Шарль Моррас развивает идею государства и семьи исходя из аналогии с XIX веком. XIX век привел к индивидуализму, к искажению самого понятия человеческого «Я»; исходно человеческое «Я» —это «Мы», либо у него вообще нет никакого смысла. Француз уверен, что не индивиды, но семьи являются простейшими элементами общества — они длятся не одно поколение, они требуют условий для воспроизводства. По его мнению сфера нашего личного вообще ничтожна — наши предки дали язык, основные установки, затем были родители, учителя, книги, картины и так далее. Моррас против аналогий с организмом, клетками которого являются индивиды. Но речь идет и не о свободной ассоциации индивидов. «Мы не выбирали ни нашей крови, ни нашего отечества, ни нашего языка, ни нашей традиции. Все это навязало нам то общество, в котором мы родились».[33] Мы либо принимаем это наследие, либо против него бунтуем, но у нас нет выбора прошлого. Права идут от общества к ассоциации, от нее — к семье, и только потом речь может идти о правах индивида. Но род не должен гибнуть из-за прихотей индивида. «Права человека» — звучат они очень приятно, только изолированный индивид никогда не может реализовывать записанные за ним права. Индивидуализм совместим с этатизмом. Человек остается один на один с государством, которое желает быть единственным арбитром общественной и частной жизни, поэтому оно желает иметь дело с разъединенными индивидами. Индивидуализм — вот религия «республики рантье». Они не желают работать, предпочитают не иметь детей, спекуляция — вот единственное занятие в плутократии. Зато, расставшись с провинциями, общинами, ассоциациями, индивид оказывается один на один с Государством. Для счастья и защиты каждого «нет ничего более важного, чем эти вторичные и промежуточные общества, которые дают гарантии семейному очагу, местная жизнь, профессия»
Моррас определяет свободу как власть, могущество, тот, кто ничего не может, тот и не свободен. Если за тобой следуют другие, если ты наделен авторитетом, то это реализация свободы. Свобода отца семейства — его авторитет в семье, свобода вероисповедания связана с авторитетом исповедуемой религии. То же самое можно сказать о свободах ассоциаций, коммун, провинций: они связаны с их реальной властью, с их силой, а не с декларациями прав.
Моррас пишет об иллюзорности прав и свобод в «либеральной догматике» Деклараций, выражающих лишь «подлинное безумие революционного индивидуализма, будь он политическим, социальным или моральным.»[34]
Автор убежден, что без собственности человек обречен на смерть, она представляет собой «естественную защиту человека». Владеть — значит располагать собой, значит обладать силой сопротивления по отношению к другим, значит иметь возможность на них воздействовать. Собственность должна передаваться по наследству — без этого нет традиции. Традиция мыслится как критичная (поскольку без мысли прошлое мертво). Традиция — не инерция прошлого. Противопоставление разума и традиции бессмысленно — такого рода оппозиции суть «космогонии маленьких детей», они напоминают противопоставления масла и уксуса, сладкого и горького, жидкого и твердого. Цивилизация есть «капитал, причем капитал передаваемый», а это невозможно без разума. «Капитализация и традиция — вот два неотделимых от идеи цивилизации термина».
Никогда идеи Морраса не искажались исследователями так сильно, как при разборе его национализма. Разумеется, сегодня ни один консерватор или даже «новый правый» не станет говорить языком начала XX века. «Политической корректности» тогда не существовало, и такой «прогрессист», как Клемансо, вполне мог откровенно порадоваться голоду в Германии после Первой мировой войны и добавить, что в Германии вообще имеется «лишних 20 миллионов», и неплохо было бы этим миллионам уйти в небытие. Моррас говорил о «богине Франции», свое учение он называл «философией французского национализма». Но националистами во Франции были и республиканцы, более того, сам национализм не был чем-то старорежимным — культ нации и шовинизм представляют собой наследие революции. В рамках монархической идеологии издавна шло движение от личной верности династии к представлению о национальном интересе.
