Политико-культурная «палитра» общества характеризуется в России крайней гетерогенностью, существованием субкультур с совершенно различными, если не диаметрально противоположными
ценностными ориентациями, отношения между которыми складываются конфронтационно, а подчас и антагонистично. Если посмотреть на политическую историю России трех последних столетие нетрудно заметить постоянный конфликт субкультур — западнической и почвеннической, радикальной и патриархально-консерватм* ной, анархической и этатистской, а в современных условиях — «демократической» и «коммунопатриотической». При этом для яе~ следних примерно полутора веков характерно существование активной, агрессивной и достаточно многочисленной контрэлиты, мобг-лизующей и аккумулирующей потенциал социального и политического протеста, стремящейся свергнуть элиту и занять ее месте (Если рассматривать с этой точки зрения сталинские «чистки», г; можно трактовать их как закономерный финал политико-культ»;"-ного расщепления молодой коммунистической элиты (еще недавм: бывшей контрэлитой) на часть, усвоившую новые нормы политического поведения, подобающие правящему слою, и часть, сохранившую свой контрэлитный характер, что в новых, более жестм»* по сравнению с царскими временами условиях воспринималось i^,«, тяга к недопустимому отклоняющемуся поведению. В этом плач; весьма симптоматично, что наибольшей ненавистью сталинское режима пользовались троцкисты, исповедовавшие доктрину «перманентной революции».)В общем, для политической культуры России характерно перманентное отсутствие базового консенсуса, национального согласия, болезненный разлад между различными социальными группами. Различия субкультур подчас настолько разительны, пропасть между ними настолько велика, что у некоторых наблюдателей может создаться впечатление, будто в России сосуществуют две нации, не объединенные почти ничем, кроме общности языка и территории.
И как показала практика всех более или менее свободных выборов парламент в России формируется из людей, не объединенных буквально ничем — ни какой-либо центральной идеей, ни общим мировосприятием. В результате представительные органы изначально находятся в параличе, и лишь сильная авторитарная власть оказывается способной вывести страну из тупика.
Поскольку та или иная политическая модель будущего обычно строится на определенном видении прошлого, а прошлое России настолько противоречиво и многогранно, что никак не допускает однозначных трактовок, острота политических и мировоззренческих разногласий часто бывает близка к критической отметке. С другой стороны, при смене режимов, когда к власти приходят люди с иным пониманием задач страны и иным видением ее будущего, история нещадно переписывается, из-за чего иностранные журналисты остроумно окрестили Россию страной с непредсказуемым прошлым. Для русских характерно стремление (подчас сопряженное с мазохистским самобичеванием) к постоянному сокрушению кумиров и воздвижению новых, экстремизм, нетерпение, желание «до основанья» разрушить «старый мир». Соответственно на стиль политической жизни и характер взаимоотношений между государством и индивидом накладывает отпечаток такая ярко выраженная особенность политической культуры России, как острая конфликтность (можно даже сказать, конфронтационность), «баррикадное сознание» (свойственное в других странах скорее ситуации гражданской войны, нежели мирного развития), неумение и нежелание искать точки соприкосновения с политическими противниками, латентное неприятие плюрализма, стремление многих политических субъектов к гегемонии и мировоззренческой унификации. Прежде всего это проявляется в отношениях между правящими кругами и оппозицией, в стремлении ошельмовать, а при возможности и вывести из игры, раздавить политических оппонентов, за которыми не признается право высказывать и пропагандировать свои взгляды. Ограниченность «политического пространства» и стремление правящих сил занять его целиком приводят к невозможности существования в России конструктивной оппозиции, к тому, что оппозиционность проявляется либо в форме робкого, верноподданнического стремления к «устранению отдельных недостатков» системы, либо в форме жесткой антисистемности.
