Панина, Д.И.Фонвизина и др.).
Наиболее видным идеологом родовитой аристократии был князь Михаил Михаилович Щербатов (1733–1790 гг.) – депутат Уложенной комиссии, автор многих произведений. В них Щербатов часто ссылался на идеи Просвещения, но стремился доказать “химеричность равенства состояний”, о котором пишут “новые философы”. Люди, рассуждал Щербатов, имеют разные способности; это естественное неравенство связано и с сословным неравенством, которое возникло исторически, в процессе возникновения государства и разделения труда. В естественном состоянии все были свободны. “Люди свою вольность уступили для общей пользы”. Эта общая польза обеспечивается сохранением и укреплением сословного деления.