Морраса вообще считают в этом отношении «новатором» только те, кто видит исключительно французский контекст, но игнорирует то, что во второй половине XIX века происходила «национализация» европейских монархий — Александр III и Вильгельм II были современниками Морраса, и он сделал в условиях республики то, что естественным образом происходило в странах с монархическими режимами, — соединил роялизм с национальной идеей. Националистами были и Столыпин, и Вебер, и Струве; в сравнении с организациями немецких «национал-либералов», руководимое Моррасом «Actionfrancaisee» вообще не имело программы внешней экспансии (если не считать общий для всех французских партий того времени реваншизм в отношении Эльзаса и Лотарингии). В других странах соединение национализма с монархизмом вело к пангерманизму или панславизму, францизм Moppaca не притязал на какую бы то ни было всеобщность. Достоевский применил слово «всечеловек» к русскому, у Морраса француз — избранный представитель Цивилизации. Но в ту эпоху и демократ Мадзини писал, что итальянский народ является «душой мира» и «словом Бога посреди наций». Моррас был не большим и не меньшим националистом, чем остальные европейские философы, только национализм у него не имеет никаких амбициозных внешнеполитических планов, не ведает о какой бы то ни было универсальной «идее», которой нужно «научить» человечество.
По мнению француза «классический французский дух » предполагает обогащение за счет включения чужого, за счет адаптации, он сам есть продолжение великой Цивилизации, которую создали не сами французы, но получили от греков. Родиться французом — великое преимущество, «священная привилегия», поскольку это значит родиться наследником огромного капитала средиземноморской цивилизации. Тем не менее, Моррас ведет речь о национализме, «патриотическом эгоизме»: в мире есть тибетцы и китайцы, которыми он восхищается, но они далеки от французов, им до них, по большому счету, нет никакого дела, и от них нет никакой пользы, а вот от членов собственной нации — прямая выгода. «Французы нам друзья, поскольку они — французы, и они не являются таковыми, поскольку мы их избрали себе в друзья». Нация не является каким-то божеством, «но нация занимает высшую точку в иерархии политических идей. Из всех реальностей она просто является самой сильной»[35]. Перед этой реальностью, как предполагает Моррас должны отступать все споры, затухать все конфликты. Нации предшествуют классам. Национальность не определяется расой, но она не является и результатом свободного выбора. «Между дикой Природой в собственном смысле слова и природой искусственной (скажем, юридической или какой-то еще), проистекающей более или менее из воли, из произвола человека, находится промежуточная природа, которую можно было бы назвать второй природой, — Общество. Социальная жизнь составляет существенную часть человеческой природы, человек просто не мог бы без нее существовать. Национальность представляет собой модус этого естественного состояния человека.
Моррас в своей книге «Будущее интеллигенции» на самом деле мало затрагивает вопросы национализма расизма и прочим сопутствующим терминам. В основе своей он пишет о заявленной на обложке теме- о интеллигенции. Но автор пишет не просто о ней как классе, но как людях, направляющих развитие всей нации и государства. Именно поэтому он уделяет интеллигенции столь пристальное внимание. Мы согласны с тем, что интеллигенция играет крайне важную роль в становление государства и нации, так как она создает национальную идею и развивает её. Моррас не ставит нацию как определение но ставит её как высшую точку в иерархии политических идей, как самую сильную реальность.
Заключение.
На наш взгляд одними из самых преуспевающих авторов, изучающих национализм являются Этьен Балибар, Иммануил Валлерстайна и Крейг Калхун.
Книга Балибара и Валлерстайна «Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности» сравнительно нова и основывается на современной методологической базе марксизма, что дает им определённую помощь в анализировании национальных процессов. Оба автора рассматривают нации через призму капиталистического мира. Капиталистическая миро-экономика - это система, построенная на бесконечном накоплении капитала. Одним из главных механизмов, делающих такое накопление возможным, является коммодификация, превращение всего в предметы потребления. Эти предметы потребления обращаются на мировом рынке в форме товаров, капитала и рабочей силы.