Окончание Второй мировой войны становилось важным рубежом в политике Советского Союза в отношении Ливии. Эта страна становилась объектом действительно пристального внимания со стороны советского руководства, – ранее это внимание было, по сути дела, предельно минимальным. Более того, в течение всего периода, начиная с 1945 г. и вплоть до конца 1951 г., когда Ливия обрела политическую самостоятельность, Советский Союз стремился активно воздействовать на ее продвижение в сторону обретения ею статуса независимого государства. При этом, советская позиция в отношении Ливии не была застывшей. Она эволюционировала и модифицировалась, испытывая влияние складывавшейся в послевоенные годы новой системы международных отношений.
Вопрос о судьбе итальянских колоний, важнейшей из которых была Ливия в составе трех ее исторических провинций – Триполитании, Киренаики и Феццана, был впервые поставлен в ходе состоявшейся в июле-августе 1945 г. Потсдамской конференции глав стран-участниц антигитлеровской коалиции – Великобритании, СССР и США. Инициатива его выдвижения принадлежала И. Сталину. После того, как лидеры трех стран достигли договоренности о необходимости установления международного мира и обсуждения вопросов опеки, мандатов и последствий войны в ООН, Сталин, ссылаясь на заявление члена британской палаты общин Э. Идена, отмечавшего, что “Италия навсегда потеряла свои колонии”, задал своим коллегам вопрос: “Кто так решил? И если Италия потеряла свои колонии, то к кому перейдет ее собственность?”.
Вопрос, поставленный советским руководителем, предполагал, что удаленность Ливии от советской территории вовсе не означает, что СССР готов безоговорочно оставить эту страну своим партнерам по антигитлеровской коалиции. Более того, его ни в коей мере не устраивала ситуация, когда Киренаика и Триполитания, оккупированные войсками Великобритании и США, а Феццан армией "Свободной Франции", оказывались под их фактически полным контролем. Лидеры стран Запада должны были увидеть и увидели в вопросах Сталина стремление своего союзника, который во все большей степени превращался в их соперника, оказывать воздействие на ход событий в восточном Средиземноморье, соответствующее его новой, приобретенной в ходе второй мировой войны роли в международных отношениях.
Ответ У. Черчилля был однозначен: “Я могу на это ответить, что постоянными усилиями, большими... и исключительными потерями британская армия одна завоевала эти колонии”. Реплика Сталина была, однако, не менее решительна: “А Берлин взяла Красная Армия”. Он предлагал компромисс, но, что было естественно, Запад не был к нему готов. Тем не менее, реагируя на замечания Сталина, английский премьер-министр подчеркивал: "Мы не стремимся приобретать новые владения в результате этой войны, несмотря на понесенные нами огромные потери. Что касается высказывания господина Идена об окончательной утрате Италией ее колоний, то это не означает, что Италия не имеет права вернуться в эти колонии". И далее он добавлял: "Это не исключает обсуждения проблемы в целом во время подготовки договора о мире с Италией". Это было важное заявление. Оно означало, что западные страны, не принимая в целом советской позиции по вопросу будущей судьбы Ливии, тем не менее, соглашались включить СССР в число стран, заинтересованных в определении будущего статуса итальянских владений в Северной Африке. Однако более существенных уступок СССР западные лидеры делать не собирались.
В ходе дискуссии в связи с колониями Италии Черчилль поставил перед Сталиным достаточно жесткий вопрос: "Чего конкретно хочет Советский Союз?". Сталин без колебаний ответил: "Мы хотели бы знать, считаете ли вы, что Италия потеряла свои колонии навсегда. Если вы считаете, что она потеряла свои колонии, то каким государствам мы передадим их под опеку? Мы хотели бы это знать. Если об этом говорить рано, мы можем подождать, но когда-нибудь об этом придется сказать".
Советская постановка вопроса приносила свои результаты. Руководители трех великих держав пришли к выводу о необходимости поручить министрам иностранных дел Великобритании, СССР, США и Франции выработать условия мирного договора с Италией, включая и проблему ее колоний. Была достигнута договоренность о том, что решения совета министров иностранных дел будут приняты четырьмя державами единогласно. Советский Союз, таким образом, становился одной из сторон, реально определявших послевоенную судьбу Ливии.
В сентябре 1945 г. в Лондоне начались заседания, предусмотренного решениями Потсдамской конференции совета министров иностранных дел четырех великих держав. Ливийский вопрос в ходе его работы занял одно из центральных мест.
Как и следовало ожидать, в ходе работы совета министры иностранных дел не смогли, тем не менее, придти к единодушному согласию по обсуждавшейся проблеме. Более того, в ходе его заседаний выдвигались прямо противоположные предложения в связи с решением ливийского вопроса, определявшиеся интересами великих держав. Если для министра иностранных дел Великобритании Э. Бевина речь шла о том, чтобы Италия формально заявила бы о своем отказе от африканских колоний, то для министра иностранных дел Франции Ж. Помпиду возвращение этих колоний под итальянский суверенитет становилось объективно возможным. В свою очередь, их советский коллега В. Молотов заявлял, что его страна готова взять на себя управление западной частью Ливии – Триполитанией. Со своей стороны, США предприняли дальновидный политический шаг. Государственный секретарь Соединенных Штатов У. Пирнс высказал мнение о том, что его страна, учитывая острые разногласия между великими державами, предлагает передать итальянские колонии под опеку ООН и через десять лет предоставить Ливии независимость.
