Возрастание взаимозависимости и снижение роли силового фактора в международных отношениях объяснялось действием ряда объективных тенденций в мировом общественном развитии, приводящим к расширению возможностей частных субъектов и небольших государств по сравнению с возможностями великих держав. Первая тенденция связана с развитием транспорта и массовых коммуникаций. Это, в свою очередь, способствовало появлению и быстрому росту транснациональных корпораций при одновременном ослаблении правительственного контроля над их действиями. Мировая торговля стала теснить в структуре мировой экономики материальное производство, а это еще больше повысило роль транснациональных субъектов и сделало взаимозависимость между странами еще более сложной и интенсивной.
Вторая тенденция связана с процессами модернизации, урбанизации и развитием коммуникаций в странах "третьего мира". Последствиями этих процессов стали социальные сдвиги и рост национализма в этих странах, что препятствует осуществлению военных интервенций и иных традиционных средств обеспечения господства со стороны более развитых государств. Причина поражения США во Вьетнаме и Советского Союза в Афганистане и заключалась в том, что обеим сверхдержавам не удалось навязать свою волю социально мобилизованному и националистически настроенному населению бедных и отсталых стран. В этом сторонники транснационализма также видят перераспределение власти в международных отношениях от правительств к частным субъектам, в данном случае национально-освободительным движениям.
Третья тенденция также ведет к перераспределению власти, но не в пользу частных субъектов, а в пользу небольших и слабых государств. В результате широкого распространения новых технологий, в том числе и военных, отсталые страны способны укреплять свой военный потенциал даже без сколько-нибудь серьезного экономического и социального прогресса. Поэтому военное вмешательство сверхдержав на региональном уровне становится все менее "рентабельным" и тем самым уменьшается их способность влиять на ситуацию в "третьем мире".
Четвертая тенденция заключается в сокращении возможностей ведущих государств мира контролировать состояние окружающей среды. Обострение экологической и других глобальных проблем выявляет неспособность даже наиболее крупных и могущественных государств справиться с ними. Эти проблемы по своей природе являются транснациональными, поскольку включают в себя как внутриполитический, так и внешнеполитический компоненты. Решение глобальных проблем возможно только в рамках коллективных действий и сотрудничества всех государств. Отсюда исходит и стремление многих сторонников транснационализма рассматривать весь мир как глобальное гражданское общество, то есть возрождать одно из традиционных либеральных положений, которое было теоретической предпосылкой для обоснования необходимости создания наднациональных органов вплоть до образования мирового государства.
Модификация в концепции транснациональных отношений тезисов классической либеральной доктрины дает основание многим исследователям идентифицировать ее вместе с рядом более мелких направлений (например, "функциональным подходом" Э. Хааса) как неолиберализм. Формирование неолиберального взгляда на мировую политику и международные отношения является отражением существенных изменений, происшедших в мире во второй половине ХХ столетия. Эти изменения заставили вносить коррективы в свою концепцию и главного оппонента либерального направления в теории международных отношений - школу политического реализма. В 70-е годы традиционный реализм трансформировался в неореализма.
Утверждение неореализма в качестве самостоятельного направления исследований международной политики связывают с выходом в свет в 1979 году книги К. Уолтца "Теория международной политики". Сохраняя приверженность традиционным постулатам классического политического реализма о естественном характере международных отношений, о национальном интересе как главной детерминанте внешней политики государств и о силе как средстве достижения целей такой политики, неореализм одновременно существенно обновил его воззрения.
В первую очередь это касается отказа от чисто этатистского подхода к мировой политике как лишь к сфере борьбы отдельных государств за могущество и влияние между собой. Новое в неореализме выразилось в признании того факта, что действия государств зависят от структуры самой системы международных отношений, в которой все большую роль начинают играть международные организации и негосударственные акторы. "Естественное состояние" международных отношений сохраняется только для великих держав, взаимодействующих между собой и определяющих структурные свойства международной системы. Действия же мелких и средних государств зависят прежде всего от их места и роли в этой системе, следовательно, для них уже не подходит прежнее представление политического реализма о целях и детерминантах внешней политики. Неореалисты вслед за неолибералами признают снижение роли чисто военных и, соответственно, возрастание роли экономических и социальных факторов в международных отношениях. Но делают это своеобразно: по их мнению, увеличивается экономическая составляющая совокупной мощи государства и относительно падает доля военной составляющей, но стремление к большей безопасности путем наращивания силы, как глубинный мотив внешнеполитического поведения самого государства, по-прежнему сохраняется.
