При этом принципы, на которых основываются ограничения, нуждаются в определенном обосновании. Наиболее сильным аргументом такого рода Гудин считает апелляцию к какому-либо «священному принципу», распространенную в политике. Например, в средние века религиозные доктрины утверждали, что только короли и принцы должны владеть «тайнами государственного правления». Аналогичны доводы Никсона в пользу «привилегий исполнительной власти», к которым он прибегал при расследовании «уотергейтского дела». Они представляют собой ту же «священность» конституционной доктрины, что и «священность» права монарха в средние века, считает автор. Аргументом того же типа является и засекречивание информации под предлогом «национальной безопасности» или «тайн государственного правления».
Кроме простого утаивания информации, Гудин выделяет «более сложную стратегию, которая строится на институализированной секретности», как особенно опасную его форму. Речь идет о том, что в системе, удерживаемой «официальными секретами», единственным способом эффективно участвовать в процессе принятия решений, является получение информации из рук официальных лиц, наделенных секретами. Таким образом, люди оказываются тесно привязанными к своим руководителям, или, как выражается автор, «кооптированными». Из-за страха потерять доступ к информации они вынуждены мириться с любой формой официальной политики независимо от того, нравится она им или нет. В этой стратегии, пишет Гудин, секретность играет решающую роль, поскольку предоставление информации, которую нельзя получить иным путем, становится взяткой, вовлекающей несогласных в отношения кооптации. Другими словами, секретность служит средством «умиротворения кооптируемых групп».
2.3. Предоставление обширной информации
Предоставление слишком обширной информации, которая способствует запутыванию проблемы и тем самым подрывает доверие к информации, отвечающей реальности является ещё одним способом манипулирования общественным мнением. Информационную базу принятия решений, таким образом, можно искажать только через утаивание необходимой информации. Система перегрузки чрезмерной информацией предполагает прямо противоположное тому, что требуется при использовании вышеизложенных методов манипулирования.
Здесь используется максимальное раскрытие информации, а вместо обмана – полное и точное изложение фактов вместо секретности. При этой стратегии возможности для манипулирования лежат не в сфере фактов, а в сфере их интерпретации. В такой ситуации рядовой гражданин «теряется» от обилия фактов и не может интегрировать их в сколько-нибудь рациональную систему. Именно этим и пользуется обычно политик, предлагая концептуальные рамки, соответствующие его собственным политическим интересам.
В процессе концептуализации информации происходит отбрасывание ненужных фактов, сокращение «негативной» для манипулятора информации, «фильтрация» информации. Такая фильтрация информации осуществляется не только в направлении сверху вниз, т.е. от правящих кругов к массам, но и наоборот, от нижестоящих эшелонов власти к вышестоящим в случае, когда определенные группы общественных деятелей или отдельные лица заинтересованы в том, чтобы вышестоящий политический деятель принял решение определенного рода.
2.4. Языковые нелегитимные политические технологии
Гудин считает, что особую роль в политике манипулирования играют особенности языка, поскольку язык не является нейтральным средством, одинаково пригодным для передачи любого сообщения. По Гудину предпосылкой манипулирования поведением людей с помощью языка является то, что язык ограничивает мысль. Поскольку язык способен ограничивать мысль, он способен в такой же мере ограничивать намерения и тем самым ограничивать само поведение.
Так называемые «лингвистические ловушки» Гудин считает важным средством политического манипулирования . С помощью языка можно выделить значимые вопросы и соответствующие им ответы.
Политик-манипулятор предлагает слушателям те или иные слова и выражения, которые становятся своеобразными «клетками» или «ловушками», в рамках которых простой гражданин оценивает происходящие в мире события. Эффективность подобных слов-«ловушек» Гудин демонстрирует на примере политической демагогии президента США Джонсона, который для оправдания войны во Вьетнаме широко использовал такие доводы, как «обязательства», «долг», «ответственность» США перед Южным Вьетнамом, который в такой интерпертации подвергался агрессии со стороны Северного Вьетнама[4].
Метод «лингвистической депривации» является одной из разновидностей «лингвистических ловушек» - опущения, игнорирования тех или иных слов и выражений. Исключая из политического лексикона некоторые слова и выражения, можно придавать политическим заявлениям и решениям определенную тенденциозность, которую трудно обнаружить. В качестве типичного примера принципа «лингвистической депривации» Гудин приводит коммуникационный код, используемый элитой для сокрытия своих намерений от простых людей.
