С помощью натуралистической парадигмы ученые пытаются объяснить природу политики, исходя из доминирующего значения факторов внесоциального характера. В отличие от принципов теологического подхода в основе этой группы идей лежат воззрения рационального толка. В своей совокупности они открывают возможности для попыток обоснования приоритетности природных источников политической жизни, выступающих либо в виде физико-географической среды, либо различных свойств живой природы, включая биологические характеристики самого человека. Учитывая разнообразие подобного рода факторов и предпосылок, действующих в рамках этого широкого круга явлений, можно говорить и о различных ответвлениях внутри натуралистической парадигмы.
Так, если в качестве основных детерминант, определяющих формирование и развитие политической жизни, рассматриваются территориальные, экономико-географические, физико-климатические и другие аналогичные явления, то можно признать наличие географического подхода. Концепции, авторы которых объясняют природу политического поведения как одну из форм эволюции и адаптации организма к условиям его существования, сложившуюся под влиянием естественного отбора, как результат действия его физиологических механизмов, образуют так называемый биополитический подход. Те же концепции, где в качестве исходного начала, объясняющего природу политики, рассматриваются врожденные психические свойства человека, его эмоциогенные, инстинктивно-рефлекторные черты и механизмы поведения, составляют психологизаторский подход. Рассмотрим эти подходы и соответствующие им идеи более подробно.
В целом идеи о влиянии географической среды на политику высказывали еще Гиппократ, Платон, Аристотель и другие античные мыслители. Но, видимо, основателем доктрины, объясняющей природу политики воздействием географических факторов, можно считать французских мыслителей Ж. Бодена (XVI в.), сформулировавшего теорию влияния климата на политическое поведение людей, и Ш. Монтескье (XVII в.), первым связавшего форму государственного устройства с размером занимаемой им территории.
Так, Ж. Боден в одном из своих трудов писал, что народы умеренных областей более сильны и менее хитры, чем народы Юга. Они умнее и сильнее, чем народы Севера, и более подходят для управления государством. Поэтому великие армии пришли с севера, тогда как оккультизм, философия, математика и прочие созерцательные науки были порождением южных народов. Политические науки, законы, юриспруденция, искусство красноречия и спора ведут свое начало от срединных народов, и у них же возникли все великие империи: империи ассирийцев, мидийцев, персов, парфян, греков, римлян, кельтов. Сформулированные Боденом представления о фатальной связи общества со средой были развиты впоследствии Ш. Монтескье, который писал: «Если небольшие государства по своей природе должны быть республиками, государства средней величины – подчиняться монарху, а обширные империи – состоять под властью деспота, то отсюда следует, что для сохранения принципов правления государство должно сохранять свои размеры и что дух этого государства будет изменяться в зависимости от расширения и сужения пределов его территории».*
Впоследствии, особенно на рубеже XIX-XX вв., эти идеи и представления получили интеллектуальную поддержку ученых, которые выдвинули идею сопоставления истории человечества с историей природы (К. Риттер), сформулировали антропогеографические принципы политических исследований (Ф. Ратцель, Г. Маккиндер) и электоральной географии (А. Зигфрид), обосновали самые разные сценарии международной стратегии государств (К. Хаусхофер, А. Мэхэн и др.), оформив таким образом относительно самостоятельные научные направления – геополитику и политическую географию.
За долгие годы эволюции географической парадигмы как формы политической мысли решающее значение в объяснении природы политики придавалось разным факторам, к примеру, «хартленду» – срединному «сердцу» земли, включающему районы Евразии (Г. Маккиндер), «римленду» – освещающему мощь океанических держав (Н. Спайкман), элементам «почвы», характеризующим: положение страны, пространство и границы (Ф. Ратцель), либо определенным тенденциям в развитии географической среды, в частности идущему с Востока на Северо-Запад «иссушению Земли» (Э. Хантингтон), и т.д. Тем не менее суть подхода, географической парадигмы оставалась прежней: политические процессы неизменно признавались зависимыми от географической среды в целом или ее отдельных компонентов. Смысл данной парадигмы А. Тойнби сформулировал так: все стимулы к развитию цивилизаций растут строго пропорционально враждебности среды. Потому-то и политическое искусство коренится в борении с этими силами и является специфическим ответом на вызовы среды.
