Смекни!
smekni.com

Освещение проблемы национализма зарубежными учеными (стр. 11 из 13)

Моррас ставит перед интеллектуалами альтернативу: служить либо Деньгам, либо Крови. Как монархист, он име­ет в виду прежде всего династию, но подразумевает и народ, нацию. В этом его рассуждения чуть ли не буквально совпадают с позицией Ленина, только тот писал о «народных массах» (этот термин вообще употреблялся им чаще, чем слово из марксистско­го лексикона — «пролетариат»). Иного выбора про­сто нет: либо быть холопами денежных мешков, либо служить собственному народу. Но у Морраса единственным ограничением власти капитала явля­ется опирающаяся на традиционные элиты власть государя. А там, где монархия навеки ушла, носителем такой власти может стать уже не опирающий­ся на традицию вождь. И ряд теоретиков фашизма, и многие консерваторы приходят в это время к той или иной версии цезаризма. Достаточно вспомнить о заключительном разделе «Заката Европы» Шпенглера: финальную схватку между деньгами и кро­вью он описывает в терминах Морраса, но стоит уже на позициях не роялизма, а цезаризма. «Появление цезаризма сокрушает диктатуру денег и ее полити­ческое оружие — демократию... Меч одерживает победу над деньгами, воля господствовать снова подчиняет волю к добыче... Силу может ниспровер­гнуть только другая сила, а не принцип, и перед лицом денег никакой иной силы не существует. Деньги будут преодолены и упразднены только кро­вью». Моррас указал этот путь, но сам по нему не пошел, оставаясь до самого конца монархистом.

Моррас на примере Франции показывает как мировая финансовая система и её порождение-капитализм уничтожает национальное самосознание и идентификацию. По его мнению на тот момент (конец 19 начало 20 века) главную роль в создании общественного мнения играла пресса, но уже тогда она превратилась в служительницу финансов-«пресса стала промышленной силой, машиной для заработка денег и их проедания; это — меха­низм без морали, без отечества и без сердца. Вовле­ченные в работу такого механизма люди суть наем­ные работники, то есть прислуга, либо финансисты, то есть космополиты. Причем слуги эти всегда дос­таточно ловки, чтобы заглушить голос совести, ког­да говорит интерес, а финансисты этого голоса про­сто лишены.» Уже тогда понятие «нация» стало пропадать интересах общества путем роли прессы. Моррас пишет что пресса стала продолжательницей дела интеллигенции: «Будучи слепой и безразличной силой, равно способ­ной служить государству и его разрушать, к сере­дине прошлого века национальная Интеллигенция могла пойти против национального Интереса, ког­да этого захотело иностранное золото.»

Пресса тогда, как и в наше время зависила от финансов. Моррас ви­дит эту опасность: «Финансовые комбинации уби­ли идеи, реклама покончила с критикой ».[28] Редактор сделался «наемным работником», «его роль сводит­ся к развлечению читателя, которого он должен бла­гополучно довести до рекламных объявлений на последних страницах»[29]. «Убеждениям тут не место, нужно или подчиняться, или выметаться. Боль­шинство пишущих, для которых перо является единственным источником дохода, становятся слу­гами». Повсюду «шантаж во всех его формах, про­данные похвалы или купленное молчание... Издате­ли договариваются с критиками, скоро то же самое станут делать театры, и драматическая критика па­дет так же низко, как критика литературная».

Этот писатель не верит в свободу печати, которой нет даже у тех, кто финансирует газеты: «Она ил­люзорна даже для них, ведь газета для них есть лишь выгодное дело, а потому они во что бы то ни стало хотят понравиться публике и сохранить под­писчиков».

Как в преграду Золоту французский мыслитель ставит понятие Крови, для него государства с монархическим правлением являются лучшим по управлению. «В Германии или в Англии День­ги не могут назначать главу государства, посколь­ку там его создает рождение, а не мнение. Какими бы ни были финансовые влияния в этих странах, имеется узкий и мощный центр, куда они не про­никают. Этот центр подчиняется собственному за­кону, который не сводится к силе Денег, он не дос­тижим для всех перемен мнения — это естествен­ный закон Крови. Коренное отличие именно в про­исхождении: рожденные таким образом силы действуют параллельно силам Денег, они могут до­говариваться с ними и вступать с ними в союз, но они способны и сопротивляться. Они сами способ­ны направлять Мнение, поддерживать Интеллиген­цию и удерживать ее от искушений Денег.» Деньги Моррас раскрывает как доступный инструмент подрывной деятельности для государств-противников, Деньгами можно управлять чужими человеческими ресурсами и использовать их в свою пользу. Если Франция времен Германской Второй Империи управ­лялась Золотом и была пассивна перед лицом Денег и давала себя обманывать с их помощью, то Англии и Германии с их правящими династиями и с актив­ной ролью по отношению к Деньгам было вполне уместно к ним обратиться для успеха собственной политики. Они пользовались Деньгами, а не наобо­рот. Надавив с их помощью на французскую Интел­лигенцию, которая, в свою очередь, надавила на об­щественное мнение, они сделали их авангардом сво­ей дипломатии и военной силы. У немцев же, в государстве которых была у власти Кровь, Деньги не решали столь многого, как во Франции: «У Бисмарка были свои журналисты, без которых он не сумел бы столь успешно наносить свои удары.»

