Хочется отметить, что данное определение можно отнести как к описательной, так и к психологической группам, как впрочем, и многие другие дефиниции. Разделение же понятий менталитет и ментальность в условиях, когда нет ясности по поводу природы данного явления, в условиях описываемого многообразия подходов и мнений едва ли правомерно: это дело будущего, когда за ментальностью окончательно укрепится статус социально-философской категории, а обозначать она будет вполне конкретное явление и ничего более.
Б 2. Другая подгруппа, состоящая в основном из определений англоязычных авторов, напротив, склонна в менталитете усматривать именно сознательный уровень психики. Менталитет, по мнению этих авторов, это:
"обобщение всех характеристик, отличающих ум" (Дж. Чаплин) [18];
“совокупность умственных привычек, верований, психических установок, характерных для какой-либо общности людей или группы, состояние ума” (“Большая энциклопедия Ларусса”) [18];
"качество ума, характеризующее отдельного индивида или класс индивидов" (Ребер А.) [19].
В. Нормативные определения ориентируют ментальность на “нормы реакции”, характерные для данного социального или этнического образования. Основателем этой подгруппы смело можно считать А.Дж. Тойнби, который в своем труде “Постижение истории” определил ментальность как “понятие, обозначающее систему привычек сознания" [20]. Примечательно, что понятие “система” крайне редко встречается в дефинициях ментальности. Его заменяет термин “совокупность” как нечто менее строгое и упорядоченное.
К этой же подгруппе косвенно можно отнести и такое определение, взятое из философского словаря Ла Ланде: “менталитет – это совокупность умственных установок, привычек мышления, фундаментальных верований индивида” [20].
Киевский социолог М. Мищенко отмечает, что ментальность есть механизм "закрепления легитимации за одними эмоциями и отказа в такой легитимации другим" [21].
Ментальность, – вторит ему А.П. Огурцов, – “есть система образов и представлений социальных групп, все элементы которой тесно взаимосвязаны и сопряжены друг с другом и функция которых – быть регулятором их поведения в мире... Менталитет потому и менталитет, что он определяет и опыт, и поведение индивида и социальных групп. ” [21].
Г. Структурные определения, в которых внимание акцентируется на структуре ментальных процессов. По мнению Ф. Селлина, ментальность – это “наполненные глубоким смыслом структуры коллективного объяснения действительности” [22].
"Менталитет (ментальность)..., – пишет Ю.М. Каныгин, – это структура, склад души человека, этноса, социума, соотношение ее элементов и состояние последних" [23].
Однако, определения групп Б,В,Г сосредотачивают внимание на субъективной стороне этнического феномена, абсолютно выпуская из виду характеристики объективные (географическая среда, естественно-биологические, экономические, социальные, политические факторы развития общности). "Выпадание" одной из противоположностей противоречия отнюдь не способствует всестороннему рассмотрению явления.
Такая "субъективно – психологическая" трактовка самого подхода к проблеме ментальности действительно не может удовлетворить требований, предъявляемых к ней как к основному атрибуту этнического, ведь она не выходит еще за рамки "стадии явления".
В тоже время ментальность предстает перед нами как уже готовый продукт, как результат, как итог скрытых процессов. Отвечая на вопрос "что?", понятие ментальности в данной трактовке не только не отвечает на вопрос "почему?", но и вообще не ставит его. Иными словами, ментальность изучается в статике, вне процесса развития, в то время как она должна быть сама выведена из объективных условий. Ведь, в конечном счете, различия мировосприятия у представителей различных этносов обусловлены длительным совместным существованием людей в схожих природно-географических и социокультурных условиях. Без вычленения названных объективных условий в качестве особых факторов, особых составляющих менталитета, дефиниция этнического, как отмечалось, не выйдет за рамки субъективных определений. Восполнить этот недостаток пытаются авторы дефиниций двух следующих групп.
Д. Генетические определения сосредотачивают внимание на происхождении самого феномена. Авторы этих определений перечисляют факторы, которые детерминируют процесс зарождения и дальнейшего становления этнической ментальности, отмечают, что природные и социальные факторы находят закрепление в генотипической информации, передаются по наследству, обеспечивая тем самым, ментальную преемственность.
"Менталитет – это родовая память. Она основывается на синтезе природной и социальной программ наследования" (В.П. Бех) [24]. Не случайно некоторые авторы употребляют термин генетики "код" – и цитируемый ниже И.К. Пантин, и немецкий исследователь Э. Шулин ("этический и познавательный код") [25]. Здесь значение термина ментальность достаточно близко подходит к смыслу юнговского понятия "архетип".
