С учетом последующего исторического опыта и наших современных мировоззренческих установок их высказывания производят ныне весьма сильное впечатление: «Перед нами обновленное учение о господствующей нации, которое было выставлено Гегелем и приняло впоследствии у проповедников государственного национализма звериный характер. Все те, будто бы научные данные, на которых основывается учение о высших и низших расах не выдерживает критики по той простой причине, что антропология не знает чистых рас» [Дианео, 1912, с. 302; Хен, 2006]. Это полемическое высказывание было опубликовано в журнале «Русское богатство» еще в 1912 г. (до нацистского переворота оставалось более 20 лет). Его автор – И.В.Шкловский[7] комментирует здесь доклады на Международном генетическом конгрессе, состоявшемся тогда в Великобритании.
Учтем, однако, что циркулирующие в mass media представления о сути евгенических и антропогенетических концепций уже тогда подверглись деформациям. Содержание научных теорий и их отражение в общественном сознании стали достаточно существенно расходиться друг с другом. Приводимая автором отрывка аргументация с точки зрения формальной логике основана на подмене тезиса. Оспаривается не утверждение о наследственном вырождении рас и народов, а отнюдь не эквивалентное ему – о наследственной неравноценности различных рас. То же самое можно сказать и о суждении, что «наши деды были здоровее». Даже современный историк евгеники согласен с утверждениями 1912 г., что тезис о наследственном вырождении человечества не доказан[Хен, 2006]. Аргументом служит ссылки на успешную борьбу с инфекционными болезнями, улучшение питания и образа жизни. Однако евгеники начала ХХ века имели в виду рост отягощенности генофонда человечества, обусловленный прогрессом медицины и т.п. факторами. Факт увеличения генетического груза в популяциях человека по мере развития техногенной цивилизации имеет достаточно вескую эмпирическую базу. Итак, процесс политизации генетики начался задолго до 1929 (СССР) или 1933 (Германия) гг.
Для продолжения нашего социально-исторического исследования, особое значение имеет анализ генезиса евгенического движения и в Скандинавии [Eugenics and Welfare, 1996; Россиянов, 2000; Хен, 2006]. В условиях практически полного политического консенсуса, в Дании (1929 и 1934 годах) и Швеции (1936 год) по инициативе социал-демократических правительств, принимались соответствующие евгенические законодательные акты. Их разработку консультировали эксперты, среди которых был, например, и один из классиков генетики, датский ученый В. Иоганзен. Характерно, что в Дании против этих законопроектов выступило только шесть депутатов-консерваторов, а в Финляндии – крайне немногочисленные представители левых социалистов. В целом же, активное сопротивление практике реализации принудительных евгенических программ в Скандинавии оказывала лишь католическая общественность, основываясь на содержании и духе Папской буллы Castii connubii (1930 г.), в которой меры регуляции численности и состава населения, безусловно, осуждались. В этой связи, один из российских историков с сарказмом замечает, что «католики не имели бы ничего против стерилизации или кастрации, если бы они использовались в качестве наказания, например, за сексуальные преступления, но не были бы самовольным улучшением, вносимым в предустановленное устройство человеческого тела»[Россиянов, 2000].
В целом, направленность политической эволюции евгенического движения в Скандинавии, по сравнению с Германией, была противоположно направлена. Созданный по решению парламента в 1922 году шведский государственный Институт расовой биологии (под руководством Г. Лундборга) вначале свою исследовательскую активность сосредоточил на анализе последствий межрасовых браков и изменений генофонда под влиянием развития цивилизации. Приход к власти нацистов стал причиной выраженного дрейфа на левый фланг политического спектра. Директором института стал Г. Дальберг – ученый, известный своими демократическими левыми убеждениями и связями. Под его руководством центр проводимых исследований концентрируется вокруг проблемы распространения и профилактики наследственных болезней. И, вместе с тем, именно в это время принимается, энергично поддерживаемый Гуннаром Мюрдалем, закон о стерилизации. Как показывают работы, например, Карла Каутского, идея государственного регулирования структуры генофонда человека даже и в начале века не являлась отнюдь чем-то несовместимым с социал-демократической идеологией. Этот известный политический лидер социал-демократии писал, что в человеческом обществе стихийный естественный отбор должен быть заменен искусственным; и что в социалистическом обществе каждый человек при вступлении в брак должен будет посоветоваться со специалистом о целесообразности продолжения собственного рода. В идеале, как он предполагал, в результате осуществления подобных мер, должны произойти радикальные изменения в социально-психологических стереотипах: на больных и слабых детей будут смотреть с таким же пренебрежением и осуждением, как в то время относились к незаконнорожденным [Каутский, 1910].