Современные различия между неореалистами и неолибералами, по мнению американского политолога Д. Болдуина, сводятся к шести основным пунктам. Во-первых, неолибералы признают, что международная система характеризуется некоторой анархией, но, в отличие от неореалистов, считающих такую анархию основополагающей, придают большее значение наработанным во внешнеполитической практике определенным моделям взаимодействия между государствами. Во-вторых, неореалисты согласны с неолибералами в том, что широкое международное сотрудничество и объединение усилий государств в различных сферах возможно, но, в отличие от них, считают такое сотрудничество и взаимодействие трудно осуществимым и по-прежнему в большей степени зависящим от правительств, чем от частных субъектов. В-третьих, неореалисты видят в кооперации (т.е. сотрудничестве, объединении усилий) лишь относительную выгоду для государств, в то время как неолибералы настаивают на абсолютной выгоде от кооперации для всех ее участников. В-четвертых, хотя сторонники обоих подходов согласны с тезисом о том, что двумя главными приоритетами государства являются национальная мощь и экономическое благополучие, однако неореалисты отдают предпочтение первому, а неолибералы - второму. В-пятых, в отличие от неолибералов, неореалисты больше подчеркивают значение действительных возможностей и ресурсов государства, чем декларируемых политических намерений. В-шестых, хотя неореалисты и признают возрастание роли международных организаций и их способности воздействовать на международные отношения, но полагают, что неолибералы преувеличивают такую возможность. К этим пунктам можно добавить и то, что, как правило, сами неолибералы склонны отрицать существование серьезных различий между ними и неореалистами, тогда как последние стремятся такие различия всячески подчеркнуть.
Теория международных отношений как раздел современной политической науки сформировалась и развивалась в условиях биполярного мира. Это не могло не отразиться на концептуальных подходах и проблематике международно-политических исследований. Все значительные прогнозы развития международных отношений предполагали сохранение и в будущем примерно той же ситуации, которая существовала четыре десятилетия после окончания второй мировой войны. Хотя некоторые политологи предсказывали вероятность изменений в системе международных отношений, ее эволюцию в сторону многополярности, но и они исходили из того, что обе сверхдержавы - СССР и США - по-прежнему будут играть важнейшую роль.
Реальные сдвиги в мировой политике оказались сколь радикальными, столь и неожиданными для большинства исследователей международных отношений. В одночасье рухнули многие теоретические концепции, казавшиеся незыблемыми. Политическая картина мира меняется столь стремительно, что научная мысль не всегда за ней успевает. Среди политологов наблюдается, с одной стороны, некоторая растерянность, а, с другой стороны, стремление хоть как-то объяснить новые мировые реалии и спрогнозировать динамику дальнейших изменений в мире.
Одна из первых попыток дать теоретическое обоснование связанных с окончанием "холодной войны" изменений была предпринята еще на рубеже 80-90-х годов американским ученым и дипломатом Фрэнсисом Фукуямой. В своей нашумевшей работе "Конец истории" он выдвинул тезис о полном разрешении лежавшего в основе " холодной войны" конфликта двух идеологий - либеральной демократии и коммунизма. Коммунизм потерпел поражение, и открылись перспективы для торжества принципов либеральной демократии во всем мире. Следовательно, по мнению политолога, наступил "конец истории", то есть состояние бесконфликтности. Точка зрения Фукуямы подверглась критике как идеалистическая и упрощенная.
Более серьезную дискуссию вызвала опубликованная в 1993 году статья авторитетного современного политолога С. Хантингтона "Столкновение цивилизаций?". Ученый определяет цивилизации как социокультурные общности самого высшего ранга и как самый широкий уровень культурной идентичности людей. Для каждой цивилизации характерно наличие некоторых объективных признаков: общности истории, религии, языка, обычаев, особенностей функционирования социальных институтов, а также субъективной самоидентификации человека. Опираясь на работы А. Тойнби и других исследователей, С. Хантингтон выделяет восемь цивилизаций: западно-христианскую и православно-христианскую, исламскую, конфуцианскую, латиноамериканскую, индуистскую, японскую и африканскую. С его точки зрения, цивилизационный фактор в международных отношениях будет постоянно усиливаться. Этот вывод обосновывается таким образом. Во-первых, различия между цивилизациями, основу которых составляют религии, наиболее существенны, эти различия складывались столетиями и они сильнее, нежели между политическими режимами. Во-вторых, усиливается взаимодействие между народами разной цивилизационной принадлежности, что ведет как к росту цивилизационного самосознания, так и к пониманию различия между цивилизациями и общности в рамках своей цивилизации. В-третьих, возрастает роль религии, причем последняя проявляется нередко в форме фундаменталистских движений. В-четвертых, ослабевает влияние Запада в незападных странах, что находит выражение в процессах девестернизации местных элит и усиленном поиске собственных цивилизационных корней. В-пятых, культурные различия менее подвержены изменениям, чем экономические и политические, и, следовательно, менее способствуют компромиссным решениям. В-шестых, политолог отмечает усиление экономического регионализма, неразрывно связанного с цивилизационным фактором - культурно-религиозная схожесть лежит в основе многих экономических организаций и интеграционных группировок.