...он оказался вредным и невозможным шутом, не зная Русского языка, он по французки диктовал военный журнал своему приятелю, безалабередному Льву Пушкину[26], — брату поэта, — писавшему этот журнал по Русски, безпрестанно повторяя «да это не возможно писать, это выходит из всякого правдоподобия!» На что Раевской постоянно возражал одно и то же: «Любезный Лев Сергеевич, вы глупы и ничего не понимаете, чем больше вранья представлять в Петербург, тем более его восхищаешь и приобретаешь Кредит у него!»[27].
Как отрядный начальник Раевской был не возможен: и напр. в перехо<де>, сидя верхом, в какой-то шутовской полуодежде, заставлял на походе целые полки, которых солдаты, взявши друг друга под руки, идти гусем, выплясывая с припевом малороссийского «Журавля» под песнею своею похабностью непечатанная[28].
Раевский не успел изгнать всякой порядок и дисциплину в войсках порученного ему отряда, единственно потому что они были образованы Вельяминовым[29] и еще имели ближайших начальников, избранных этим, в полном смысле, славным генералом.
К счастию Раевскаго, он кончил свою карьеру удалением от начальства береговой Линии с оказанным благоволением, потому что в Петербурге сочли не возможным его заслужено карать за все его дела, то и сочли лучше притвориться, что не знают их.
Нахальство и находчивость Николая Раевскаго были изумительны...
Раевской до того нагло презирал Петербург, что в первой экспедиции береговой Линии, во время постройки укреплений, он углубился диктовать по-французски проект Пушкину, писавшего его по Русски, Морскаго военного поселения на восточном берегу Чернаго моря, имеющего служить Местному флоту, тем же чем военные поселения предполагались служить Сухопутным войскам. Пушкин тщетно клялся, что это не возможный сумбур самого дурацкого пошиба. Раевский же одно твердил: «Вы ничего не понимаете. Мудрецы Петербурга, гиганты в невежестве и дурости, всякому верят, когда умеешь изложить».
Анреп заменил Раевскаго.
АНРЕП[30]
Не иносказательно, а истинно был помешанный, корчевший Героя, храбрости и честности до иступления; в действительности же совершенно ни к чему не способный, внушаемый какими-то фантастическими идеалами, в особенности в военном отношении. Он в Турецкой войне пятидесятых годов на линии Дуная практически доказал свою совершенную неспособность и ничтожество[31].
С Граббе Анреп был заклятый враг, не щадившего первого. На каком-то Царском смотру, по словам Анрепа, Граббе, как Дивизионный начальник, в команде переврал приказание Государя, так что Анреп со своею бригадою исполнил движение не соответствующее Высочайшей Воли, в следствие чего перед всем сбором многочисленнаго войска Государь Николай повелел послать Анрепа за фрунт[32].
В следствие этого Анреп имел объяснение с Граббе, при котором оба распетушились до того, что первый вызвал своего соперника на поединок, но как оба сознавали, что им в России стреляться не благоразумно, то согласились стреляться заграницей, куда Анреп поехал и где несколько месяцев тщетно прождал Граббе, избежавшего поединка. В последствие это послужило Анрепу поводом обращаться и отзываться о Граббе с величайшим презрением, выставляя его трусом и безчестным актером.
Сам по себе Анреп был добрый человек, не способный сознательно делать зло и безчестной поступок, но как пустая помешанная личность, окружающие его вводили в самые неблаговидные поступки. Прочие генералы на Кавказской Линии были личности пустейшие безо всякого значения, единственно употребляемые для обязательных инспекторских смотров. Одно исключение составлял «Засс» Курляндец[33], без признака образования и убеждений, имевший особые способности на вооруженный разбой на широкую ногу, которому, в случаях надобности наказать вероломство какого-либо туземного племя, Вельяминовым поручалось набег, остальное же время этот славный генерал держал «Засса», как говорится, на цепи.
Полковые командиры, выдрессированные Вельяминовым, хотя не представляли ничего особенного, но на своих постах были удовлетворительны и достойно поддерживали в своих полках дивный военный Кавказский дух.
Зато за кавказом, из трех старших генералов иноземцов двое Фези[34] и Клюк-фон-Клюгенау были ничто иное как безтолковые хвастуны с обращением казарменных капралов; третий армянин Князь Моисей Захарович Аргутинской-Долгоруков, — совершенный выродок своей национальности, при грубом воспитание и отсутствия всякого образования, отличался своим строгим безкорыстием и личною храбростью: К тому же хорошо говорящий на туземных наречиях вел все переговоры лично, без переводчиков, и одаренный всей многообразной хитростью и лукавством армян, превосходно ладил с неприязненными нам племенами, чрез своих отличных лазутчиков, заблаговременно зная малейшие замыслы и намерения горцев.