Е. Исторические определения, в которых ментальность предстает как процесс “исторической памяти”, как “осадок истории”. Российский философ И.К. Пантин считает, что ментальность – это "выражение на уровне культуры народа исторических судеб страны, как некое единство характера исторических задач и способов их решения, закрепившихся в народном сознании, в культурных стереотипах. Ментальность – это своеобразная память народа о прошлом, психологическая детерминанта поведения миллионов людей, верных своему исторически сложившемуся "коду" в любых обстоятельствах, не исключая катастрофические" [26].
П.Динцельбахер отмечает, что “менталитет как историческую категорию проще описать, чем определить”, предлагая далее следующую дефиницию: “исторический менталитет есть совокупность способов и содержания мышления и восприятия, характерная для определенного коллектива в определенное время... Это нечто большее чем история эмоций и представлений, чем история культуры и быта” [26].
Каждое из этих многообразных определений сосредотачивается на каком-то одном срезе, на одной характеристике, на одном аспекте ментальности. Эти дефиниции вовсе не исключают, а скорее, дополняют друг друга, составляя вместе целостную мозаику, дающую достаточно исчерпывающую характеристику менталитета. Л.Н. Пушкарев замечает: “ученые и не пытаются даже просто объединить, суммировать все эти определения, проанализировать их, указать на встречающиеся противоречия и т.д. Каждый исследователь употребляет это понятие в том виде и смысле, который кажется ему наиболее приемлемым и удобным” [26].
Вместе с тем, обобщая приведенные определения, можно выяснить тот "общий знаменатель", с которым согласились бы все их авторы: ментальность означает особенности мировосприятия, объединяющие представителей той или иной человеческой общности. Мировосприятие – понятие, достаточно широкое по объему, что бы вместить в себя все названные варианты эмоционально-рационального отношения человека к миру. В своих ранних работах А.Я.Гуревич отмечал: “Этим емким и непереводимым однозначно на русский язык словом они обозначают то “умонастроение”, то “умственные способности”, то “психологию” и “склад ума”, а может быть, и весь тот комплекс представлений о мире, при посредстве которых человеческое сознание в каждую данную эпоху перерабатывает в упорядоченную картину мира хаотичный и разнородный поток восприятий и впечатлений; в таком случае французское слово mentalie по смыслу приближается к русскому “мировидение” [26]”.
В XX веке мир пережил три волны национальных движений.
Первая прокатилась по Балканам и Восточной Европе, завершившись образованием независимой Финляндии и трех Прибалтийских государств, восстановлением польской независимости, появлением на развалинах Австро-Венгерской империи независимых Австрии, Венгрии, Чехословакии, а также объединением отпавших от этой империи славянских территорий с Сербией и созданием на основе этого союза Югославии.
Вторая волна достигла своей наивысшей точки к концу 50-х-началу 60-х годов, когда возникло несколько десятков новых государств, главным образом в Азии и Африке.
Наконец, с подъемом третьей волны связаны югославский кризис, распад Советского Союза, возникновение национальных движений во многих странах "третьего мира". Именно третья волна превратила национально-этническую проблему в вопрос, от решения которого, очевидно, зависит будущность человечества. Тем более, что уже сейчас появляются признаки нарастания четвертой волны, которая, по всей видимости, охватит Западную Европу и Северную Америку, а также те районы земного шара, где еще остаются нерешенные национально-этнические проблемы, в первую очередь Латинскую Америку, Индию и Китай.
Характерной чертой движений, которые после второй мировой войны привели к распаду колониальных империй, была их полиэтничность. И в Африке, и в Азии они основывались на многонациональных блоках, которые сформировались вокруг очень широких, но достаточно четко очерченных социально-экономических программ. Освобождение от иностранного ига рассматривалось идеологами этих движений как ключ, открывающий двери к преодолению экономической и культурной отсталости, к превращению развивающихся стран в равноправных партнеров передовых промышленных держав.
Характерной чертой движений третьей волны является их моноэтничность. Они развертываются, как правило, под лозунгами этнической чистоты, этнической независимости, этнического государства. В то время как освободительные политические движения второй волны были нацелены в своей борьбе как бы снизу вверх, против нависавшей сверху чужой "иноземной" воли, этнические движения третьей волны направлены скорее по горизонтали, против своих соседей, против народов, с которыми вовлеченные в эти движения этносы исторически связаны очень тесно.