В спор с данной точкой зрения вступил знаменитый федералист Александр Гамильтон, который явным образом представлял себе нацию как слияние этноса, государства и экономики. Используя это единство для доказательства необходимости сильного национального правительства, за которое он выступал в полемике с политиками, противившимися подобной централизации. Перечень "важнейших общенациональных мероприятий" Гамильтона касается исключительно экономики: организация национального банка, национальная ответственность за долги отдельных штатов, создание института национального долга, защита отечественного производителя посредством высоких тарифов, обязательные акцизные сборы. Возможно, все эти меры действительно "имели своей целью развитие зародыша нации"; возможно, впрочем, что Гамильтон (как это было свойственно другим федералистам, которые больше рассуждали не о нации, а о собственно экономических материях) чувствовал, что нация позаботится о себе сама, если только федеральное правительство позаботится об условиях экономического развития, - в любом случае понятие нации предполагало национальную экономику и ее систематическое поощрение и опеку со стороны государства, что в XIX столетии означало политику протекционизма.
Хобсбаум находит ошибочным мнение о том, что нация должна обладать достаточными размерами, чтобы существовать.(Эта точка зрения основана на экономическом понимании нации, так как малые нации и народы не могут иметь мощную экономику из-за нехватки населения, а вследствие- рабочих рук.)
Из данных ресурсов следует что, нации и связанные с ними явления следует анализировать в русле политических, технических, административных, экономических и прочих условий и потребностей.
На практике же в повседневной жизни, по мнению Хобсбаума, отличительной и единственной чертой нации является язык, а в научных работах того времени(19- середины 20 века) существует только три критерия анализа, позволяющих с уверенностью причислять данный народ к "нациям", - при том непременное условие, как преодоление "порога" опускается.
Первый критерий - историческая связь народа с современным государством или с государством, имевшим довольно продолжительное и недавнее существование в прошлом. А потому существование английского или французского народов-наций, (велико) русского или польского народов не вызывало больших споров, как не было за пределами Испании сомнений относительно испанской нации, обладающей четкими национальными признаками. Если учесть отождествление нации с государством, то для иностранцев было вполне естественным предполагать, что единственным народом в стране является самый крупный, - привычка, до сих пор раздражающая шотландцев. Вторым критерием было существование давно и прочно утвердившейся культурной элиты, обладающей письменным национальным языком - литературным и административным. Именно это было основой притязаний на статус нации со стороны немцев и итальянцев, хотя указанные народы не имели единого государства, с которым могли бы себя отождествить. А потому в обоих случаях национальная идентификация была по своему характеру преимущественно лингвистической, пусть даже национальный язык использовало в повседневном обиходе лишь незначительное меньшинство (для Италии на момент объединения его определяли в 2,5%), тогда как остальные говорили на различных диалектах и часто не понимали друг друга. Третьим являлась уже доказанная на практике способность к завоеваниям. Фридрих Лист прекрасно понимал: быть имперским народом - вот что лучше всего остального заставляет население осознать свое коллективное единство как таковое. Кроме того, завоевание представляло собой для XIX века доказательство успешной эволюции данного социального вида.
"Нация" и "национализм", как заметил Хобсбаум, больше не являются терминами, в которых можно адекватно описать, а тем более глубоко проанализировать политические образования и даже чувства и настроения, которые в свое время описывались с их помощью. Он не исключает возможности того, что с закатом нации-государства и национализм пойдет на убыль; и тогда с ясностью обнаружится, что быть "англичанином", "ирландцем", "евреем" или совмещать в себе все эти характеристики - это лишь один из многих способов самоидентификации, к которым прибегают люди в зависимости от конкретных обстоятельств.
Хобсбаум в своей работе выступил своего рода концентратором различных идей современных авторов. В основном он анализирует нации и национализм через примеры работ Хроха, Геллнера, Бека, Смита, а не через исторические примеры. Его понятие «нация» основывается на понятие «нация-государство» и без этого как таковое не может существовать. Те национальные общности, которые проявляют или проявляли себя на территории государства но не «в государстве»(как пример- малые народы в Российской империи) по его мнению не нация а «этнос».
Раздел 5
Точка зрения Морраса.
В своей работе Моррас пытается предвидеть будущее для интеллигенции, которая по его мнению составляет важнейшую часть современного общества, ту часть на которой держится все последние достижения, и её дальнейшие действия в отношении своей нации (на примере Франции) и государства.