В ряде теорий однозначность геодетерминизма значительно смягчалась. Например, представители так называемой школы «человеческой географии» (Ж. Брюн) утверждали, что географическая среда представляет собой лишь канву человеческой деятельности, давая человеку возможность «вышивать по ней свой рисунок». Идеи этого географического поссибилизма (фр. possibilite – возможность) значительно оживили и усилили теоретическую аргументацию географической парадигмы, позволяя более гибко и реалистично объяснять влияние природной среды на политические процессы.
Неразрывная связь данного концептуального подхода с практическими проблемами, т.е. возможность объяснить с его помощью те или иные стороны поведения государств или других политических акторов, способствовала формированию особой отрасли политологических знаний – геополитики. Впервые данный термин выдвинул шведский ученый Р. Челлен в конце XIX в. Первоначально задача геополитики виделась в анализе географического влияния на силовые отношения в мировой политике, связанной с сохранением территориальной целостности, суверенитета и безопасности государства. Впоследствии представители геополитики стали более широко трактовать отношения политически организованного сообщества и территориального пространства, пытаясь выявить особую логику властных взаимодействий, формируемую государствами (институтами) в зависимости от физико-географических факторов (наличия сухопутных или морских границ, протяженности территорий и т.д.).
В целом геополитика трактует территорию, географическое положение страны как уникальный политический ресурс, определяющий возможности государства в деле своего жизнеобеспечения, развития торговых, финансовых и других отношений. Соответственно геополитика породила целый ряд частных теорий, объясняющих необходимость проведения той или иной политики в сфере международных отношений (например, теории «естественных границ» Р. Хартшорна, «окраинных зон» С. Коэна, теория «домино» и др.) или сохранения целостности страны во внутриполитическом плане (разнообразные теории федерализма).
В настоящее время геополитические методы политического регулирования способны оказывать серьезное влияние на решение правящими режимами многих внешне- и внутриполитических проблем, например, в разрешении конфликтов между центром и периферией; в организации административно-государственного устройства нацменьшинств; в проведении избирательных кампаний, выработке новых геостратегий в связи с окончанием «холодной войны» и т.д. Вместе с тем очевидно, что детерминирующее влияние природной среды на политику не может объяснить все другие факторы ее формирования и развития, а следовательно, и сформировать достоверный концептуальный образ политики.
Биополитика как самостоятельная методология изучения политики сложилась в основном в 70-х гг. XX в. в американской науке. Ее сторонники рассматривают в качестве ведущего источника политического поведения человека чувственные, физиологические, инстинктивные факторы, или так называемые ультимативные (первичные) причины, отражающие видовое своеобразие человека как живого существа и играющие решающую роль в его адаптации к условиям существования. Эта первичная причинность создает у человека различного рода «склонности», «влечения», «предрасположенности», которые впоследствии опосредуются разнообразными вторичными (проксиматичными) причинами – культурными обычаями, традициями, моральными нормами и др., но при этом они ничуть не теряют своей ведущей роли.
Такого рода теоретические установки опираются на ряд естественно-научных положений, в частности, на теорию естественного отбора Ч. Дарвина, теорию «смешанного поведения» Н. Тинбергена, на исследования агрессивности животных К. Лоренца, доктрину итальянских ученых Ц. Ламброзо и М. Нордау о биологической природе господствующего класса, на биологизаторские тенденции в позитивистской философии, натурализм и некоторые другие идеи.
В современном виде биологическая парадигма представляет собой сознательно сконструированную теорию, базирующуюся на синтезе физиологии, генетики, биологии поведения, экологии и эволюционистской философии. Если, к примеру, Э. Дюркгейм считал, что биологизация культурных норм, связывающих субъектов политики, приводит к аномии (распаду ценностных основ), а впоследствии и к разрушению самой политической жизни, то сторонники биологической парадигмы придерживаются прямо противоположных подходов. С их точки зрения, примат инстинктивных, генетически врожденных свойств и качеств людей только и может служить достаточным основанием для существования политической сферы.
В принципе вся биометодология в политической науке строится на признании наличия общих для человека и животного начал и понятий. Для доказательства этого широко используется принцип антропоморфоза, приписывающий животным «человеческие» свойства (которыми они не обладают или обладают частично), а затем снова транслирующий их на человеческое поведение. Считается, например, что людей и животных роднит генетическая приспособляемость к внешней среде, альтруизм (способность уменьшать индивидуальную приспособляемость в пользу другой особи), агрессивность, способность к взаимодействию и др. Таким образом, признается, что существует единая для живых существ основа их поведения. И хотя сторонники биополитических подходов далеки от признания схожести всех физиологических признаков животного и человека, все же органическую предопределенность политического поведения людей и политики в целом они под сомнение не ставят.