Февраль и октябрь 1917 г. объективно способствовали исчезновению уверенности мусульман в силе, прочности и авторитетности Российского государства, сотрясаемого малопонятными преобладающей их части революциями (да еще двумя за один год!) и позволяющего ниспровергать самые основы своего существования. Для мусульман легитимность власти даже Временного правительства была сомнительна, ибо не была освящена ни монархией, ни церковью, ни традицией. Октябрь 1917 г. добавил к этим сомнениям ощущение полного разрыва со всеми предшествующими традициями, да и со всем, что олицетворяло российскую цивилизацию. Это породило убеждение в том, что мусульманам отныне не по пути с саморазрушающейся, отказывающейся от самой себя Россией, погрузившейся в хаос, анархию и революционный нигилизм. К тому же антирелигиозный экстремизм, охотно демонстрируемый большевиками, особенно отталкивал мусульман, для которых безбожие – не просто преступление, а самоуничтожение.
Мусульманская элита России еще как-то могла мириться с властью Временного правительства, которую на местах обычно представляли в основном старые партнеры этой элиты – дореволюционные чиновники, предприниматели, интеллигенты. Социальная катастрофа, их постигшая в октябре 1917 г., угрожала существованию и мусульманской элиты. Поэтому она практически повсеместно оказала сопротивление новой власти, утверждение которой вовсе не было (как, впрочем, и во многих областях собственно России) «триумфальным шествием». Вследствие этого совершенно неверно представлять дело так, что «революция была исключительно делом русских», а мусульмане-де, оставались «безразличными наблюдателями», лишь иногда симпатизируя большевикам «исключительно ввиду своего недоверия Временному правительству». Эта точка зрения А.Беннигсена и Ш.Лемерсье-Келькже противоречит фактам.
Одной из главных причин успеха большевиков в борьбе за влияние на мусульман явилось непонимание их противниками невозможности возврата к старому, а также – то обстоятельство, что провозглашенная большевиками политика уважения национальной и религиозно-культурной самобытности мусульман, их права на самоопределение и автономию очень гибко и умело проводилась выдающимся татарским революционером и мыслителем Мирсаидом Султан-Галиевым. Его знанию культуры и обычаев мусульман, его таланту и усилиям Советская власть обязана тем, что большинство мусульман России осталось тогда либо в стороне от гражданской войны 1918–1922 гг. и последующих выступлений басмачей, либо выступило на стороне большевиков, особенно тогда, когда после 1922 г. были восстановлены шариатские суды, возвращено имущество мечетей и медресе, возрождены вакфы, празднование пятницы вместо воскресенья, выборность имамов и т.п. В 1923 г. и позже выдвигались лозунги о совместимости новой власти и ислама.
И хотя вскоре от всего этого отказались, опыт взаимодействия ислама и революции, широких масс мусульман и радикального движения социального протеста остался. До конца он так и не был уничтожен последующей сталинской политикой антимусульманских репрессий, начавшейся со спора с Султан-Галиевым и последующего его отстранения со всех партийных постов, ареста и осуждения. Недаром Троцкий впоследствии назвал Султан-Галиева «первой жертвой генсека».
Знаменитый французский востоковед Жак Берк был лишь частично прав в 1964 г., когда объяснял суть конфликта Султан-Галиева и Сталина верностью советской системы «индустриальным схемам и общим местам», что и побудило ее отвергнуть предложение Султан-Галиева «базировать распространение марксизма среди народов степей на татарской самобытности, понимаемой как «форма» социалистического содержания». Конечно, догматизм и невежество мешали многим партаппаратчикам верно оценить концепции Султан-Галиева. Они не понимали, что только бережное и уважительное отношение к религии, обычаям, традициям мусульман, их культуре и быту давало единственный шанс принятия идей социализма миром ислама. Это и отстаивал Султан-Галиев. Он был незаменим, когда надо было завоевывать авторитет у мусульман, привлекать их на свою сторону, сбивать первую волну национализма и басмачества в Поволжье и Крыму, на Кавказе и в Средней Азии. Но Султан-Галиев, стремившийся всерьез продолжать демократическую политику уважения национальных прав и особенностей, признания роли ислама и местных обычаев не на словах, а на деле, такой Султан-Галиев был Сталину не только не нужен, но и опасен как соперник. Поэтому и возникли провокационное «дело Султан-Галиева» и последующая «борьба с султан-галиевщиной», организованные Сталиным и продолжавшиеся уже после отстранения Султан-Галиева и вплоть до его казни в 1940 г.
Вследствие этого осталась нереализованной потенциальная возможность творческого восприятия и учета восточной (в том числе исламской) реальности. А значение наследия Султан-Галиева, нацеленного на синтез этой реальности с идеями революции и социализма, полностью раскрылось лишь во второй половине XX века. Игнорирование идей Султан-Галиева привело к отходу от социализма и переходу к национализму таких лидеров, как Заки Валидов, Мобенд Нат Рой, Тан Малака. В 60–70-е годы его идеями, особенно – гибким учетом психологии и образа жизни восточного крестьянства и определением роли ислама в процессе революционного обновления общества, увлекались такие деятели, как Гамаль Абдель Насер в Египте, Ахмед Бен Белла в Алжире, Муаммар Каддафи в Ливии и Али Шариати в Иране. В 80–90-е годы работы Султан-Галиева получили широкое признание (в Казани создан общественный фонд его имени, печатаются его политические и литературные произведения). О нем пишут крупнейшие востоковеды Англии, Франции, США, Японии. И можно лишь согласиться с Шамилем Мухаммедъяровым: «Анализ Султан-Галиева оказался... настолько глубоким и точным, что его значимость в подлинном масштабе раскрывается только в наши дни».
