В этом аспекте важно понятие истории как оси объединения народа и понятие проблемы переписания истории в создании новой нации. Для политики важна не столько правда, сколько мощная, сложенная концепция (пусть даже состоящая из противоречащих фактов) о создание централизованного государства, дабы держать полноту власти над своими «подчиненными». Вот пример, который привел Калхун в доказательство: «Учебники английской истории предлагают вниманию сбивающее с толку зрелище великого Отца-основателя, которого каждого школьника учат называть Вильгельмом Завоевателем. Тому же ребенку не сообщают, что Вильгельм не говорил по-английски и, по правде говоря, вообще не мог на нем говорить, поскольку английского языка в то время еще не было; не говорят ребенку и о том, «завоевателем» чего он был. Так как единственным мыслимым современным ответом было бы: «завоевателем англичан»,-что превратило бы старого норманнского хищника во всего лишь более удачливого предшественника Наполеона и Гитлера.»[6]
Кроме того Крейг Калхун считает, что соединить народности в одну единую, слитую в общий монолит нацию могут только кровопролитные распри между этими народностями. Именно эти действия доказывают, что ныне существующий, живущий под одной крышей, «неделимый» народ завоевал свое единство, и потому не может быть «разбит». Примером выводу о сплочение нации в междоусобных войнах могут послужить погромы гугенотов в Варфоломеевскую ночь, где искоренение некогда автономных культур или сведение их к простым региональным диалектам или местным обычаям привело к трагедии, которая способствовала созданию французской государственности. Людей, говоривших на различных языках и умиравших во имя свое собственной религиозной независимости, теперь «вспоминают» как французов. А также гражданская война в Соединённых Штатах Америки, после которой Америка обрела национальное единство, а в школах «Клятва на верность флагу» была ритуалом, провозглашавшая страну «неделимой» и закрепляющая четкое место юных граждан в националистических реконструкциях, хотя и не всегда такое, которое выбрали бы они.
В то же самое время националистическая тема объединения бывает сосредоточена не только на основе этнических противоречий и связанных с ними конфликтов, но и на великих основополагающих деяниях или революциях. Акцент обычно делается на исторической новизне нации, рожденной самостоятельным действием ее народа. Иногда происходит тематизация искупления истории, обновления перед лицом упадка или соответствия героическому прошлому. Примерами этим фактам для американцев есть основание Соединенных Штатов в 1787 году, а для французов – революция, провозгласившая Французскую республику, но в каждой из этих стран случалось, что на передний план выходили другие факты. Рейганизм в Соединенных Штатах и голлизм во Франции отстаивали национализм, больше связанный с заявлениями о прошлом, как и во многих странах Центральной и Восточной Европы.
Разжигание межэтнической и межнациональной розни на Балканах в 90-х годах основывалось именно на исторической памяти воевавших народов. Сербы, например, очень эмоционально заявляют о своем происхождении от солдат царя Лазаря, участвовавших в Косовской битве в 1389 году. Их предки предпочли погибнуть в неравном бою, чем сдаться османам, и памятью о них оправдывались нападения на боснийских мусульман шесть веков спустя. Конечно, было бы неправильно считать, что такая традиция сохранилась благодаря простой памяти. Ее необходимо было активно прививать. В 1980-х и в начале 1990-Х годов потребовалось разжечь огонь воспоминаний, чтобы сделать память о 1389 годе эмоционально важной проблемой.
Национализм как таковой и его активные проявления возникли только в конце XIX века, когда стали складываться очертания современных индустриальных и постиндустриальных государств. Это время международной волны национализма, которая также привела к возрождению, если не открытому переизобретению, каталонского, гаэльского и других сравнительно небольших языков, связанных с сепаратистскими политическими амбициями в европейских странах.
На международной арене относительно стабильные и давно сложившиеся национальные государства Запада - особенно Британия и Франция - стремились сохранить стабильность и международное влияние перед лицом попыток представителей Центральной и Восточной Европы (включая русских) сформировать современные государства. Со стороны Российская империя выглядела куда более прочной, чем австрийская и европейцы обращались к Москве как к союзнику в борьбе против процессов распада, развернувшихся в центре Европы. Как заметил австрийский профсоюзный лидер, «Интернационал Востока во главе с Россией соединился с британским и французским Интернационалом Запада, чтобы отказать Среднеевропейскому, Среднеазиатскому Интернационалу в доступе к остальному миру и будущему участию в управлении этим миром».[7] И основной международной проблемой, конечно же, была неясность в вопросе о том, где должны были пролегать границы этих развивающихся государств. С одной стороны, капитализм и империи конца XIX века вели к росту межгосударственной торговли. С другой стороны, процесс накопления капитала - получения прибыли - был организован на национальной основе, а наиболее успешные капиталисты и владельцы международных компаний все вместе имели чуть ли не большую власть чем европейская монархия в отдельном государстве. Естественно они имели претензии на прямые места во власти, но существующие политические устройства в Европе не могли им дать такой возможности ибо были легитимными монархиями.
Национализм быстро заменил собой династические притязания на легитимность. Но, как не раз наблюдалось на всем протяжении ХХ века, национальная идентичность была не столько готовым ответом на вопросы политической легитимности, сколько риторикой, используемой при обсуждении соперничающих ответов. Притязания на немецкую идентичность, например, могли не выходить за пределы вновь расширившегося сегодня германского государства или быть настолько широкими, чтобы включать Австрию и часть Польши, не говоря уже о немцах, живущих в России и Соединенных Штатах.
Таким образом исходя из вышеперечисленных мыслей, изложенных Крейгом Калхуном, мы можем сделать вывод , что вся история возникновения наций и нынешнее их существование сводиться к самообману - необходимой части жизни и индивида, и нации. Самообман придает общности чувство моральной защищенности от исторических фактов, в которых та или другая была виновна.
Мы разделяем точку зрения К. Калхуна по поводу незаменимой важности исторической науки в процессе становления и консолидации нации, однако считаем что антропологические и лингвистические данные невозможно откинуть в этой проблематике, ибо история современного национального государства строиться на основе истории определенных племен или княжеств, проживающих компактно(в силу своей неразвитости) и не имеющих возможности полностью ассимилироваться с антропологически другими племенами (имеющими другую историю и традиции), а впоследствие взять или примкнуть к их истории.
Раздел 2
Точка зрения Г. Лебона
«Человечество постоянно с отчаянием цепляется за мертвые идеи и мертвых богов. Одна из таких идей - идея всеобщего равенства.» [8]
Лебон в своей работе пытается опровергнуть такую популярную среди людей идею равенства. Я с автором полностью соглашусь, ибо идея равенства людей и человечества чистой воды политический ход со стороны заявляющего, на котором можно поднять свой политический авторитет и добиться выгодных себе установок.
По примерам всех революционных явлений, которые проходили под флагами свободы и равенства в новое и новейшее время, можно сделать вывод, что вскоре после революции в обществе возникает прослойка «более равных» граждан, которые охраняют своё положение и давят своих противников в разы кровавее и жестче, чем свергнутый ими режим.
Лебон в разделение и неравенстве рас основывается на физических и моральных качествах представителей рас. Опираясь на чисто анатомические признаки, такие, как цвет кожи, форма и емкость черепа, Лебон считает, что человеческий род состоит из многих совершенно отличных видов и вероятно очень различного происхождения.