После выборов 2003-2004 годов президентская власть обрела «доминантный» статус. Механизмы, которые обеспечивали взаимодействие власти и бизнеса в федеральном центре в первые годы президентства Путина, оказались в состоянии кризиса. Возможности для продвижения в новой Государственной Думе интересов бизнеса существенно сократились. Отказавшись от пропорционального представительства депутатских объединений, «Единая Россия» поставила под свой контроль и остальные ключевые органы парламента - комитеты и комиссии. В результате полностью утратили работоспособность основные механизмы лоббистской деятельности - депутатские группы и межфракционные депутатские объединения. Возможности для автономного лоббизма, не согласованного с доминантной «президентской» фракцией, существенно уменьшились.
С большими трудностями начал сталкиваться РСПП как головная ассоциация бизнеса, подвергся перестройке и «режим консультаций», был распущен Совет по предпринимательству при правительстве РФ. Вместо него был создан новый консультативный орган - Совет по конкурентоспособности и предпринимательству. В отличие от его предшественника, в Совет вошли не только предприниматели, но и высокопоставленные чиновники и представители академических кругов. Новую ситуацию во взаимоотношениях крупного бизнеса и федеральных властей обозначил премьер Михаил Фрадков, обратившийся к ведущим предпринимателям с вопросом: «Вы готовы встраиваться?»
В конце июня 2004 года состоялась несколько раз откладывавшаяся встреча Владимира Путина с представителями бизнес-сообщества. «Расширенный» состав участников (наряду с членами бюро РСПП - представители руководства ТПП, «Деловой России», ОПОРы, двух ведущих банковских ассоциаций, а также крупнейших компаний, тесно связанных с государством, таких как «Газпром») и новая политическая стилистика (усиление дистанцированности президента от бизнеса) закрепили снижение политического статуса крупного бизнеса во взаимоотношениях с властью.
Одновременно с этим происходит расширение влияния государства в экономике: в экономической политике правительства появляются «дирижистские» ноты. В новой модели «частно-государственного партнерства» бизнес лишается статуса партнера: ему отводится роль скорее поставщика ресурсов, а формулирование целей государство монопольно закрепляет за собой. Неявным образом Кремль стал отказывать крупному бизнесу и в праве самостоятельно определять цели социальных инвестиций и, таким образом, препятствовать получению «репутационных» и политических дивидендов. На среднесрочную перспективу отодвинута реализация проектов, предполагавших существенное повышение роли ассоциаций бизнеса: повсеместное создание «саморегулирующих организаций» с последующей передачей им части функций государственных органов. Закрепляется сниженная автономия ассоциации, представляющей интересы крупного бизнеса (смена руководства РСПП, вступление его нового главы Александра Шохина в «Единую Россию»). Одновременно с этим предпринимаются усилия, направленные на повышение статуса крупного «неолигархического» и среднего бизнеса.
Сейчас политико-экономический порядок в России квалифицируются как «государственный капитализм». В то же время вопрос о новом месте государства в экономике остается открытым. Пока с высокой долей определенности можно говорить лишь о повышении политической роли государства в целом, включая и отношения с бизнесом. В официальной риторике государственный капитализм отвергается в качестве национального ориентира, но при этом официально признается важная роль государственных компаний[1]. Одновременно с этим повышенное внимание уделяется вопросам «конкурентоспособности страны», а понятие «развития» начинает вытеснять прежний эквивалент экономической политики правительства - «реформы». Косвенные признаки говорят о формировании запроса на российскую разновидность «государства конкуренции», хотя сам этот термин и не употребляется.
На первый взгляд все это делает неактуальными в России формы отношений между государством и бизнесом, характерные для Запада. В развитых странах глобализация отодвинула на периферию модели отношений государства и бизнеса, классифицированные английским политологом Уином Грантом как «государство ассоциаций» (ФРГ) и «партийное государство» (Япония и Италия). На первый план выдвинулась новая модель отношений - «государство компаний», ранее характерная только для США. В отношениях с государством несколько уменьшилась роль классических посредников (традиционные ассоциации бизнеса и политические партии) и повысилось значение новых посредников (политические подразделения внутри крупных фирм и независимые консалтинговые агентства)[4].