Этот код оказывается понятным только избранному кругу людей или групп. Очень похожая ситуация долгое время существовала, например, в советской действительности, где в официальном политическом языке отсутствовало слово «номенклатура». Тем самым вроде бы и не существовал целый слой людей со всеми их структурами, привилегиями и особыми законами жизни и карьеры.
Значение политической номинации, т.е. выбора слов для описания того или иного события, очень велико в политике. Она предоставляет возможность тому, кто дает определение каким-то фактам и явлениям, манипулировать представлениями и реакциями людей в отношении этих фактов и явлений, формировать оценки и тем самым оправдывать свои политические действия. По этому поводу известный американский лингвист Чарльз Осгуд, например, писал: Точно так же, как один и тот же запах может быть назван «ароматом» или «вонью» в зависимости от того, как хотят, чтобы к нему относились, так же одни и те же партизаны могут называться «борцами за свободу», «мятежниками» или «террористами»[5].
Анализируя риторику американских политических лидеров во времена войны во Вьетнаме, многие исследователи приводят интересные факты использования политической лексики и политических метафор для воздействия на общественное сознание. Для обозначения ситуации во Вьетнаме в американской литературе широкое распространение получила метафора, называвшаяся «теорией домино». Впервые она была сформулирована президентом Эйзенхауэром 7 апреля 1954 года, который сказал: «У нас имеются костяшки домино, поставленные вертикально и тесно соприкасающиеся друг с другом; вы опрокидываете первую, за ней обязательно упадет последняя, итак, налицо начало распада, который может иметь самые глубокие последствия».
В отношении войны во Вьетнаме «теория домино» призвана была создать ощущение того, что периферийная со стратегической точки зрения война может занимать центральное место. Вырисовывалась альтернатива: «все или ничего» - либо первая костяшка домино спасена, либо все обречены. Такая метафора имеет преимущества яркости и наглядности. Образность метафоры, ее связь с реальным обыденным физическим миром дает возможность подменить объяснение готовыми выводами, причем сделать это наглядно и убедительно, снимая возможные вопросы и подчеркивая неизбежность предсказываемого исхода. Сходные манипуляции предпринимались в то время различными американскими политическими деятелями со словами «агрессия», «коммунизм», «свобода».
Красноречие и ораторское искусство является одним из важных инструментов политического манипулирования. «Ораторы, увлекавшие своим красноречием аудиторию, начиная от Перикла до Гитлера, - пишет Гудин, - оказывали маниакальное воздействие на своих слушателей». Посредством риторических ухищрений ораторы заставляют людей действовать против их воли и совершать поступки, которые в нормальном состоянии вызывают у них сожаление. При этом недомолвки и незаконченный характер риторических аргументов умело «играют на предрассудках аудитории». Классическим примером риторического манипулирования является переименование военного министерства в «министерство обороны»[6]. Слово «оборона» уже само по себе предполагает наличие угрозы: обороняться можно лишь от какой-то опасности. Имплицитная посылка в названии «министерство обороны» состоит в том, что кто-то угрожает стране, но, будучи имплицитной, эта посылка снимает вопросы о том, насколько реальна угроза и т.д. Та же ситуация характерна и для разговоров о программе по переподготовке безработных под предлогом того, что страна испытывает потребность в квалифицированных кадрах. Здесь также присутствует имплицитная посылка, что причина безработицы – в отсутствии у безработных квалификации, а не в структурных недостатках самой общественной системы. Таким образом, главная цель, которую преследуют риторические ухищрения, состоит в том, чтобы отвлечь внимание от действительных проблем. В конечном счете они стремятся достичь эффекта подтверждения со стороны слушателей тех взглядов, которые хочет им навязать говорящий.
Кроме скрытых посылок, существует еще и скрытый подтекст, который доказывает безо всяких доказательств то, что порой доказать просто невозможно. Например, в отношении войны во Вьетнаме американские политики предпочитали употреблять такие термины, как «умиротворение», «сдерживание», «эскалация», что создавало моральное оправдание предпринимаемых действий.
Для успешного манипулирования аудиторией важен также и выбор соответствующего стиля разговора. Одним из наиболее распространенных приемов в этом отношении является «язык участия», когда оратор как бы стремится разделить позицию аудитории. Ожидаемый эффект часто достигается через использование слова «мы», предполагающего «единство между говорящим и аудиторией». При этом за слушателем как бы остается активная позиция и считается, что он сам должен заполнить отсутствующие блоки аргументов. Кроме того, оказывается, что предмет разговора является не только делом говорящего, но и делом всех присутствующих[7].