Единственным проводником воли Крови являлась церковь, независимая и ускользающая от власти Денег, но Деньги смогли совладать с церковью путем захвата государства как такового. Моррас рассуждает что конкордат привязывает церковь к государству, ко­торое, в свою очередь, приковано к Золоту, и их «вольномыслящие» еще не поняли, что последним препятствием для империализма Золота, последним оплотом свободной мысли является как раз Цер­ковь, которую они всячески притесняют.По мнению француза она пред­ставляет собой последний автономный орган чисто­го духа. В ослаблении католицизма наделенный честностью разум не может не видеть и собственно­го ослабления: в мире слабеет тот дух, который ра­нее правил казначеями и королями. К завоеванию вселенной приступила грубая сила.

«Деньги, расширял поле своего влияния, пользуясь механизмом цент­рализации: с его помощью они направляли и видо­изменяли те многочисленные виды деятельности, которые в силу своего свободного и тонкого характера ускользали от Денег, но никак не ускользали от государства. Например, государство наложило свою руку на религию, стало вмешиваться в поря­док назначений и в материальную жизнь церкви, и Деньги, сделавшись истинным владыкой государ­ства, уже могли использовать государственные средства, влиять на министров культа, избавлять­ся от цензурных ограничений и т. п. Религия дей­ствительно является первой из тех сил, которые способны противостоять плутократии, в особеннос­ти же столь прочно организованная католическая церковь. Превратившись в одно из государственных учреждений, она теряет немалую часть своей неза­висимости: если Деньги сделались властелином го­сударства, то церковь утратила свободу выступать против Денег. Материальная сила бесконтрольно торжествует над своим главным духовным оппо­нентом.»[30]

Так же, со своей точки зрения, француз раскрывает мнение своих политических противников-социалистов и анархистов. Он считает что они сами участвуют в революционном заговоре. Открывая большинство социалистических и анархистских газет и листков, устанавливая имена тех, кто их финансирует, он убедился, что самые ожесточенные тирады против богачей были заказаны плутократией Евро­пы и Америки. Автор приводит факт, что социалисты и анархисты ведут атаку с обеих сторон, а направлена она против того рода богатства, которое более привяза­но к почве, к той или иной отрасли промышленнос­ти, в которой сохранилось нечто личное и нацио­нальное, то есть несводимое к Финансам. Недвижимая собственность, руководители промышленности — вот куда легче замечаемый пролетарской массой враг, нежели невидимые миллионы и миллиарды ценных бумаг. Их владельцы охотно обращают не­терпеливую ярость на производительный капитал, а литераторы и журналисты им в этом помогают.

Помимо раскрытия сути революций Моррас покушается на самое святое всех социалистов и анархистов- лозунг всех революций «Свобода, равенство, братство».

Он рассматривает государство как дальнейшее продолжение и развитие семьи. Но семье нет равенства, дети находятся в зависимо­сти от взрослых; неравенство не есть продукт циви­лизации, как думал Руссо; сама цивилизация, само общество проистекают из неравенства людей. Француз предполагает что на­чало обществу кладет родительский инстинкт, за­щита слабого, а потому истоком общественной организации оказывается неравенство слабых и сильных. «Общество может склоняться к равен­ству, но для биологии равенство встречается толь­ко на кладбище».[31] Род и племя, союз родственни­ков, кланов столь же изначально противостоят дру­гим — это врожденные характеристики человека. Его мнение в том, что мир делится на «Мы» и «Они», патриотизм и даже национализм укоренены в человеческой природе. Это — основа общества. «Не говорите, что это мо­жет привести к внешней войне; это избавляет нас от гражданской войны, войны наиболее жесто­кой».[32]

Французский мыслитель уверен- общество нуждается в порядке. « На всех уровнях своего бытия оно слабеет, когда ослабевает порядок; оно распадается, когда порядка нет». Порядок рождается из авторитета, он направляется инстин­ктом, в том числе и инстинктом масс — их стрем­лением быть управляемыми, и хорошо управляемы­ми. Моррас иногда ссылается в связи с этим на ос­военных еще в юности Аристотеля и Фому Аквинского. Целью государства является «благая жизнь», а она невозможна при безвластии. Аквинат предста­вил монархию как идеальный политический строй, тогда как «тиранией» для него, в отличие от Арис­тотеля, оказались и аристократия, и демократия. Даже инвективы Морраса против республики как тирании восходят к Фоме: тирания не обязательно предполагает власть одного человека, важно то, служит ли власть целому или корысти индивида, сосло­вия, класса. Олигархия есть тирания группы бога­тых, демократия — власть одного класса, навязы­вающего свое господство всему народу. Именно это ведет к беспорядку, к классовым конфликтам. Французская республика для Морраса есть тирания Денег, ряда групп («анти-Франции»), которые зах­ватили власть над подавляющим большинством и эксплуатируют его в своих корыстных целях. По­этому он видит в республике не просто неудовлет­ворительный режим, но всевластие хаоса, метафи­зическое зло, а потому часто ссылается на суждения аббата Лантеня о республике из романа Франса: «Она нерушима, ибо она сама — разрушение. Она — разъединенность, она — непостоянство, она — многоликость, она — зло».