Возможно, реализация его идей способствовала бы уже в первые десятилетия XX века умелой концентрации и ориентации революционной энергии мира ислама на созидательных задачах, на поисках социальной справедливости мирными средствами. И кто знает, может быть, мир был бы избавлен от многих бед фанатизма, экстремизма, терроризма, милитаризма и других видов насилия, которые имели или имеют место от Индонезии и Бангладеш до Алжира и Боснии, не говоря уже об Афганистане и Чечне.
Все эти беды – вовсе не порождение исламского социализма, национализма или фундаментализма, как думают многие на Западе (да и в России). Они – следствие нерешенности, загнанности внутрь и подспудного тления таких взрывоопасных проблем мира ислама, как отсталость, нищета, вопиющее социальное неравенство и социальная несправедливость, оскорбление национального и религиозного сознания экономическим засильем иностранцев, культурно-идеологическим неоколониализмом и военными акциями великих держав. Возможно, всего этого (или многого из этого) не было бы, если бы идеи Султан-Галиева были не временным (в 1917–1921 гг.), а постоянным теоретическим и практическим оружием революции в России, если бы, основываясь на них, действительно не на словах, а на деле удалось бы создать синтез европейского интернационализма, передовых достижений науки и цивилизации Европы с уважением культуры и религии мусульман, особенностей их общественного уклада и образа жизни, с модернизацией их нравов и обычаев при учете лучших традиций.
Однако был избран иной путь, частью которого стала цепь репрессий, уничтожившая миллионы мусульман, в том числе – большинство сторонников модернизации исламского общества. Это фактически зачеркнуло многие достижения СССР в области национальной политики, осложнив и без того непростые русско-мусульманские отношения, затруднив и затормозив русско-мусульманское сближение. Политика Сталина привела на позиции борьбы с Советской Россией многих ранее пророссийски настроенных мусульман. Фактически они вынуждены были забыть о своей былой включенности в российскую политику и культуру, невольно противопоставляя всероссийскому «централизаторству» большевиков автономизм и даже сепаратизм своих соотечественников и единоверцев.
Вместе с тем положение ислама в СССР было достаточно противоречиво. Как бы то ни было, но «советизация» мусульманских регионов сопровождалась модернизацией общества, ростом экономики, сферы просвещения и социальных гарантий, расцветом национальной культуры и началом формирования гражданского самосознания мусульман, чему способствовало их сближение с другими народами СССР, особенно с русскими, в том числе – в правовом, социокультурном и личном плане. Эту сторону жизни мусульман в СССР нельзя забывать. Фактически ими был образован совместно с другими народами СССР «социум общей судьбы», державшийся до 1991 г.
Значительный ущерб авторитету и образу СССР, а также его влиянию среди мусульман всего мира нанесла эмиграция за рубеж таких видных политических и общественных деятелей, как А.-З.Валидов (Заки Валиди Тоган), Гаяз Исхаки, Мустафа Чокаев (Чокай-оглы) и другие. От Японии и Германии до Польши и Скандинавии, но особенно в Турции они продолжали политическую деятельность, объединяли вокруг себя мусульман-эмигрантов Поволжья, Крыма и Центральной Азии, а также Сибири и Кавказа, вели очень действенную агитацию против СССР, способствуя проводившейся Западом политике изоляции СССР. Лишь много позже, в 50–60-е годы, когда СССР взял курс на поддержку освободительных движений в зарубежной Азии и Африке, Москвой была проявлена «удивительная терпимость по отношению к исламу».
Таким образом, события 1917 г., взорвав старое общество России, решающим образом изменили отношение ислама к революции. Мусульмане России оказались втянуты в политическую и социальную борьбу на бескрайних просторах рухнувшего государства, где они должны были заново определять свое место, свою позицию и отношение к ожесточенной схватке «красных» и «белых». Участие в этой схватке революционизировало мусульманское общество, мобилизовало его внутренние резервы, ускорило его социальное и политическое развитие, стимулировало различные классы и группы мусульман к отстаиванию своих интересов методами революционного противоборства вплоть до вооруженного насилия. В чрезвычайных условиях гражданской войны быстро возникали, созревали и укреплялись политические группы, партии и общественные организации мусульман, нарождалась идеология мусульманского национализма и мусульманской революционности, базировавшаяся, с одной стороны, на этноконфессиональной и культурно-исторической самобытности мусульман России, а с другой, – на усвоении огромного, многообразного и неоднозначного опыта революции и революционной борьбы всех народов России. Былое противостояние обновленцев-джадидов и традиционалистов-кадимистов отошло в основном в прошлое, сменившись новым – между мусульманскими союзниками большевиков и мусульманскими националистами. Но и те, и другие по своим методам организации и борьбы, психологии и целям были революционерами, ибо одинаково революционным было и помогать новой власти разрушать старое российское общество и его порядки, и бороться за самоопределение и отделение от этой новой власти. Жизнь не оставила возможности иного выбора. Любой его вариант лишь способствовал революционизированию мусульман, так как болезненно ломал их цивилизационные связи с Россией, ослабляя или разрывая их в случае отделения от нее, ставя их на совершенно иную основу – в случае союза с новой Россией. Султан-Галиев пытался смягчить болезненность этой ломки, но не смог.