Гораздо больше оснований сближать нынешнюю российскую модель с современным «китайским вариантом», который считается разновидностью «государственного корпоративизма». В КНР к настоящему времени сформировался «системный» бизнес, тесно связанный с правящей коммунистической партией и государством. Он вырос в результате управляемой реформы сверху и очень дорожит своим нынешним положением. Политическая лояльность и консерватизм китайского бизнеса - результат последовательной политики руководства Коммунистической партии Китая. Несмотря на свое доминирующее положение, правящая партия стремится своевременно реагировать на запросы бизнеса. В 2001 году Цзян Цзэминь выступил с принципиально важным заявлением о необходимости отмены запрета на прием предпринимателей в правящую партию (веденный в 1989 году в связи событиями на площади Тяньаньмэнь). В отношениях бизнеса с государством в КНР наряду с ассоциациями появился второй безальтернативный посредник - партия. Но современные китайские предприниматели и не стремятся к политической самостоятельности. По данным опросов, проводившихся американскими специалистами, по своим установкам китайские предприниматели мало отличаются от административных и партийных кадров, а если и отличаются - то в еще более консервативную сторону. Капиталисты в КНР - скорее «функциональная группа», а не сплоченное сообщество с автономным групповым сознанием.
В то же время вывод о победе «этатистского» начала над «частно-капиталистическим» в рамках утвердившейся в настоящее время модели отношений государства и бизнеса в России был бы преждевременным. Во-первых, потому, что и в федеральном центре, и в регионах проявляются контртенденции, свидетельствующие о том, что политический потенциал бизнеса ограничен, но не подавлен. К настоящему времени крупный бизнес превратился во второй (после «силовиков») по значимости источник рекрутирования политической элиты в федеральном центре и регионах. По данным Института социологии РАН, по темпам роста представители бизнеса в несколько раз опережали силовиков в качестве источников пополнения политической элиты. Удельный вес выходцев из бизнеса в составе всех групп политической элиты (включая административную) за первые два года правления Путина вырос в шесть раз. Несмотря на более чем двукратное отставание от «силовиков» по удельному весу (11,3% и 25,1% соответственно) присутствие представителей деловых кругов в новом истеблишменте стало более заметным, чем в период правления Бориса Ельцина. Эмпирическим подтверждением указанной тенденции стало не только появление высших чиновников, начинавших свою карьеру как частные предприниматели (Юрий Трутнев, Владимир Коган, Олег Митволь), но и расширенное представительство бизнеса в обеих палатах Федерального Собрания (в Государственной Думе -- после выборов 1999 и 2003 годов, в Совете Федерации -- после реформы 2000-го), а также в региональных законодательных собраниях (там экономические интересы уже давно превратились в одну из ведущих групп)[7].
Во-вторых, потенциальное изменение формата политического режима после выборов 2007-2008 годов («деконцентрация в верхах») объективно расширяет возможности доступа к механизмам принятия решений для наиболее ресурсных групп, прежде всего крупного бизнеса. Наконец, в-третьих, ограниченность «государствоцентричной» модели при ориентации нового политического режима на развитие делает для него практически безальтернативным сотрудничество с бизнесом, включая формальное и неформальное делегирование части своих функций при сохранении политического контроля над их реализацией.
Контекст политического развития России в постсоветский период можно назвать «институциональной ловушкой»: «государствоцентричная» модель исчерпала себя, но гражданское общество остается все еще очень слабым. Возможный выход из институциональной ловушки может состоять в том, что Кремль будет вынужден брать на себя инициативу по конструированию негосударственных партнеров с последующим делегированием этим продуктам «кремлевской сборки» части своих функций. Итогом может стать создание сети «параллельных бюрократий» в Государственной Думе, «доминантной» партии, Общественной палате, ассоциациях бизнеса, а также наделение крупных частнокапиталистических структур квазипубличными полномочиями. Современная российская модель остается гибридной и внутренне противоречивой, а баланс между государством и бизнесом - одновременно неустойчивым и подвижным.
Заключение
Говоря о российской властвующей политической элите, в первую очередь нельзя не заметить, что груз исторических традиций политической культуры во многом, если не во всем, определяет методы политической деятельности, политического сознания и поведения новой волны "российских реформаторов", по природе и сущности своей не воспринимающих иных методов действий, кроме тех, которые были успешно использованы как ими самими, так и их предшественниками. Фактом, не подлежащим сомнению, много раз исторически доказанным, является то, что политическая культура складывается веками и изменить ее за короткое время невозможно.