Автор делит силы, двигающие мир, на две составляющие- духовная часть и материальная : «Созданные для наблюдения глаза уже распознали две древние материальные силы — Золото и Кровь».[26] Любовь, вера и прочие морально-инстинктивные рефлексы относятся к духовной части, к Крови по Моррасу. Все материально- технические потребности соответствуют Золоту. По мнению француза на тот момент когда он писал эту книгу мир стоял на перепутье- остаться жить по чести Крови -или отдаться во власть материальных благ- Золота. Самим веским словом, которое может склонить чашу весов в ту или иную сторону, обладала интеллигенция. Именно её призывает Шарль Моррас выбрать свою сторону в этой борьбе: «Интеллигенции нужно быстро использовать еще оставшиеся у нее силы! Ей нужно занять позицию! Ей следует сделать выбор между Ростовщиком и Государем, между Финансами и Шпагой! Природа двух вступивших в конфликт сил дает ей— и только ей — сверхчеловеческую способность, феерический дар — творить и предопределять нечто прекрасное и безусловно ценное.»
Безусловно, по мнению Морраса Золото представляет собой Силу (Моррас специально пишет понятия золото и сила с большой буквы дабы подчеркнуть их значимость и одушевить), только она не скреплена подписью того, кто силен. Злоупотребляющего своей силой можно убить, но Золото всегда уходит от именования и от мести. Гибкое и подвижное, оно безлично. В его царстве мы не различаем друга и врага, соотечественника или чужеземца. Без ущерба для себя оно равно служит Парижу, Берлину и Иерусалиму.
В разделе «величие и упадок» Шарль Моррас рассматривает развитие интеллигенции в XVI-XIX веках. По его наблюдениям поэты являлись средствами развлечения для общества и не приносили пользы в политическом и философском смысле только в XVI. Они выполняли скорее роль шутов и циркачей, чем мыслителей. «Нравиться публике, развлекать и развлекаться- вот единственная их цель.»
Вскоре настаёт золотой век литераторов, когда их произведения действуют на политические события. «Как раз противоположное этому- реформа, изменение принятых идей и утвердившихся вкусов.» Поведение отдельных людей меняет поведение всего общества. Моду задают лишь одни индивиды. Так же эти индивиды благодаря своим произведениям меняют не только поведение но и сами мысли общества. Мысли данных писателей особенно сильно проявляются на молодых людях. Практически вся литература, написанная в XVII веке существовала практически только для высших и властных слоёв населения, и почти все мысли на тот момент модных писателей откладывались в умах юных государей. Ни Людовик XVI, ни его советники, ни его чиновники, ни Луи-Филипп, ни его сыновья не были «трусами» — в иных ситуациях они выказывали немалую моральную силу. Но в глубинах их психики уже произошла Революция: после того, как они были пронизаны философизмом, правили уже не они сами, но ими правила литература этой эпохи. Подлинным королям, литераторам, достаточно было появиться, чтобы захватить пурпур и заняться его дележкой. По мнению Морраса революционная эпоха была высшей точкой диктатуры литераторов. «Когда мы пытаемся охватить одним словом три революционных законодательных собрания, когда мы ищем общий знаменатель для этого сборища деклассированных дворян, бывших военных и бывших капуцинов, то им оказывается всякий раз слово «литератор». В этой литературе можно найти все признаки упадка, но временно она торжествовала, правила и управляла. Ни одно правление в истории не было столь литературным. Старые книги из былых салонов, салонов с их проектами реформ на 1750 год — след идет от них к этим «Декларациям», к текстам законов, списанным со страниц какого-нибудь толстого тома». Руководящими идеями являются идеи философов. Все те политические мысли которые, которые собирались и концентрировались на протяжении предыдущих веков выплеснулись в данную эпоху. Мечтания отдельных людей проецировались на общество.
«Революционная литература была склонна растворять нации, дабы сотворить единство человеческого рода, тогда как прямыми следствиями Революции были — повсюду, кроме Франции, — возгорание патриотических чувств и ускоренное образование национальностей.»[27] Однако немецкая, английская, итальянская, славянская литература служила (каждая в своей родной среде) этим бурным физическим силам, тогда как французская литература XIX века предпочитала игнорировать этот порыв: в ней царил дух космополитизма и гуманитаризма. В самой Франции она говорила нечто противоположное происходящему и дома, и за рубежом; она не замечала те факты, которые сама же порождала; войны Империи использовались ею лишь во благо идей Революции. Факты давали ей повод для французской национальной революции, но она их всячески чуралась.