Для России характерна специфическая державная (наднациональная) идея «гуманного» империализма, претерпевающая в зависимости от смены режимов различные метаморфозы. Соответственно преобладает государственная, а не национальная самоидентификация гражданина, национальный фактор маргинален, г государство и большинство населения национально и религиозно толерантны. (В качестве доказательства этого тезиса можно указать на поразительную легкость, с которой русские вступают в межнациональные и даже межрасовые браки). В таких условиях имперски: сознание парадоксальным образом сочетается с интернационализмом, а патриотизм, как правило, носит государственнический, а не националистический характер. Достаточно бесспорно, что уже Киевское государство строилось на полиэтнической основе — в неге вполне равноправно входили не только славянские, но также балтийские, угро-финские и некоторые тюркские племена, что заведоме исключало какую-либо этнократию. Россия всегда (в том числе в советское время) была уникальной, единственной в своем роде империей, в которой «колонии» пользовались привилегиями и льготами за счет «метрополии». При этом само слово «русский» до революции означало «православный подданный Российской империи», т. е. было не столько этнической, сколько политической и идеологической категорией. С течением времени дореволюционная «русскость» легко перешла в послереволюционную «советскость», а впоследствии — в «российскость». После распада СССР этнические русские легко растворились в «россиянах» и не испытывают от этого особых неудобств (трудно представить себе, чтобы нечто аналогичное произошло, например, с титульными нациями прибалтийских республик). Однако оборотной стороной этого является недостаточная способность русских осознавать, формулировать и защищать собственно национальные и этнические интересы.
Русский народ, изначально восточный по своему психическому складу, подвергшийся сильному влиянию Запада и абсорбировавший в своем верхнем культурном слое различные западные идеи. При этом русская «душа» была «воспитана» православной церковью и получила чисто религиозную «формацию». Однако наряду с христианским элементом в «душе» русского народа сохранился и сильный первобытный, природный, стихийный, языческий, дионисийский элемент. Поэтому, указывает Бердяев, в психике русского человека постоянно сталкиваются две конфликтующие силы — природное язычество и православный аскетизм, устремленность к потустороннему миру. «Религиозная формация русской души выработала некоторые устойчивые свойства: догматизм, аскетизм, способность нести страдания и жертвы во имя своей веры, какова бы она ни была, устремленность к трансцендентному, которое относится то к вечности, к иному миру, то к будущему, этому миру, — писал Н. Бердяев и далее отметил конкретные проявления этого, имеющие, на наш взгляд-, принципиальное значение. — Религиозная энергия русской души обладает способностью переключаться и направлятьсяк целям, которые не являются уже религиозными — например, к социальным целям. В силу религиозно-догматического склада своей души русские всегда ортодоксы или еретики, раскольники, они апокалиптики или нигилисты». Так, марксизм, бывший на Западе сугубо научной теорией, подлежащей критике и рациональному осмыслению, гипотезой, не претендующей на универсальность, в России превратился в разновидность религиозного откровения. Русским чужд скептический критицизм западных людей, и это постоянно приводит к смешениям и подменам.
Трансцендентный характер русской культуры выражается среди прочего в мессианстве. На протяжении нескольких веков он был связан с православной идеей и концепцией «Москвы — Третьего Рима», которые определяли русский народ как «народ-богоносец», несущий в себе некое божественное начало и имеющий некое божественное призвание.
При этом, что очень существенно, православие на протяжении многих веков занимало в России положение моноидеологии. Из этого, конечно, вовсе не следует, что православная религия, бывшая стержнем национальной культуры, играла какую-либо отрицательную роль — напротив. Для нас в данном случае важно другое: вошедший в политическую культуру России идеологический монизм прекрасно сохранился даже после того, как религия утратила прежнюю роль и возникло вполне се-кулярное общество. После 1917 года место и функции религии во многом переняла коммунистическая идеология и пропаганда, создавшая нечто вроде атеистического культа со своими жрецами, святыми и священными книгами.
Как представляется, существенное значение для эрозии коммунизма имел процесс формирования номенклатуры — замкнутой привилегированной элиты, принадлежность к которой стала чуть ли не наследственной. Разрастание и консолидация номенклатуры привели к тому, что она стала самостоятельной силой, способной противостоять даже главе партии (примером может служить смещение Н. Хрущева в октябре 1964 года). Вождь все более терял свободу рук, обстоятельства вынуждали его все в большей мере считаться с интересами бюрократии, вследствие чего массовые «чистки» партийного и государственного аппарата прекратились, а в политической культуре снизилась репрессивность.