Возникавшая ситуация была в достаточной мере странной и парадоксальной. Конечно, предложение Молотова не было неожиданным для западных держав, руководители которых были уже знакомы с точкой зрения Сталина, высказывавшейся им в ходе работы Потсдамской конференции. Вместе с тем, сама постановка Советским Союзом вопроса о передаче Триполитании под его управление имела несколько аспектов, которые и создавали возникавшую в связи с ее выдвижением парадоксальную ситуацию.
Речь шла, в первую очередь, о моральной стороне предложения советского министра иностранных дел. Конечно, Советский Союз, в отличие от своих западных партнеров, плохо знал внутриливийскую ситуацию. Тому были достаточно весомые объективные причины, которые можно было бы резюмировать как результат отсутствия советской стороны на североафриканской политической арене. Тем не менее, заявление Молотова вне зависимости от обстоятельств, вызвавших его к жизни, полностью противоречило провозглашавшимся СССР принципам права наций на самоопределение. Советская внешнеполитическая стратегия для ливийских патриотов, ранее не имевших с СССР достаточно прочных и регулярных контактов, должна была выглядеть как абсолютно экспансионистская и, в этом смысле, мало чем отличавшаяся от линии поведения Великобритании и Франции. По сути дела, речь шла об идее раздела Ливии и о получении плацдарма для дальнейших действий в Северной Африке.
В связи с заявлением Молотова вставал и другой аспект первоначальной позиции Советского Союза в отношении Ливии. Несмотря на то, что в СССР в недостаточной степени знали внутриливийскую ситуацию, там, тем не менее, было известно, что основная политическая сила страны – сенуситское движение во главе с его лидером и будущим королем независимой Ливии Идрисом ас–Сенуси – ориентирована на сохранение тесного взаимодействия с Великобританией. В Советском Союзе знали также, что среди тех, кто рассматривался в Москве в качестве "патриотических и антиимпериалистических элементов" Ливии отсутствовали какие-либо партии и движения, провозглашавшие в качестве цели своей деятельности коммунистический идеал. Эти патриотические элементы не стремились к установлению контактов с советским руководством. Реализация предложения Молотова потребовала бы от СССР создания в Триполитании каких-либо внутренних основ, представленных ливийцами, лояльно относящимися к советской администрации, на которых эта администрации смогла бы опереться. Методы решения этой задачи должны бы были быть адекватны ее значимости.
Конечно, предложение Молотова и делавшиеся раньше в Потсдаме заявления Сталина были направлены на противодействие усилению влияния западных держав в Северной Африке и в Восточном Средиземноморье. Они, вместе с тем, свидетельствовали о потенциальных возможностях СССР после завершения второй мировой войны влиять на судьбы мира. Но в равной степени все те же действия могли свидетельствовать и о том, что это потенциальное влияние было ни чем иным, как субъективным мнением советских руководителей того времени. Показателем возможного понимания этого в Москве становилось и то, что предложение Молотова было достаточно быстро снято с повестки дня. Тем не менее, оно было первой фазой эволюции взглядов Советского Союза в отношении Ливии.
Вторым этапом их развития становился период с сентября 1945 г. по апрель 1946 г. Важнейшим показателем происходившей эволюции становилось предложение СССР, высказанное им в ходе второго заседания совета министров иностранных дел четырех великих держав в апреле 1945 г. в Париже, о передаче бывших итальянских колоний, включая и Ливию, под опеку метрополии. Тем самым, Советский Союз поддержал предложение Франции, высказывавшееся ею еще в ходе работы первого заседания совета в Лондоне.
Причины трансформации советской позиции были глубоко прагматичны. Они были связаны с оценками Москвы возможности изменения внутриполитической ситуации на Апеннинах, где в 1946 г. должны были состояться первые в послевоенной Италии всеобщие парламентские выборы. В СССР считали, – и во многих отношениях это отвечало действительности, – что Итальянская компартия, добившаяся в годы войны и послевоенного развития итальянского государства значительного влияния в обществе, может стать одним из главных фаворитов развивавшейся предвыборной кампании. В Советском Союзе подчеркивали необходимость поддержки своего союзника, что предполагало создание в глазах итальянской общественности благоприятного образа СССР, не высказывающего возражений в связи с передачей Италии права на управление ее бывшими колониями, а также отказывающегося от своего прежнего требования об установлении собственного контроля над Триполитанией. В СССР квалифицировали Италию как демократическую страну, решительно порывающую с наследием фашизма.