В Швеции «великий социальный процесс адаптации человека» к современным условиям индустриализации и урбанизации формально исключал прямое принуждение. К тому же, в скандинавских странах, масштабы реализации принуждения и политическая напряженность в этой связи, значительно уступали не только гитлеровской Германии, но и США. Так, например, ежегодное число стерилизаций в Швеции только в 1942 году превысило тысячу случаев. В целом, характер процесса реализации евгенических программ, завершившийся в середине 1950-х годов, по своей форме более соответствовал состоянию вяло текущей патологии, чем острого социального кризиса. Однако именно скандинавский социально-исторический опыт доказывает, что косвенный социальный прессинг (освобождение из больницы, разрешение на вступление в брак, прерывание беременности и т. д. и т. п.) даже в условиях политической демократии, может стать достаточно мощным и опасным фактором, влияющим на генофонд человека. По крайней мере, именно такой вывод напрашивается, когда начинаешь знакомиться с тем, как это выглядело на практике: «Умственно отсталого ребенка, как это было в Дании, могли по результатам тестов забрать в закрытое заведение, а условием возвращения домой поставить стерилизацию. Взрослого, находящегося в больнице, следовало заранее поставить в известность о намечаемой стерилизации и получить его согласие, но даже если он отказывался, рекомендовалось все равно начать подготовку к операции и говорить о ней с пациентом как о решенной, неизбежной и само собой разумеющейся вещи» [Россиянов, 2000].
Остановимся еще на одном государстве, где евгенические программы активно внедрялись в жизнь. Речь идет об Израиле. По утверждению американского исследователя Джона Глэда «евреи играли количественно скромную, но заметную роль в раннем евгеническом движении» [Глэд, 2005 с.110]. Своеобразие ситуации состоит в том, что в поддержку евгеники выступили религиозные деятели. Еще в 1916 г. в статье «Библейская евгеника» раввин Макс Рейхлер аргументировал полное соответствие евгенических принципов и основных заповедей иудаизма. Глэд в своей работе приводит внушительный список генетиков-евреев, проживающих в разных странах мира (прежде всего, в догитлеровской Германии), которые стояли у истоков теоретической и прикладной евгеники. Среди наиболее известных – Рихард Гольдшмидт, Вильгельм Вейнберг, Герман Меллер, Курт Штерн. В находящейся до 1948 г под управлением Великобритании (в соответствии с мандатом Лиги Наций) Палестине «еврейские врачи энергично проводили программу евгеники».
Внимание к проблеме генетической отягощенности еврейских этнопопуляций имела свою объективную биополитическую основу. В силу социокультурных и политических причин еврейская диаспора, особенно в странах Восточной Европы отличалась значительной долей эндогамных браков, в силу чего величина генетического груза в ее популяциях оказывается выше среднего уровня. Среди автохронного еврейского населения Палестины также велика доля генетических изолятов. Особенно велика частота таких наследственных патологий, наследующихся по аутосомно-рецессивной схеме, как, например, болезнь Тая-Сакса. Отмечается также повышенная частота таких заболеваний, как сахарный диабет и т.п. В последнем случае это имеет эколого-генетическую причину – гены предрасположенности к сахарному диабету являются, одновременно, генами, обеспечивающими большую устойчивость к углеводному голоданию. Этот признак является адаптивным в условиях практиковавшегося древними евреями кочевого животноводства в пустынной или полупустынной местности. Ссылки на неурожайные годы имеются и в библейских текстах.
Макс Нордау, как и другие лидеры сионистского движения, полагали, что ради сохранения генофонда еврейского народа лица, страдающие наследственными заболеваниями должны «воздержаться от деторождения» (цит по: [Глэд, 2005 с.110]).
Однако, как установили израильские историки университета им. Бен-Гуриона, по политическим причинам до 1948 «информация о еврейской поддержке евгеники жестко подавлялась на протяжении многих лет» [Глэд, 2005 с.110]. В современном Израиле проводится наиболее мощных систем генетического скрининга. Генетическим тестам подвергается ежегодно десятки тысяч его граждан. В конечном итоге «сионистская евгеника» без особых политических конфликтов перешла в современном Израиле в «селективную пренатальную политику» на основе наиболее современных генных технологий. Соображения практической целесообразности перевесили морально-этические и гуманитарные сомнения, которые для стран Западных демократий оказались в 1940-1950х гг. решающими.