(…)«Зимою Граббе поехал в Петербург под влиянием чара, причиненного в Северном Дагестане летом 1839-го года Ахулговской Кампании, самым витийским образом описанной в вымышленных военных реляциях.
Однажды на вечернем чае у Императрицы, на который был приглашен Граббе, поднесший Ее Величеству, ребенка — девочку пленную <из> Ахулго, дочь Жухрая, одного из Наибов Шамиля, которая была крещена при восприемниках Ее Величества и Граббе, к чаю пришел Император Николай, обратившийся к Граббе разговором о предполагаемых военных действиях на предстоящее лето. Граббе увлекся своим красноречием и до того очаровал Императора, что получил приказание на утро привести все вышесказанное им, изложенное в записке.
Приехав домой, Граббе, с одной стороны, под влиянием сего гения в которое вовлекло его красноречие, с другой стороны, не видя возможности противуречить словам, очаровавшим Царя, составил записку проекта военных действий за Тереком на предстоящее лето.
Государь, утвердив этот проект, приказал Военному Министру отправить его Корпусному командиру Головину, с повелением предоставить Граббе все нужные военные средства Кавказскаго Корпуса.[35]
Этот проект был замечателен по пышному красноречию его изложения, но не выдерживал внимательного обсуждения. В нем были одни хвастливые выражения, как напр. разбив наголову неприятеля в такой-то местности, занять его неприступную твердыню, или, - для обеспечения безопасности такой-то нашей границы, составить летучий отряд - но из каких войск и в какой численности, не поминалось, так что вероятно не достало бы всего Кавказскаго Корпуса, если всем раздробленным отрядам придали бы надлежащую численную силу; об продовольствие, парков, перевозочных средствах, госпиталях и мест расположения всего этого — не упоминалось ни единого слова. Вообще этот военный проект был еще нелепее и без смысленнее, чем пресловутый «20» отрядов Паскевича[36], имевший (намерение) окончательно покорить Кавказ. Он это исполнил, но несколько дней спустя вернулся из Ичкерийских дебрей сохранно, как не бывало на Кавказе, разбитый на голову с огромными потерями.[37]
Настал конец особого благоволения Императора Николая к Граббе. Император Александр Николаевич очаровался даром слова Граббе и он опять удостоился Царского благоволения. Полководцем Граббе нигде не мог быть, а кроме России, где не личные достоинства, а совершенно иные, частные влияния возвышают людей.
Все сдесь сказанное о вреде причиненном на Кавказе управлением Граббе подтверждается всеми событиями, воспоследовавшими при его приемнике, при котором наши крепости с артиллериею брались неприятелем на копие и гарнизоны их избивались; наконец все бывшие замиреные туземцы, отложась, переходили в неприятельские ряды.
Нейдгард[38]
Без сомнения, если новоназначенный Корпусной Командир Нейдгард[39], соответствовал своему назначению и имел бы военные соображения, а главное, умел бы внушать подчиненным исполнять свои обязанности, а приемник Граббе был бы военный, а не парадный генерал, умевший командовать, то все-таки избегли весь позор, столь правдиво описанный Бароном Торнау во 2-й части Русскаго Архива за 1881-й год, и Князь Аргутинской[40] не заменил бы свой долг своими армянскими разщетами, сумасбродный храбрец Клюке-фон-Клюгенау[41] был бы употреблен соответственно его способностям, Пасек[42] не дерзал бы своевольничать столь нагло, а Гурко[43] сумел бы быть начальником и не подражал бы пошлостям своих подчиненных»[44].
Приведенные мнения очевидцев может быть не вполне объективны, однако, живо описывают события тех далеких лет, лица и судьбы участников покорения Кавказа.
Часть 2.6. Выгоды России от покорения Кавказа.
За счет присоединения Кавказа к России удалось стабилизировать ситуацию на южной границе с Турцией и Ираном. Были отработаны стратегия и тактика ведения горной войны, что подняло боевую выучку войск. Проведено исследование кавказского региона, составлены карты и подробные научные описания. Произошло заселение Кавказа русскими, что подняло культурный уровень местного населения. Были основаны крепости черноморского побережья, ставшие базой создания системы черноморских портов. Место ссылки неугодных трансформировалось в черноморские курорты, служащие для отдыха всей страны. Дикие кавказские нравы вдохновили творческую интеллигенцию, что опосредованно, через литературные произведения, укрепило русский народный дух. Все говорит о том, что был у России смысл завоевывать Кавказ.